– Зофья Кристошик? – спросил красивый молодой человек в отвратительно сидевшем мундире.

– Да, – ответила я.

Я хотела улыбнуться, но так удивилась, что лицо мое, наверное, превратилось в какую-то непривлекательную странную гримасу.

– Мичман Хенрик Вильконьский нижайше просит прощения за то, что не может явиться на свидание. Его срочно призвали в часть, – объявил молодой человек.

У меня подкосились колени. С минуту я не могла двинуться с места, а потом на ватных ногах пошла к выходу. Надо было предупредить родителей.

На улице было подозрительно спокойно. Я со всех ног бежала по обледеневшему тротуару, оскальзываясь в нарядных сапожках на каблуках.

Увидев меня, папа и сам испугался. Оказывается, он уже все знал и объяснил мне, что произошло.

– По радио вчера передали, что правительство собирается поднять цены на продовольствие на двадцать три процента, – объяснил он, сидя за кухонным столом в своих огромных очках. – Это значит, что простой человек едва ли будет в состоянии сводить концы с концами. Люди требуют отменить повышение, требуют сменить руководство партии.

– А зачем мобилизуют военных?

– Хотел бы я знать. Как бы то ни было, я запрещаю тебе встречаться с этим молодым человеком, – заключил отец.

***

Как же мне их не хватало в самые трудные минуты – Хенрика и папы. Они бы знали, что делать. А я – нет. Я хотела бежать, но было уже поздно.

От входных дверей донеслось «тук-тук», а потом «бах-бах». Я понятия не имела, кто стоял по ту сторону, однако знала одно: кто бы там ни был, этот человек вот-вот обнаружит меня в чужой квартире, где на унитазе сидит покойник, из груди которого торчит рукоятка ножа. Я чувствовала, что проиграла. Мне не хватало воли к победе, я не могла собраться и придумать, как объяснить, что я здесь делаю. Что ж, надо отдаться на милость судьбы. Я открыла дверь.

– Здравствуйте, – сказал гигант с топором в руке и в каске на голове.

– Вы так на дверь набросились, что и покойника разбудите.

– Извините. Мы насчет задымления. У вас все нормально? Вы хорошо себя чувствуете?

– Хорошо. Вот бы раньше такой здоровяк пришел – он бы мне очень пригодился. Все мужчины одинаковы. Когда они нужны, их не сыщешь. Зато когда хочется побыть одной, они так и ломятся.

– Здесь еще кто-нибудь живет? – спросил пожарный.

– Да. Один безногий… В смысле – жил, потому что, видите ли… как бы это выразиться? Больше не живет.

И я посмотрела на пожарного. Вроде добродушный. Я с минуту раздумывала, не попросить ли его, чтобы он меня не выдавал, но решила, что это ни к чему. Какой-нибудь зануда-полицейский допросит его и дознается правды.

– Простите за беспокойство, – на автомате забарабанил пожарный. – Не открывайте, пожалуйста, окон, пока дым не рассеется.

Он поклонился и пошел стучаться дальше. Я в удивлении стояла на пороге, чувствуя себя невидимкой. Я могла бы сбежать с места преступления незаметно, и меня никто бы не заподозрил. Могла бы вытащить из покойника большой окровавленный кухонный нож и размахивать им у пожарного перед носом, а он наверняка решил бы, что оторвал меня от нарезания печенки.

– В четвертую не стучитесь, там никого нет, – крикнула я пожарному. – Может, видите – там дверь еле держится. Еще сломаете.

– Вы уверены?

– Как в том, что сейчас разговариваю с вами, – с этими словами я скрылась в квартире безногого.

Мало-помалу ко мне вернулось присутствие духа. Я решила подождать, пока суета во дворе и на лестничной площадке не уляжется. Нельзя, чтобы меня еще кто-то увидел. Занятый по горло пожарный оказался неопасным, но рисковать снова было бы слишком легкомысленно. Я ведь угрожала безногому смертью, да еще в присутствии полицейского. И вот безногого нет в живых, а я обшариваю его квартиру. Не надо быть Агатой Кристи, чтобы сообразить, что в случае неудачи я гарантированно угодила бы в круг подозреваемых.

Подстрекаемая любопытством, я подошла к окну. Во дворе, как это часто бывает в жизни, образовалось много шума из ничего. Над нашим небольшим двориком висел белый дым; ему было некуда деваться, и он медленными клубами расползался по пространству между домами. Внизу угадывались лишь очертания фигур; их там суетилось на удивление много. Люди нервно сновали туда-сюда в разноцветных отсветах мигалок. Вот именно. Многовато иллюминации для одной пожарной машины. Пожарные как будто привезли с собой диско-шар вроде того, что висел в гарнизонном казино. Я напрягла взгляд и рассмотрела машину скорой помощи. Что-то не так; надо бы узнать, в чем дело, но сначала следует прибраться. Матерь Божья, сколько же я должна была оставить здесь отпечатков пальцев! Похоже, меня ждет генеральная уборка. Убираться в такой конюшне мне еще не приходилось, но никто и не обещал мне легкой жизни.

Я высунула голову в коридор. Никого. Стиснув пальцы на рукоятке тележки, я живо посеменила к себе. Дома я надела фартук и старые шлепанцы. Взяла несколько тряпок, жидкость для мытья – ту, что похуже, из гипермаркета. Как же мне ее было жалко. Но что поделаешь. На руки я надела перчатки – не хозяйственные, таких у меня не было, они слишком дорогие. Своей единственной парой я пользуюсь уже много лет, когда крашу волосы. Нет у нас тут богачей, которым по карману красить волосы в парикмахерской. К тому же парикмахерши страшные болтушки. Одна такая, я у нее была несколько лет назад, когда собиралась на новогоднюю вечеринку в клубе для пенсионеров, так меня заболтала, что я еле успела на танцы. Еще немного – и я встретила бы Новый год в парикмахерской, с краской на голове, слушая слезливые любовные истории молоденькой парикмахерши. Я тогда слишком долго просидела с краской на волосах, и цвет вышел такой насыщенный, что в клубе меня не все узнали. Кое с кем из подружек пришлось знакомиться заново.

Я снова выглянула в коридор. Все спокойно. Соседи наверняка с увлечением следят за тем, что происходит во дворе. Пожарные, «скорая». Хе-хе, такого кино в нашем доме давно не показывали. Минута – и я снова в квартире безногого. Раз-два, засучила рукава и взялась за работу. Какой же тут грязный пол. Я решила не полоскать тряпку слишком часто – мне же нужно не навести чистоту, а всего-навсего ликвидировать следы. Я когда-то смотрела такое кино по телевизору. А может, и не по телевизору. Не помню, где смотрела, но там тоже ликвидировали следы. Осталось только протереть пистолет – и дело сделано. Зря я потратила на мытье такую хорошую жидкость. Непорядок. Надо посмотреть, нет ли у безногого какого средства в ванной, я бы тогда компенсировала себе убыток.

Я обтерла ручки дверей, шкафчиков, ящиков, оконные шпингалеты, перемыла стаканы, бутылки – все, до чего дотрагивалась. Да, времени я потратила немало, но это же дело первостепенной важности. Посуда вымыта, протерта и прибрана так, что безногий может гостей приглашать. На поминки, естественно.

Закончив, я так же быстро и незаметно ретировалась. Многовато эмоций для одного дня. Да и бегать туда-сюда между квартирами мне тоже случалось далеко не каждый день. Я вернулась к себе, отдохнуть. Если бы меня застали в квартире с трупом, я бы наверняка влипла в нешуточные неприятности. Что подумал бы обо мне Хенрик? Я надеялась, что если он вдруг уже умер и попал в рай, то какие-нибудь неотложные дела помешали бы ему наблюдать за тем, что я тут вытворяю. Я славно справлялась все эти годы, и мне не хотелось бы запачкать свое доброе имя, а еще меньше мне хотелось бы оказаться замешанной в убийство соседа – бандита и алкоголика. Абсолютно не моя компания.

Я немного посидела на кухне. Вонь от сгоревшей кастрюли еще не до конца улетучилась. Я глубоко вздохнула. Вот наберусь сил – и надо будет разобраться в ситуации и узнать, какого черта примчалась «скорая». Может, кто из соседей не выдержал наплыва эмоций, и его пришлось забрать? Я взяла тележку, как будто я – пенсионерка, которая собралась в магазин, а не поджигатель, который решил вернуться на место преступления. Вниз я ехала на лифте, а зря. В кабину попало много дыма, вытяжки в лифте нет, а ездит он с остановками, и мне пришлось наглотаться гари. Неприятно и опасно. Когда я на первом этаже выходила из кабины, у меня слегка кружилась голова. Кто-нибудь послабее мог бы в такой ситуации и сознание потерять. К счастью, ко мне это не относится. Что за бездарь спроектировал лифт так, что во время пожара в него набирается дым! Я страшно разозлилась, хотя сама же и подожгла помойку.

Выйдя во двор, я даже подпрыгнула и захлопала в ладоши от радости. Какое впечатляющее зрелище! Чисто Грюнвальдская битва. Пожарные, парамедики, даже полиция. Никаких скучающих праздных зевак – все носятся как ошпаренные, все при деле.

– Уже известно, кто этот негодяй? – спросила я первого попавшегося полицейского.

– Отойдите, пожалуйста, – ответил полицейский и выставил руку, не пуская меня дальше.

– Я здесь живу, это и меня касается. И помойка загорелась тоже моя, я еще утром мусор выносила. Волнуюсь.

– Не мешайте, пожалуйста. Здесь реанимация.

– Минуточку. Что значит − реанимация? Я думала, вы поджигателя ищете. Вы что, поджигателя реанимируете?

– Мы пока ничего не знаем. Поджигателя еще не нашли.

– Ну, удачи. – Я усмехнулась, а зря.

– Но есть пострадавший. Вы его родственница?

– Да ну что вы! Я – родственница? Я ко всему этому не имею никакого отношения. Я в магазин иду. Вы что, тележку не видите? И помойку эту я вижу в первый раз в жизни. О чем вы вообще мне говорите? Пф! – фыркнула я на него.

Я подняла тележку, чтобы он ее разглядел и понял, что я всего лишь посторонняя, которая собралась по магазинам.

Что же здесь произошло, встревожилась я. Пострадавший? Родственница? О господи, а вдруг чей-нибудь ребенок увидел огонь и подошел поближе? Или играл возле помойки и не успел убежать? Нет! Только не это! Я же не переживу. Такого я себе никогда не прощу. Никогда.

Дети, правда, раздражают, и в большинстве своем они глупые. Некоторые с возрастом не становятся умнее, и из них вырастают такие же глупые, вызывающие раздражение взрослые. Наверняка какой-нибудь ребенок мог пострадать. В нашем доме жила только одна молодая пара, из первой квартиры. Они много лет пытались завести ребенка, она даже начала ходить к психологу. Я об этом знала, потому что они ссорились из-за счетов, которые выставлял психолог, а когда люди ссорятся, то говорят всегда громче, и слышно лучше. Ссоры – это хорошо, батарейки в аппарате на дольше хватает. Но когда выяснилось, что бесплодием страдает он, стало совсем плохо. Из чванливого гордеца он за несколько дней превратился в слабого малыша. На глазах съежился. Мне стало его почти жалко. Как они себя мучили! Попыткам не было конца. Не знаю, почему они так долго тянули с ЭКО. Может, дело в деньгах, но тогда мир еще не перевернулся с ног на голову, и правительство платило за ЭКО. Может, они были религиозными фанатиками. Не знаю. Как бы то ни было, я из третьих рук узнала, что она трижды была беременна. И после каждой неудачи она устраивала ему такой скандал, что слышно было на полдома. Уж она ему все припоминала. Даже то, что он чавкает, когда ест, хотя все знают, что он чавкал, еще когда они познакомились, и тогда ей это не мешало. Потом она просила у него прощения, и они начинали по новой. Так или иначе, но она в конце концов забеременела. Он с нее пылинки сдувал. Ездил по ночам то за виноградом, то за селедкой. Наверняка понимал, что еще одной неудачи он может и не пережить. Она или себя убьет, или его. В зависимости от настроения.

Это было четыре года назад. Ребеночек подрос. Пошел в детский сад. Не сильно красивый, не сильно умный, но чего еще ожидать, глядя на родителей. Особенно на папу. Однако каким бы тот мальчик ни был, вряд ли он сумел бы натворить столько, чтобы заслужить такую судьбу. Это невозможно. За четыре года не успел бы.

Я не выдержала. Подбежав к дверцам «скорой», я оттолкнула человека в красном комбинезоне и попыталась заглянуть в машину.