– Простите, – вздохнул уже старый епископ, обернувшись. – Это господин Якуб, он из мастеров, приближенных к Его Императорскому Величеству, да будет он жив, здоров и могуч!

– Ага, спасибо, именно это я и собирался сказать, – фыркнул незнакомец. – Очень помогли.

– Прошу прощения, – первой не выдержала Ана. – А вы-то что тут делаете?

Якуб промолчал. Сложив руки за спиной, медленно подошел и изучил ее, будто картину в галерее:

– М-м-м… ни кожи ни рожи, да. Зато фигурка есть, внешность необычная…

Ана замерла, открыв рот. Алексас среагировал быстрее.

– Я бы попросил… – этой фразы обычно хватало, потому что собеседник, привлеченный нарочито пониженным и раздраженным голосом Алексаса, тут же обращал внимание на его руки. Дальнейший разговор оказывался нецелесообразным.

Якуб повел себя иначе: так же внимательно изучил Алексаса, не убирая рук из-за спины.

– Ха! Ну я вообще-то говорил не про милую даму, а про церковь наших богов в целом… и собор Осириса в частности. Понимаете ли, наш достопочтеннейший епископ совсем не объяснил, чем конкретно я занимаюсь при дворе. Так вот, мое дело – визуальный образ. Властвующей четы, армии, Зимнего дворца, города… чего придется. Годы у французских мастеров, между прочим! А теперь мне доверили декорировать сам собор – по указанию, конечно, Его Императорского Величества, да будет он жив, здоров и могуч! – Якуб наконец убрал руки из-за спины и ткнул пальцем вверх. – А то, понимаете, прошло уже двадцать лет, а мы всё никак не возьмемся за ум. За границей они знаете что давно придумали? Рассказать трудно! Да и посудите сами: вот бедные анубисаты, которых никто не любит. Чего им не хватает? Правильно, эффектного об-раза! Подходи они к этому вопросу чуть серьезнее…

– Но я все равно попрошу вас за языком-то следить, – шепнул Алексас так, чтобы Ана не услышала. Хотя он знал – бесполезно. Ана, пребывая в состоянии овеществленного ка, шепоты, шорохи и вздохи различала с завидной точностью – будто шептали, шуршали и вздыхали лично ей на ухо.

– Ой ну ладно вам, подумаешь, ляпнул сдуру, не подумав. – Якуб развел руками, снова убрал их за спину, а потом обратился к Ане: – А нам с вами еще предстоит поработать! И, кстати, с вами, ваше первосвященство, тоже!

Епископ вздохнул, громко и смачно – так, чтобы его услышали. Видимо, надеялся, что Якуб поймет намек.

Ана, в этот раз обойдясь без прыжков по зеркалам, отвела Алексаса в сторону.

– Если честно, я хотела поговорить, – шепнула она. – Знаешь, в последнее время очень много прыгала по зеркалам… Так что слышала разговоры. Похоже, даже те, которые не должна была слышать. Которые вообще не должны быть услышаны. Ты понимаешь?

– И да и нет. Боги, ты во что-то ввязалась?!

– О, ты бы узнал об этом первым, – улыбка заиграла на ее лице первыми лучами степного рассвета. – Пока не ввязалась. Но я скажу тебе так: эти разговоры… они не к добру. Люди видят странного человека в маске – не поверишь, но в отражениях. Что-то назревает, явно недоброе. И грозит это не только нам.

– В смысле?

– Богов это тоже коснется. Мне кажется…

О нет, ну вот зачем они опять подняли эту тему… Рука невольно потянулась к медальону, но в этот раз Алексас сдержался.

– Я думаю… – Ана покосилась на Якуба, с хозяйским видом расхаживающего вокруг статуи Осириса. – Не при посторонних. Не хочу, чтобы это услышал епископ. Уж тем более этот Якуб. Он вообще меня настораживает. Как подумаю, во что он одевает людей…

«И почему все сегодня говорят о богах, – подумал Алексас. – Именно тогда, когда мне уже слышать о них надоело». Вслух же сказал:

– Сложно найти того, кого он не настораживает. Почему ты так уверена насчет того, что слышала? И уверена ли вообще?

Ана помолчала.

– Нет, не уверена. По крайней мере до конца. Мне нужно послушать еще, я знаю где – и уж тем более как. Некоторые голоса казались такими знакомыми…

– Почему ты не можешь жить спокойно, а?

Ана рассмеялась.

– Такая уж я! Поверь, ты бы тоже полез в это дело. Тем более если бы был обязан им – богам – жизнью.

– А я обязан им тобой. Если, конечно, действительно им. И если вообще обязан… Но я правда тебя прошу: ради всех богов, аккуратно. Заглянешь ко мне… как освободишься? Прямо через зеркало, если хочешь.

– Ой, ну ты же знаешь, что тогда я тебя обязательно напугаю! Не удержусь.

– Я был бы рад, даже если бы ты решила-таки съесть мое сердце, – он чмокнул ее в щеку. Целовать новую Ану было все равно что касаться губами тумана, застелившего речушку у маленькой деревни, где только-только покосили высокую траву и собрали зверобой. – Было бы очень кстати. Завтра утром я еду… к тетушке.

– Боги, – вздохнула Ана. – Тогда скорее она сожрет мое сердце. И потроха заодно.

– Ну, она ведь не кровожадная! Так, слегка сумасшедшая. Делов-то.

– Специально для меня она станет похлеще любого людоеда. Персонально. Марко Поло с его половцами такого и не снилось.

– Да уж, – пожал плечами Алексас. – Что правда, то правда.

Говоря коротко, старая графиня недолюбливала Ану даже при жизни, а уж теперь, в ее новом состоянии, – подавно. Впрочем, это не только укороченная характеристика их отношений, но и смягченная. Даже слишком.

Алистер Фалаков не запоминал названий кабаков, в которых скрашивал вечера, – не хотел забивать голову бесполезным. Так и сегодня он сидел в шумном злачном местечке Санкт-Петербурга, слушая пьяные крики и вдыхая запахи перебродившего пива. Здесь собирались все: от городских оборванцев до сливок общества, решивших оживить поток привычной жизни.

Алистер никогда не пьянел – пил ровно столько, чтобы сохранить ясность рассудка. И пусть свет газовых ламп начинал бегать шальными размытыми огоньками, а посторонние голоса казались громче, чем на самом деле. Главное – мысли оставались стройными. Можно было обдумывать дальнейшие шаги…

В этот вечер ему не хотелось даже думать.

Обычно Алистер сидел за столиком один – никто не решался подсесть к анубисату. Он давно сделал вывод, что причина тому – страх неизведанного; даже сам до конца не понимал, как работает магия Анубиса.

В этот вечер все пошло не так.

За стол уселись двое захмелевших мужиков – широкоплечий и худой, скрюченный. До поры до времени Алистер не обращал внимания на них, а они – на него. Двое только горланили, бурно доказывая что-то друг дружке и размахивая руками.

– Я вот и говорю, – кричал широкоплечий, – что, по моей вере, все работает очень просто. Ешь, пей, гуляй, наслаждайся жизнью во всём – а потом прибарахлись парой амулетов, и все дела! Вечная жизнь, полная еще больших наслаждений, в твоем кармане. Что, зря, что ли, мертвецов стали в зеркалах видеть? Раньше наши девки гадали-гадали по праздникам, да только от волнения в обморок сваливались. А теперь – во как! Послушай меня, раз уж попы придумали эти амулеты, значит, сами на руку нечисты. Им можно, а нам нет? Вот тебе и вся вера: ниточки-то гнилые, а шить удобно!

– Боги! – заверещал скрюченный. – Как ты можешь так богохульствовать! Ты же понимаешь, что, когда с тебя спросят на том свете…

– О-о-о, да ты совсем твердолобый! Я тебе только что объяснял: ничего они не спросят. Хотя давай нам растолкует наш друг анубисат, а? Они, говорят, в этом разбираются лучше всех. Самые правильные, да?

Широкоплечий толкнул Алистера. Тот не отреагировал.

– Молчишь? С твоей-то верой всё, как и говорят, не в порядке?

– Слушай, может, не надо… – занервничал скрюченный.

– С моей верой всё в порядке, – сдался Алистер, покрутив в руках пустую кружку. Намеренно засучил рукава, чтобы собеседники видели набухшие вены. – Вы когда-нибудь думали, как человек ощущает себя на грани?

– Да ясно как! – снова толкнул его широкоплечий. – Берёт и шагает в лучший мир, и плоть его обрастает золотом…

– Не нравится мне это… – опять попытался вмешаться его приятель.

– Значит, вы никогда не были между здесь и там, – холодно улыбнулся Алистер.

– С чего бы мне!..

– А я расскажу, каково там – когда набухают вены и мы чувствуем всю эту боль, облегчая вам, так желающим обрести вечное блаженство, путь. Только темнота и страдания, чтобы потом, конечно, наслаждаться вечностью. За чужой счет, да? – Алистер отставил кружку, усмехнулся. Задрал рукава, показывая вены, и хрустнул костяшками пальцев. – За счет всеми правдами и неправдами подчистую выжатой жизни? Вы доите ее, не зная меры, и даже не платите цену за переход – ее берем на себя мы. Сгорбленный мир склоняет голову ради всей этой глупости. И кто вообще придумал столько смерти?..

– Слушай, если ты решил почитать мне лекцию, то давай я тебе наглядно покажу, как паршиво к ним отношусь…

Договорить широкоплечий не успел – Алистер резко повалил его лицом на стол, так, что дерево, казалось, хрустнуло. Худой дружок вскрикнул. Алистер схватил широкоплечего за шиворот, поднял голову и прошептал на ухо:

– Специально для тебя я покажу, что такое правильная вера. И каково там – между жизнью и смертью – по-настоящему. А вот твоего друга эта участь минует. Сам решай, получишь ты проклятье или благословение.

Широкоплечий пробормотал что-то – и Алистер снова ударил его лицом о стол. Отпустил, схватил со стола кривой проржавевший нож и, даже не дав второму мужчине вскрикнуть, всадил тому в горло. Схватил его свободной рукой, зажмурился – вены надулись, налились фиолетовым, пока скрюченный не перестал дышать.

– Кретин, – проскрежетал широкоплечий. – Да вы все кретины, как и говорят!

– Нет, – вздохнул Алистер, выкинув нож, – кретины – это вы.

Он кинул на стол деньги за напитки. Никто в кабаке даже не пошевелился: навидались смертей, а уж пьяных драк – и подавно.

Алистер вышел через черный ход, мимо целующихся оборванцев. И прежде чем полной грудью вдохнуть прохладный ночной воздух Санкт-Петербурга, поджег фитиль маленькой пороховой бомбочки.

Звёзды коснулись сиянием его макушки.

Кабак за спиной взревел оглушительным пламенем.

Когда детей с пеленок приучают к порядку, то даже много лет спустя, уже на работе, вдалеке от чутких глаз родственников, их столы – иллюстрация победы над хаосом. Своего рода космология Древней Греции, воплощенная в стопках бумаг, кучках карандашей, линеек, штампов, чернильниц и прочей ерунды.

Виктора с детства приучали… к удобству. В том смысле, что все, что бы он ни делал, должно в первую очередь быть удобно ему. А то потом получится как с модными ботинками: ноги натирают до крови, размера нужного не оказалось, да и модель в целом так себе, зато в полной мере говорят о человеке, щеголяющем в высшем свете. Виктор принцип удобства не забыл и с появлением седины в усах. Так что его кабинет в здании жандармерии приобретал очертания барахолки – похуже, чем у героев одного изданного давеча романа: ящики и ящички, коробки и коробочки, сундуки и сундучки соседствовали здесь с пыльными, рваными томиками книг, сувенирами, немытыми чашками, пустыми чернильницами, женскими чулками, заложенными за зеркало, и далее, и далее – перечислять замучаешься.

Виктор сидел за столом, изучая стопку бумаг. Краем глаза поглядывал на открытый роман – очередной детективно-приключенческий фолиант, запятнанный кофейными и чернильными кляксами. Никто давно не удивлялся, что в разгар рабочего дня Виктора запросто можно застать с книгой в руках. Ноги он в такие минуты всегда закидывал на стол.

Сейчас Виктор ужасно хотел читать. Вместо этого разбирался с отчетами по двум последним взрывам. Подслащивал жизнь только кофе – без добавок, но и так сойдет.

Излишнее рвение в службе Виктор никогда не поощрял. Особенно у молодых. И ладно, если бы работа их была интересной… В случае полицейских-жандармов – тут Виктор мысленно вздыхал от нелепицы – работа выжигала душу, превращая ее узор из пестрого, сверкающего оттенками и полутонами дорогого масла, в черно-серый, чернильный, дешевый и вообще намалеванный тем, что оказалось под рукой.