Пройдя не более ста метров, ребята быстро устали и направились домой, следуя мимо садов местных жителей.

…Витя вздрогнул во сне и проснулся от плача своей семимесячной сестренки Тамары. Возле ее кроватки уже стояла мама, еще не ложившаяся в столь поздний час, когда за окном было уже совсем темно. Едва ей удалось успокоить ребенка, как захныкала спавшая на одной с братом кровати трехлетняя Валя. К ней тут же поспешила мать. Она нежно поцеловала дочку и снова вернулась за стол, где ее ждала свекровь.

Увидев в проеме немного раздвинутых занавесок, отделявших кровать от горницы, сидевших за столом родных ему женщин, Витя растерял остатки своего сна. Он лежал с открытыми глазами и наблюдал за матерью, которая штопала его порванную курточку и специально оставила занавески в таком положении, чтобы видеть спящих детей.

Витя смотрел на исхудавшую за последнее время маму. До войны она несколько лет работала в швейной артели. Потом трудилась там же в должности бригадира. Жизнерадостная и веселая, несмотря на сиротское детство и раннюю самостоятельность, она оставалась такой до самого отъезда мужа на фронт. Властная и строгая свекровь все время старалась подчеркнуть свою значимость в доме. Молодая женщина при этом сохраняла удивительное хладнокровие, послушно и безропотно выполняя все указания матери супруга. Но при этом она умудрялась пошутить и улыбнуться за спиной свекрови или в ее отсутствие. Несгибаемый характер матери очень нравился Вите, который в силу своего малого возраста еще до конца не отдавал отчет всему происходящему в доме и смотрел на многое по-детски широко открытыми глазами. Веселый нрав и жизнерадостность его матери нравились всем вокруг. Она снискала одновременно любовь и уважение среди работниц швейной артели и соседок по улице за невероятное трудолюбие и бойкий характер.

Сейчас Витя не узнавал своей матери. Когда-то улыбчивая и веселая, она стала хмурой и задумчивой. Сильно похудела, хотя и была до этого довольно стройной. С ее лица не сходило выражение печали и озабоченности. Каждый день ей приходилось изворачиваться для того, чтобы прокормить трех своих маленьких детей. Лишь иногда, когда она замечала пристальный взгляд сына и взволнованное личико старшей дочери, она непременно менялась в лице, улыбалась и старалась казаться такой, кокой была еще совсем недавно.

– Завтра пойду на базар, сменяю там картошку и яйца на что-нибудь, –  сказала пожилая женщина, склонившись над ведром, в которое сбрасывала кожуру с только что почищенной картофелины. –  Маслица бы надо достать да кусок мяса. Небольшой хотя бы. Деток бы чуть подкормить. Илюша весь исхудал.

Она по-стариковски засопела носом и тяжело вздохнула. Потом повернула лицо к печи и продолжила с тоской в голосе:

– На рынке все дорого. А в магазинах нет ничего. Торгаши деньги перестают принимать. Обменивать приходится. С каждым днем цены все растут. Чем детей-то кормить будем? И у тебя все заказы закончились. Сейчас-то уже никто не заходит. Людям не до нарядов стало. Да и вообще, не до жиру.

Молодая хозяйка ловким движением руки перерезала при помощи ножниц нитку. Одернула на весу только что зашитую курточку сына и положила ее на стол. Грустными глазами на опечаленном от постоянных жизненных трудностей лице она посмотрела на лежащую в ведре очищенную свекровью картошку и произнесла тихим голосом:

– Хоть бы от Пети весточка была. А то ни телеграмм, ни писем.

Оставив работу после рождения младшей дочери, молодая женщина не сидела без дела. Заботы о хозяйстве и уход за детьми отнимали немало сил. Но она все равно находила время на дополнительный заработок, занимаясь на дому перешивом и починкой одежды. Слух об аккуратной и мастеровитой портнихе быстро разнесся по окрестным улицам, и к ней потянулись люди с заказами.

Уложив детей спать, женщина садилась при свете керосиновой лампы за работу. Иногда ей так и не приходилось самой ложиться спать и она просиживала за шитьем до рассвета. А утром, как всегда с улыбкой, провожала мужа на службу, а сына – в школу. Потом на ее плечи взваливались заботы на огороде и по хозяйству, что порою не оставляло ей свободной минуты, учитывая, что дома были еще и две маленькие дочери.

Иногда молодая хозяйка находила возможность поднять себе и другим настроение. Она быстро мастерила из лоскутов ткани маленьких куколок и незамысловатые фигурки животных, при помощи которых порой разыгрывала целые представления, удивляя своей находчивостью и выдумкой всех домашних, а особенно детей. После чего Витя и Валя перенимали у матери самодельных лоскутных кукол и играли с ними, предоставляя ей возможность выполнять разные нужные дела.

Илья, тоже получавший заряд бодрости от импровизированных спектаклей, в такие часы брал на себя заботу о племянниках, подхватывая веселые интонации и включая в игру сделанных из дерева своими руками игрушечных людей и животных. Причем под впечатлением от посещения воинской части старшего брата ему особенно удавались фигурки солдат, разрисованные цветными карандашами. Но чаще всего молодому человеку приходилось тянуть на себе всю самую тяжелую работу в огороде, таскать воду и ходить с престарелой матерью на торговую площадь. Врожденный недуг не давал ему возможности делать все в полную силу. И в отличие от здорового и крепкого старшего брата, он был вынужден выполнять работу максимум вполсилы. Воду он носил налитую до половины ведра. Дрова колол только небольшого размера. Огород копал, погружая лопату в землю лишь на две трети. Но он был в доме помощником всем и во всем. Витя с ним выполнял домашние задания без вмешательства и контроля со стороны других взрослых. Малыши оставались под опекой дяди, как только родителям и бабушке нужно было отлучиться. Для своей матери он был первым исполнителем всех ее указаний. А для жены брата Илья стал настоящей отдушиной, беря на себя многое из того, что должно было выполняться молодой женщиной по указанию свекрови.

– В толк взять не могу, –  сказала пожилая женщина, желая сменить тему о наболевших житейских проблемах, –  вы зачем Витьку так рано в школу отдали? Детю еще и восьми лет нет, а он уже во второй класс ходит. Подождать нельзя было годик, а то и два. Васятке, другу его, хоть девять уже. Все парень постарше и пошустрее.

Молодая женщина ничего не ответила. Усталость брала свое. Она медленно вытерла руки о фартук, встала и направилась в сторону кровати, где спали Витя и Валя.

– Петя все со своей образованностью лезет, –  не унималась пожилая женщина.

Она подняла голову и взглянула на печь, на которой тихо похрапывал ее младший сын.

Почувствовав тепло матери, взявшей в свою руку его маленькую ладонь, Витя начал медленно погружаться в глубокий детский сон. Ему снился отец. Они вместе сидели на берегу реки, ловили рыбу. Мальчик крепко вцепился в удочку и сосредоточил свое внимание на мерно покачивающемся на волнах поплавке, стараясь уловить мгновение, когда тот начнет дергаться от попавшейся на крючок рыбы. Умиротворенное состояние, душевный покой и ожидание новых, острых ощущений от непременно положительного исхода мероприятия, держали мальчика в легком напряжении. Его широко открытые глаза, сосредоточенные на мерно покачивающемся на волнах поплавке, подчеркивали его ощущение защищенности от любых неприятностей в присутствии рядом сильного и любящего отца. Мальчик сидел не шевелясь, затаив дыхание, с нетерпением и одновременно с внутренним спокойствием ожидая чуда, которое может состояться буквально в следующую секунду.

«Подсекай! Подсекай!» – кричал ему отец.

Но Витя никак не мог сосредоточиться на поплавке своей удочки. Он смотрел только на поплавок отца, который уже полным ходом давал понять своему хозяину, что наживку рыба заглотнула и можно тянуть добычу из воды.

«Подсекай! Подсекай!» – снова и еще громче кричал ему отец.

Мальчик растерялся. Он старался ответить отцу, что у него тоже клюет. Но никак не мог до него докричаться. Голос отца был мощнее и громче. Он заглушал тихий крик сына.

– Папа! Папа! – продолжал кричать Витя.

– Витя, Витя, успокойся. Это просто сон. Спи, спи, сынок, –  услышал он нежный голос матери, которая склонилась над ним.

Он оторвал голову от подушки, приподнялся, упираясь на локоть, и произнес:

– Папа! Папа!

– Спи, спи, сынок, –  снова успокаивала его мать.

– Витька, айда на вокзал! – громко прокричал Цыган, подбегая к другу, который только что вышел из двери школы и собирался разыскать внезапно исчезнувшего товарища, чтобы вмести пойти после уроков домой.

Глаза Цыгана были широко открыты и необычно сияли. Он излучал радость. Весь его вид говорил о каком-то событии, которое сильно потрясло мальчика. Шапка съехала на затылок больше обычного, хотя почти так он ее всегда и носил. Пальто, несмотря на октябрь, было распахнуто. Верхние пуговицы рубашки расстегнуты, обнажая худенькую загорелую мальчишескую грудь. Он радостно пританцовывал перед изумленным от его необычного вида и состояния другом.

Цыган, видя непонимание в глазах товарища и одноклассника, затряс его за плечи:

– Там танки, танки там! Побежали посмотрим, Витька! – он быстрыми движениями дергал за рукава пальто своего друга, продолжая радостно кричать ему прямо в лицо: – Скорее побежали! Все ребята уже там!

– Какие танки? Откуда они взялись? – возмущенно смотрел Витя на товарища, не понимая до конца всей полноты счастья, свалившегося на него неведомо откуда.

– Ну что ты стоишь? Пошли скорее! – Цыган схватил друга за руку и потащил за собой в сторону улицы. – Они там с платформ выгружаются. Вся площадь, говорят, перед вокзалом танками забита. Побежали скорее.

Следуя в направлении железнодорожного вокзала, располагавшегося за рекой, ребята заметили, что они не одиноки в своих намерениях увидеть неведомо откуда взявшиеся в их маленьком городе танки. Вместе с ними шли и бежали другие мальчишки всех возрастов. Маленькие группы объединялись между собой, громко обсуждая вероятность правдивой информации о наличии на вокзале боевой техники, которую почти никто из них еще не видел вблизи. Толпы мальчишек сливались в огромный поток, который становился все плотнее и плотнее по мере приближения его к конечной точке. Чем ближе они были к заветной цели, тем громче обсуждали предстоящее событие, которое становилось все более вероятным после увиденных на следующей от железнодорожного вокзала улице нескольких армейских грузовых автомобилей с солдатами за рулем.

Эти машины были совсем новыми и очень чистыми, несмотря на промозглую погоду. И стояли они именно на той улице, что вела к железнодорожной станции. До сих пор по городу проезжали в направлении фронта и от него грязные, запыленные автомобили, порою с простреленными кабинами, с поломанными бортами и рваными тентами. По проходящему через город шоссе они везли всевозможный груз и солдат, сидевших прямо в кузовах. А назад следовали с мирными жителями или с ранеными в боях красноармейцами, направляясь в сторону городской больницы, некоторое время назад преобразованной в госпиталь. Почти ежедневно сразу после уроков школьники, не заходя домой, чтобы оставить портфели и пообедать, устраивали засады на дорогах, стараясь рассмотреть проезжавших по городу кавалеристов и проходившие пешие колонны красноармейцев. Ребята пристраивались к ним и маршировали, провожая уходивших в сторону фронта солдат.

Иногда поставленный для охраны часовой с винтовкой наперевес никого не подпускал к остановившейся машине. Бывало, что строгий командир громким криком отгонял подходивших к нему детей и женщин, провозглашая своим голосом веское: «Не положено!» И уже подошедшие к транспорту мальчишки отбегали, а женщины и старухи стояли поодаль, иногда повторяя попытку подойти и узнать новости.