– Сомнительное утешение, – пробормотал он. – Но спасибо на добром слове.

Он склонился над столом, упираясь в него руками. Лица его я не видела. Наступило молчание, мне стало не по себе. Я напряженно ждала, что он скажет еще, переживала, что ничем не могу его утешить… и вдруг он рассмеялся. Подошел, сел рядом на диван и обнял меня.

– А знаешь, чего мне всегда хотелось? – спросил он. – Какую мечту я давно лелею? Мне всегда хотелось завести огород. Поселиться там, где я смогу сам себя всем обеспечивать. Держать кур. Растить детей на свежем воздухе. Наверное, не в последнюю очередь поэтому я и купил дом в Оксфорде. Приблизился таким образом к своей мечте. Наверное, однажды это просто нужно сделать. Перестать рассуждать. Взять и сделать.

– Как это мило, – сказала я, а сама подумала: а как же я?

Он обхватил мое лицо ладонями и поцеловал меня с неожиданной нежностью. Это обескураживало не меньше, чем его гнев.

– Ты знала, что я тобой восхищаюсь? – спросил он. – Если не знала, так знай. Я тобой восхищаюсь. Потому что ты понимаешь, чего хочешь. И идешь к своей цели.

– Ну, это больше видимость, – сказала я. – Так что не восторгайся. Много чего не заслуживает твоего восхищения. Самокопание. Вечное нытье. Как мы на занятиях часами обсуждаем, какие мышцы задействуются, когда человек стоит на одной ноге. Да и просыпаюсь я гораздо позже тебя.

– О да! Ты невероятная лентяйка!

Это меня покоробило – я не ожидала, что он согласится, – но тут он притянул меня к себе. Иногда я забывала, насколько он хорош собой, потому что не это в первую очередь меня привлекало. Не само лицо, а жизнь этого лица. Как он вздергивал губу, как приподнимал бровь, каким проницательным и ироничным мог становиться его взгляд. Только иногда я видела его по-настоящему, словно в первый раз, и вспоминала, что он еще и красавец.

Он стал меня целовать, и я начала уже проваливаться в пропасть, где не было места ни мыслям, ни словам, как вдруг он остановился.

– Анна, – проговорил он, – мне кажется, я должен задать тебе один вопрос. На что ты рассчитываешь?

– В смысле? Что значит «рассчитываю»?

– Ну, в смысле вот этого всего. Наших отношений. Чего ты от них ждешь?

Я не понимала, какой ответ он хочет услышать.

– Ну, мы вроде как проводим время в свое удовольствие, нет? – проговорила я. – Наслаждаемся процессом. Мы же это обсуждали. Ничего другого мне не нужно.

– Просто… ты так добра ко мне, – сказал он. – Не хочу сделать тебе больно.

– Ох, пожалуйста, не льсти себе.

Он засмеялся, и в его голосе мне послышалось облегчение. Значит, ответ был правильный.

– Просто не хочется думать, что я мешаю тебе встречаться с кем-то другим, – сказал он. – А то вдруг мешаю. Вдруг у тебя кто-нибудь есть на примете.

– Нет, не мешаешь, – ответила я. – Да и нет никого на горизонте. Не встретила пока.

– Ну и хорошо. Я рад. А то вдруг бы встретила – пришлось бы с ним драться. А я для этого уже стар.

– Мне казалось, тебе все равно.

– Кто сказал?

В ту ночь он во сне повернулся ко мне, и меня вдруг посетила одна мысль. Мысль была стыдная, и я никогда бы не поделилась ею с Лори. Да и с любой другой женщиной тоже. Ведь так оно и есть, думала я, так оно и есть: ничего другого мне не нужно. С чего я, собственно, взяла, что это не так? Почему решила, что желаю чего-то экстраординарного, что заслуживаю какой-то исключительной судьбы, если мне достаточно для счастья таких обыденных, таких банальных вещей? Всего-то, всего-то и надо – чтобы во сне он непроизвольно тянулся ко мне. И чтобы его рука в темноте тяжело лежала на моей спине.

Глава пятая

После занятий по немецкому мы с однокурсниками зашли в кафетерий. Глянув в телефон, я увидела оповещение о новом письме.

Тема: «Заявка на Мартиньяргский фестиваль».

Я даже открывать не стала. И так понятно, что там написано: не совсем то, что мы ищем. Ждем вас в следующем году. Осенний семестр – это сезон прослушиваний, когда на летние фестивали ищут исполнителей в хор и на маленькие партии, а в молодежные программы начинается набор на следующий год. Кругом царила истерия: все куда-то подавались. Вот уже несколько недель только и разговоров было, кого куда позвали, кто в каком жюри сидел, сколько дополнительных репетиций пришлось взять и в какую сумму обошлась фотосъемка для портфолио.

Пока что все мои заявки отклоняли сразу, без прослушивания.

– Как же мне себя показать, если меня не хотят даже слушать? – жаловалась я Анджеле.

– Ну, к следующему году у тебя в резюме уже будут партии посерьезнее, – отвечала она. – Будет опыт работы с режиссерами, о которых они слышали. Наберись терпения, Анна. И ради бога, сделай себе нормальное портфолио.

Я ответила: конечно, обязательно, – но понимала, что позволить себе этого не смогу. Не побывав еще ни на одном прослушивании, денег я на них потратила уже уйму. Многие компании брали плату просто за обработку заявки. Я не могла податься всюду, куда хотела, и поэтому каждое «нет, спасибо», приходящее на почту, означало не просто отказ, но и упущенную возможность где-то в другом месте.

Я положила телефон экраном вниз.

Натали и Роза обсуждали прослушивания в хор на Лондонский фестиваль, а Фрэнки молча просматривал партитуру «Манон». Он обладал редчайшим набором качеств: тенор, который и собой хорош, и голос у него красивый. Он получал любую роль, стоило ему только прийти на кастинг, и поэтому не испытывал потребности самоутверждаться.

– Я только что говорила с Ричардом, – разливалась Натали. – Он спрашивал, смогу ли я подготовить еще и одну из арий Сильвии. Для второго состава, но они и со вторым составом дают полноценные спектакли – это просто мечта, конечно. Только вот прослушивание уже в пятницу. Я вся на нервах!

– Ничего себе, – сказала Роза, не особо стараясь изобразить восхищение. – Ты умница, дорогая моя! Поздравляю.

– Ну, радоваться пока рано. Пока что он просто хочет меня послушать…

Натали и Роза вместе прошли весь консерваторский путь: школа, бакалавриат, магистратура, теперь вот постмагистерская программа – и считались лучшими подругами. В соцсетях они постоянно мелькали друг у дружки на фотографиях, а когда расходились по разным занятиям, слали друг другу воздушные поцелуи и кричали на всю столовую: я тебя люблю! Но мне всегда чудилась в этом какая-то фальшь. Они были очень похожи внешне, и голоса у них были одного типа, поэтому они вечно конкурировали за одни и те же партии. Их удушающая дружба – они еще и жили вместе – казалась мне удобным способом не спускать с соперницы глаз. Натали однажды сказала мне, заговорщически подмигивая: «Все знают, что препод Розы всегда протаскивает своих. Когда мы поступали в магистратуру, Роза даже во второй тур не прошла, но он устроил скандал и заставил комиссию прослушать ее еще раз. Так она и поступила».

– Ты тоже будешь на этом прослушивании? – спросила меня Роза, пытаясь найти еще кого-нибудь, кому не покровительствует Ричард, – даже если это был кто-то вроде меня.

– Нет, я туда не подавалась.

– Серьезно? Это ты зря! Марика и Ричард дружат. Он часто берет ее учеников.

Натали изучила меню, заявила, что все это слишком тяжелая пища, петь после нее невозможно, и они отправились в японский ресторан по соседству. Фрэнки закрыл партитуру.

– Все злишься? – спросил он.

– Да нет, уже успокоилась, – ответила я. – Что я, не понимаю, что ли? Александр прямо-таки возбуждается, унижая женщин. Он считает, что самая большая трагедия оперы – в самом факте существования женских партий.

– Он не только женщин унижает, – откликнулся Фрэнки. – Так что не думай, что тебе как-то особенно повезло.

Я забыла склеить фрагменты партитуры для аккомпаниатора, и Александр, преподаватель немецкого, который требовал, чтобы все его указания неукоснительно исполнялись, первые десять минут орал на меня: «Дилетантка! Чертова дилетантка! Как он, по-твоему, все это дерьмо перелистывать будет?!» Петь он мне не дал.

Фрэнки проверил температуру горячей воды в своей чашке и сыпанул туда соли из солонки.

– Помнишь, на самой первой неделе? – проговорил он. – Когда он заявил, что не может воспринимать меня всерьез, потому что на мне брюки с принтом?

– Ну, тут он в чем-то прав.

Фрэнки не мог мне ответить, потому что как раз набрал полный рот воды и полоскал горло.

– Представляешь, мне сегодня за утро пришло четыре отказа, – сказала я. – Четыре. Мой личный рекорд.

Он сплюнул в стакан.

– Тебя до сих пор задевают эти отказы? Я для своих специальную папку завел. Когда стану знаменитым, придумаю с ними какой-нибудь перформанс. А тебе пора стать более толстокожей.

– Да я уже.

Он поднял стакан и посмотрел его на свет. В воде плавало все, что до того оседало на его миндалинах и зубах.

– Наоборот, ты очень мягкотелая, Анна, – сказал он. – Как персик.

– Тебе обязательно вот это делать?

– Я заболеваю. А через два дня финал Бриттеновского конкурса.

– Погоди, а ты прошел? Меня-то послали.

– Нашла чему удивляться.

– Я и не удивляюсь, – ответила я. – Конечно, ты прошел! Все потому, что ты тенор, да? Вас и заявилось-то два человека.

– Все потому, что я выдающийся талант.

– Ох уж эта оперная школа. Единственное место в мире, где пришлось бы вводить квоты, чтобы набрать достаточное количество заурядных белых мужчин.

– Не завидуй, дорогуша, – ответил он. – Тебе не идет.

Фрэнки называл дорогушами всех, и мужчин и женщин. Я никогда не понимала, откуда эта его манерность – от бессознательного подражания окружающим парням, которые почти все были голубыми, или – что более цинично – он делал это нарочно. Не повредит, если мужчины, от которых зависит твоя карьера, будут считать, что тебе нравятся мужчины. Отношениям Фрэнки с девушками это совершенно не мешало. Всего два месяца с начала учебного года, а он уже переспал с половиной магистранток – они за это очень злились друг на друга и, судя по всему, нисколечко на него.

– Может, тебе не стоило вчера вечером так надираться? – поинтересовалась я. – Не думал об этом?

Два раза за занятие он выходил проблеваться.

– Ой, пожалуйста, не читай мне мораль! – воскликнул Фрэнки. – Я думал, ты не такая!

– Не такая, как кто? Как другие девушки?

– Ну, не как все эти капризные сопрано, которые никогда не пьют.

– Я пью, – сказала я. – Но только не перед ответственным мероприятием. Я правда чувствую разницу. К моему большому сожалению.

– Надерись в следующий раз! Тебе понравится.

Он включил фонарик на телефоне и попросил посветить ему в горло, посмотреть, нет ли гноя.

– Ничего?

– Ничего, – ответила я. – Все у тебя в порядке.

По пути на занятие по вокалу я открыла письмо. Меня взяли в шорт-лист Мартиньяргского фестиваля. Прослушивание через шесть дней в Париже.

* * *

– Конечно, я хочу поехать! – воскликнула я. – Но у меня нет денег.

– Ни у кого нет денег, – ответила Анджела. – Ты певица, а не топ-менеджер. Пора бы привыкнуть.

– Но я не просто так это говорю! – возмутилась я. – Не как Натали, которая уверяет, что у нее не осталось ни гроша, а после обеда заявляется на занятия с пакетами обновок. У меня правда совсем нет денег! Ни на билет, ни на отель – мне ведь еще платить за лондонское жилье и есть что-то надо! Именно это я называю «нет денег».

Она смотрела на меня, словно я упорствую в какой-то ереси, и я почувствовала беспомощную ярость. Мне-то хотелось сочувствия.

– Ну хорошо, как насчет арендной платы? – спросила она. – Может, можно договориться?

– Договориться? Нет, без вариантов.

– А отель тебе зачем? Ты на прослушивание едешь, а не в отпуск.