От постели же – счастьем веет…

«Ну вот, – мысленно заметил Аугусто, – Эухения, учительница музыки, перебила мне отличное начало лирической трансцендентальной поэмы. Оно прервано на полуслове. Прервано? Да, в событиях, в превратностях судьбы человек ищет не что иное, как пищу для собственных грусти и радости. Один и тот же случай, в зависимости от внутренней склонности, печален и радостен. А Эухения? Надо ей написать. Но не отсюда, а из дома. Или пойти в казино? Нет, домой, домой. Такое лучше из дома, где очаг… Очаг? Нет у меня никакого очага. Очаг, очаг… Больше похоже на пепелище! Ах, моя Эухения!»

И Аугусто вернулся домой.

II

Едва слуга открыл ему дверь…

Аугусто был богат и одинок – его мать умерла в преклонном возрасте всего за полгода до описываемых событий. Жил он со слугой и кухаркой, давними обитателями этого дома, чьи родители также когда-то служили семье Пересов. Слуга и кухарка были женаты, но бездетны.

Едва слуга открыл ему дверь, Аугусто спросил, не приходил ли кто в его отсутствие.

– Нет, хозяин.

Их диалог был чисто ритуальным: гости к Аугусто практически не наведывались.

Он прошел к себе в кабинет, взял конверт и надписал его: «Сеньорине донье Эухении Доминго дель Арко. В собственные руки». Затем поставил локти на стол, подпер голову руками и, склонившись над чистым листом бумаги, закрыл глаза. Так он тщился вспомнить облик Эухении, но, поскольку он не успел толком ее рассмотреть, пришлось дать волю фантазии. Трудолюбивое воображение нарисовало ему размытую, окутанную грезами фигуру.

И Аугусто уснул. Уснул, потому что ночь накануне провел без сна.

– Молодой господин!

– А? – воскликнул он, очнувшись.

– Уже подали завтрак.

Голос слуги разбудил – его самого или его аппетит? Психологические загадки! Так думал Аугусто по дороге в столовую: ох уж эта психология!

Он с наслаждением съел свой обычный завтрак: омлет из двух яиц, бифштекс с картошкой и сыром грюер. Запил все это кофе и устроился в кресле-качалке. Закурил сигару, поднес ее к губам и, мысленно воскликнув «О, моя Эухения!», задумался о девушке.

– Моя Эухения, да, моя, – размышлял он вслух, – это та, которую я воссоздаю наедине с собой, а не та, другая, из плоти и крови. Не та, которая у меня на глазах промчалась мимо моей двери, как случайное видение, не та, о которой я расспрашивал привратницу. Случайное видение? А бывают неслучайные? В чем заключается логика видений? По той же логике возникают фигуры в дыму сигары. Случай! Случай – внутренний ритм мира, случай – душа поэзии. О моя случайная Эухения! Сама жизнь, скромная, монотонная, неброская, есть пиндарическая ода, сотканная из тысяч повседневных мелочей. Повседневность! Хлеб наш насущный даждь нам днесь! Дай мне, Господи, тысячу пустяков на каждый день. Мы, люди, не подвержены ни великим страданиям, ни великим радостям, потому что те приходят к нам, окутанные густым туманом мелких событий. А жизнь – это именно туман. Туманность. И вот из этого тумана появляется Эухения. А кто такая Эухения? Ох, я попал в сказку, которую давно искал. А пока искал, она сама меня нашла. Может, так и совершаются находки? Когда человек находит видение, которое давно искал, не значит ли это, что видение, проникнувшись его упорством, выходит ему навстречу? Разве не выплыла Америка навстречу Колумбу? Разве Эухения не явилась сюда в поисках меня? Эухения! Эухения! Эухения!

И Аугусто принялся во весь голос звать Эухению по имени. Слуга, который как раз проходил мимо столовой, возник на пороге с вопросом:

– Звали, сеньор?

– Нет, тебя – не звал! Но послушай, тебя ведь Доминго зовут?

– Да, хозяин, – ответил Доминго без тени удивления.

– А почему именно Доминго?

– Потому что так назвали.

Хорошо, очень хорошо, сказал себе Аугусто, нас зовут как назвали. Во времена Гомера у людей и вещей было по два имени: то, которое дали люди, и то, которое дали боги. Как называет меня Господь, хотел бы я знать! И почему бы мне не придумать себе другое имя, не то, каким меня называют все остальные? Почему бы не наречь Эухению как-нибудь иначе, не так, как называет ее привратница Маргарита? Как же я назову ее?

– Ступай, – бросил он слуге.

А сам, поднявшись с кресла, прошел в кабинет, взял ручку и начал письмо:

«Сеньорита! Этим самым утром, под нежным дождичком с неба вы, случайное видение, прошли мимо дверей дома, где я живу, не имея домашнего очага. Когда, пробужденный, я пришел к вашим дверям, мне не стало понятно, есть ли домашний очаг у вас самой. Меня позвали туда ваши глаза, сверкающая двойная звезда в туманности моей жизни. Простите мне фамильярность, Эухения, и позвольте называть вас этим нежным именем. Простите мне лирику. Я живу в нескончаемом лирическом потоке.

Не знаю, что еще сказать. То есть знаю, просто мне так много нужно вам сказать, что сочту за лучшее отложить это до тех времен, когда мы увидимся и поговорим. Именно этого я и желаю сейчас: чтобы мы увиделись, побеседовали, вступили в переписку. А потом… что потом, пусть скажут наши сердца и Господь!

Вы согласны, Эухения, сладостное мое видение посреди будней, вы согласны выслушать меня?

Погруженный в туман собственной жизни, ожидаю вашего ответа. Аугусто Перес».

Он поставил печать, подумав: «Мне по душе обычай ставить печать в силу его бесполезности».

Он заклеил письмо и вновь вышел на улицу.

«Слава богу, – твердил он по дороге к проспекту Аламеда, – слава богу, что я знаю, куда иду, и что мне есть куда идти! Моя Эухения – благословение господне. Она подарила мне цель, конечную точку скитаний по улицам. Теперь у меня есть дом, вокруг которого можно бродить кругами, есть доверенная привратница…»

Так, беседуя сам с собой, он чуть не столкнулся с Эухенией, однако прошел мимо, не заметив сияния ее глаз. Слишком густой туман окутывал его душу. Зато теперь Эухения, в свою очередь, обратила внимание на прохожего и подумала: «Интересно, кто этот юноша? Хорош собой и, судя по всему, не бедствует!» Дело в том, что она, не отдавая себе отчета, узнала своего утреннего преследователя. Женщины всегда знают, когда на них смотрят, не видя, а когда – видят, даже не глядя.

Вот так эти двое, Аугусто и Эухения, разошлись в противоположных направлениях, своими душами прорвав запутанную духовную паутину улицы. Ведь улица – это гобелен, сотканный из взглядов, полных желания, зависти, презрения, сострадания, любви, ненависти и старых слов, чей дух кристаллизовался, из мыслей и устремлений, окутывающих души прохожих загадочной пеленой.

В итоге Аугусто снова предстал перед привратницей Маргаритой и ее улыбкой. Едва завидев его, женщина вынула руку из кармана передника.

– Добрый вечер, Маргарита.

– Добрый вечер, молодой господин.

– Аугусто, милочка, Аугусто.

– Дон Аугусто, – добавила она.

– Не ко всем именам подходит «дон». Между «Хуаном» и «доном Хуаном» пропасть. Вот и между «Аугусто» и «доном Аугусто» тоже. Но… кстати! Сеньорита Эухения уже ушла?

– Да, только что.

– А в какую сторону направилась?

– Вон в ту.

Туда Аугусто и зашагал. Но тут же вернулся – забыл отдать письмо.

– Окажите мне услугу, сеньора Маргарита, передайте это письмо сеньорите Эухении прямо в белые ручки.

– С большим удовольствием.

– Только прямо в руки, ладно? В ее ручки, белые как слоновая кость, как фортепианные клавиши, которые они ласкают.

– Да, разумеется, как и в прошлые разы.

– В прошлые разы? О чем это вы?

– Неужто вы думаете, кабальеро, что это первое письмо такого рода?

– Такого рода? Откуда вам знать, что в моем письме?

– Тут и думать нечего. То же, что и в остальных.

– В остальных? Каких еще остальных?

– Ну, мало ли поклонников у сеньориты!

– Но сейчас она ведь свободна?

– Сейчас? Нет-нет, сеньор, у нее вроде бы жених есть… Впрочем, мне думается, он только метит в женихи… Может, она к нему присматривается, а может, это так, не всерьез…

– А что же вы мне не сказали?

– А вы не спрашивали.

– Верно. Все равно передайте ей письмо прямо в руки. Поборемся! И вот вам еще один дуро!

– Спасибо, сеньор, спасибо.

Аугусто ушел не без труда – туманный, будничный разговор с привратницей Маргаритой начинал его затягивать. Разве это не еще один способ убивать время?

«Мы поборемся, – твердил себе Аугусто, шагая вниз по улице, – да, поборемся! Итак, у нее есть другой жених, другой поклонник? Поборемся! Militia est vita hominis super terram^[1]. Вот моя жизнь и обрела четкие очертания; теперь мне есть что завоевывать. О Эухения, Эухения, ты должна стать моей! По крайней мере, моя Эухения – мое создание, порожденное ускользающим видением двух звезд в моей туманности – эта Эухения должна стать моей, а та, другая, о которой говорила привратница, пусть будет чьей угодно! Поборемся! Поборемся, и выиграю я. Секрет победы мне известен. Ах Эухения, моя Эухения!»

Так он оказался у дверей казино, где его поджидал Виктор, чтобы сыграть, как обычно, партию в шахматы.

III

– Сегодня ты припоздал, приятель, – обратился к нему Виктор. – Ты, всегда такой пунктуальный!

– Дела, дела…

– Дела? У тебя?

– А ты думаешь, дела только у биржевых маклеров? Жизнь намного сложней, чем ты себе представляешь.

– Или я куда проще, чем ты думаешь…

– Все может быть.

– Ладно, твой ход!

Аугусто пошел королевской пешкой на две клетки вперед. Вместо того, чтобы мурлыкать себе под нос отрывки из опер, как было у него заведено, он все думал и думал: «Эухения, Эухения, Эухения, моя Эухения, цель жизни моей, сладостный блеск двойной звезды в тумане, поборемся! В шахматах точно логика есть, однако же сколько в них тумана и случайностей! Так, может, эта логика тоже произвольна и случайна? А явление моей Эухении, разве не закономерно оно, как ход в неких божественных шахматах?»

– Слушай, приятель, – прервал поток его мыслей Виктор, – мы разве не договаривались, что ход назад брать нельзя? Тронул фигуру, так ходи!

– Договаривались, да.

– Так, ну если ты пошел сюда, то я съем твоего слона.

– Точно, точно. Я отвлекся.

– А вот не отвлекайся; в шахматы играть – не каштаны жарить. Ты же знаешь: взялся за фигуру – ходи.

– Да, сделанного не воротишь!

– Верно. Этому шахматы и учат.

«И почему нельзя отвлекаться во время игры? – говорил себе Аугусто. – Наша жизнь игра или нет? И почему не годится брать ход обратно? Вот логика!.. Наверное, Эухении уже передали письмо… Alea iacta est!^[2] A lo hecho, pecho^[3]. А завтра? Завтрашний день – в руках Господа! А вчерашний? Вчерашний в чьих? О, вчера, сокровище сильных! Святое вчера, субстанция тумана повседневности!».

– Шах! – вновь прервал его мысли Виктор.

– И правда… посмотрим… И как это я допустил такой позорный проигрыш?

– Отвлекался, как обычно. Если бы не твоя рассеянность, ты стал бы у нас одним из лучших игроков.

– А вот скажи мне, Виктор: жизнь – это игра или способ отвлечься?

– Да ведь играют, чтобы отвлечься.

– Тогда какая разница, на что отвлекаться?

– Лучше на игру, приятель, на хорошую игру.

– А разве нельзя играть плохо? И что значит – играть плохо, играть хорошо? Почему мы двигаем фигуры так, а не иначе?

– Таковы правила, друг мой Аугусто. Ты меня и научил, о великий философ.

– Ну, бог с ним. Хочу сообщить тебе большую новость.

– Валяй.

– Но ты удивишься!

– Я не из тех, кто удивляется заранее.

– Так слушай: знаешь, что со мной происходит?

– Ты становишься все рассеянней.

– Это потому, что я влюблен.

– Тоже мне новость.

– Не удивлен?