XX

Подробности рейда, во время которого гусар освободился от накинутых на него сетей и растворился в воздухе, распространились в обществе с невиданной скоростью. Просвещенная часть дачной публики еще хорохорилась, атеисты-профессора похохатывали, однако местная епархия, донимаемая перепуганной паствой, требовала от властей немедленного пресечения сплетен. Из расположившейся посреди залива крепости гневной проповедью, обличающей паникеров, откликнулся на легенду о малороссе сам Иоанн Кронштадтский. Впрочем, помощь известного пастора помогла полиции мало: после событий на кладбище сумятица началась и в рядах церковников. Так, священник храма на Красной Горке, убежденный в явлении Антихриста, был в своих проповедях настолько красноречив, что его прихожане от испуга заперлись в избах, категорически отказываясь выходить даже для кормления голодной скотины. Настоятель же церквушки захолустного Сойкино связал творимые мертвецом безобразия с отказом епископата выделить ему двести рублей «на содержание семейства, состоящего из матушки и девяти отпрысков мал мала меньше». В конце письменной жалобы в епархию сошедший с ума поп утверждал: он-де имел с заявившимся на церковный двор гусаром длительную беседу, и между ними было уговорено – после положительного решения денежного вопроса тот немедленно испарится.

Разузнав о сойкинском письмеце, полицмейстер посчитал, что это уже слишком. Однако визит Ставицкого в Конно-гренадерский полк окончательно все запутал. Новый командир конногренадер, великий князь Дмитрий Константинович, клятвенно пообещав, что беседа останется в тайне, вызвал начальника канцелярии. Штабист, листая вытащенные из шкафов документы, от удивления даже сорвал пенсне с носа: из журналов оказались выдраны все связанные с Музыкой страницы. Вновь запершись с командиром полка, полицмейстер попросил великого князя «не привлекая ничьего внимания» предоставить ему свидетелей службы Музыки, но представитель императорской свиты ничем Аркадия Павловича утешить не смог: за десять лет, пробежавших после отставки поручика, однополчане бывшего сумца либо перевелись в другие части, либо вышли в отставку и разъехались по имениям. Генерал-майор Максимович отбыл на лечение за границу, корнет Островский куда-то исчез, штабс-капитан Востриков лишился ума, а командир эскадрона, в котором Подкова служил, застрелился «по семейным обстоятельствам». Лоб начальника петергофской полиции превратился в гармошку.

– Как быть, Дмитрий Константинович? – только и бормотал несчастный.

На что предводитель конногренадер, чуть ли не насильно всунув в руку гостя рюмку, констатировал:

– Увы, история выходит за пределы вашей компетенции.

Проследив за тем, чтобы дражайший Аркадий Павлович опрокинул первые тридцать граммов смирновской, князь добавил:

– Боюсь, вам все-таки придется потревожить департамент. Иначе они сами потревожат вас – это есть очень нехорошо… А то, не дай Господь…

И многозначительно показал указательным пальцем на потолок.

XXI

Князь словно в воду глядел. Управляющий императорским двором граф Фредерикс, наслушавшись ужасов от фрейлин, лично навестил здание петергофской полиции. Причина посещения на сей раз отнюдь не касалась благодарностей за образцовую службу; сбивчивые объяснения сиятельный Владимир Борисович отмел одним своим восклицанием:

– Скорейшим образом изловить!

В то же утро на полицмейстерский стол легла телеграмма из Департамента полиции. Не дожидаясь дневного поезда и прихватив с собой папку с протоколами следствия, полицмейстер приказал нещадно гнать лошадей.

Возглас, с которым министр внутренних дел встречал провинившегося, оказался вполне предсказуем:

– Что у вас такое творится?! Дамы уже на Невский боятся выйти… И это под носом у государя!

Ответы начальство не удовлетворили: по особому распоряжению в помощь сыску был выделен следователь Никодим Петрович Сыромятников, тотчас явившийся на вызов.

Отутюженный молодой франт, слегка поклонившийся старому облезлому барбосу, излучал самодовольство: холеными выглядели даже его поросячьи глазки. Протоколы были переданы именно ему.

Прощаясь с полицмейстером в извилистом коридоре департамента, Сыромятников сообщил, что прибудет в столицу фонтанов послезавтра «утренним», и просил не беспокоиться – до гостиницы он доберется сам. И, небрежно сунув папку под мышку, удалился, оставив Аркадия Павловича в крайне подавленном состоянии.

XXII

На входе в управление дежурный сообщил вернувшемуся начальнику, что его «ждут-с».

– По какому делу?

– Насчет мертвеца-с.

Полицмейстеру ничего не оставалось, как принять очередного посетителя.

Плотно прикрыв за собой дверь, седой господин поведал хозяину кабинета, что лет десять тому назад, еще при царе-миротворце, будучи адъютантом одного из великих князей, он попытался самостоятельно разузнать историю таинственного поручика. Пересказав затем чуть было не застонавшему Аркадию Павловичу легенду о трезвом гусаре, посетитель добавил:

– Мои усилия ни к чему не привели; результатом была внезапная болезнь. Я заболел серьезно, почти смертельно: оптинский старец взялся меня вылечить, но с одним условием – ни за что и ни при каких обстоятельствах не должен я более любопытствовать насчет малоросса… – Здесь гость, приблизившись к полицмейстеру, многозначительно прошептал: – Ибо история эта касается игры высших сил.

Распахнув одно за другим отделения стола в поисках платков и с радостью выхватив случайно найденный, полицмейстер, обмакнув им лоб, какое-то время внимательно изучал пришельца.

– Помилуйте, какие еще черти! Какие берегини! – устало запротестовал он.

– Но ведь Музыка-то был!

– Был! – еще более вяло согласился служака.

– И при том, что был, ничего о нем вам не известно!

– Отчего же! – попробовал возразить Аркадий Павлович. – Он служил в конногренадерах и банальнейшим образом спился…

– Не банальнейшим, не банальнейшим, – возбудился посетитель. – Там решили сгубить Россию.

– Где там?

– Там! На совете у Сатаны!

– Петров! Петров! – закричал тогда полицмейстер, и вопль его тотчас же был услышан.

– Пожалуйте отсюда, вашбродь, – увещевал дежурный, поддерживая сумасшедшего под локоток.

Господин закричал уже с улицы, задрав голову на окна полицмейстерского кабинета:

– Я хочу лишь предупредить, что страну ждут неслыханные несчастья!

XXIII

После того как безумец убрался, что-то щелкнуло в бедной полицмейстерской голове. Заскочившая вдруг мысль о том, что преступник действительно есть оживший мертвец, не оставляла его до позднего вечера, и от этой навязчивости никак было не отмахнуться. По приезде домой, взглянув на жену, произнес он вместо «здравствуй, душенька» изрядно встревожившее суженую: «Черт бы побрал этого Музыку!» И без конца повторял во время ужина: «Музыка, Музыка, Музыка…»

Когда же супруги улеглись, в коротком и нервном сне верный Трофимыч гаркнул полицмейстеру в ухо: «Вашбродь, вор-то наш взаправду кровопивец!» Не заснувший более после таких слов Аркадий Павлович промучился весь следующий день: страх было не стряхнуть, словно вцепившегося ополоумевшего кота.

Ночь он опять не спал. Очередное утро также не принесло облегчения. Явившись на службу, рассеянно перебирал полицмейстер в своем кабинете бумаги, а в голове стучало барабаном: «Что, если и вправду живой мертвец?» Было от чего впасть в меланхолию: следствие не трогалось с места; все рассыпа́лось; все валилось; оставались в остатке гусарский мундир, арктического холода пальцы, запах, лицо, которое, по свидетельству жертв, не походило на физиономию живого человека. С тоской взглянул Ставицкий на портрет государя, затем взялся креститься на икону Николая в углу с пришепетыванием «свят, свят, свят». Здесь и сообщили ему о прибытии следователя.

XXIV

Отдохнувший после приезда в фешенебельном «Самсоне» Сыромятников излучал энергию. Протоколы, которые перед поездкой к министру Аркадий Павлович аккуратно собрал в папке, скомканной кучей были вытащены им из портфеля и оставлены на полицмейстерском столе. «Не иначе, подлец, проглядел только в номере», – понял хозяин петергофской полиции.

– Ничего полезного, – сообщил Сыромятников. – Свидетели путаются, врут, у страха, как говорится, глаза велики… Впрочем, один документик я все-таки у себя оставил.

«Явно чей-то сынок, – разглядывал полицмейстер варяга. – Сыромятников, Сыромятников… не бывшего ли начальника второго отдела отпрыск?»

Никодим Петрович весело смотрел на него.

– Что прикажете делать? – рассеянно спросил Аркадий Павлович.

– Делать вам ничего не надо, у вас по горло других хлопот: почитать местную прессу, так здешний народец весьма шаловлив – в кабаках пьянки-гулянки, крестьяне из-за межи смертным боем дерутся, одному простолюдину, если не врут эти канальи репортеры, так и вообще лошадь откусила нос.

– Тем не менее я к вашим услугам, – отвечала за бедного полицмейстера служебная привычка.

– В таком случае не могли бы вы мне рекомендовать какой-нибудь ресторанчик?

– Простите? – не расслышал полицмейстер.

– Ресторанчик, – вкрадчиво повторил Сыромятников, – с кухней, гарантирующей приятный после обеда отдых.

– Петров! Петров! Проводи господина следователя в «Трувель»!

– Пожалуйте, ваше благородие. – Урядник готов был подхватить под локоть и Сыромятникова.

– Более ничего? – рассеянно спрашивал полицмейстер.

Сладкая улыбка Никодима Петровича не оставила сомнений в том, что более ничего.

XXV

Несмотря на издевательский совет, Аркадий Павлович продолжил поиски. Злосчастное кладбище «обнюхали» теперь уже самым тщательным образом. Как и подозревал полицмейстер, открытий подобное рвение не принесло. Обнаруженная в береговых камышах землянка хранила в себе лишь раскромсанные сети и раскрошившиеся поплавки. Становой пристав Марычев, человек без воображения, предлагал немедля разрыть «безродные» могилы, но от мысли, что один из гробов преподнесет сюрпризец, у Аркадия Павловича начинали вибрировать пальцы рук.

Бесконечно сортируя свидетельства и доклады, он все более ужасался будущему, в котором светила ему позорная отставка. Репутацию петергофской полиции не спасало даже то обстоятельство, что за время лихорадки с гусаром удалось раскрыть дюжину мелких краж и предотвратить пару разбоев, один из которых в прежние времена почти наверняка привел бы к полному очищению ячеек отделения Дворянского заемного банка.

XXVI

«Подозрительные личности» по-прежнему попадались. Молодой человек, которого притащили в управление стражники добровольной мартышкинской дружины, назвался студентом Московского университета Иваном Коробцовым. Будущий медик имел с собой ящик, похожий на те, которые таскают на пленэр художники. Ящик был тотчас выпотрошен: подозрительный прибор, оказавшийся амперметром, проводки и проволочки осмотрены. После того, как выяснилось, что содержимое короба не имеет никакого отношения к бомбам, полиция перешла к допросу. Бедного Аркадия Павловича волновал тот факт, что известия о мертвеце достигли московского общества.

Задержанный подтвердил опасения, заявив: он прочитал о Музыке в «Русском инвалиде» и, ни минуты не мешкая, прибыл на место с «уловителем токов» и «чудодейственными проводками», предназначенными для обнаружения упыря. За установлением проволоки возле кладбищенской ограды изобретателя и застали бдительные дружинники. На резонный вопрос полицмейстера: «Зачем вам это нужно?» – юноша бледный, глаза которого еще более разгорелись, воскликнул:

– Неужели не ясно?! Изнывая от серости существования, мы в глубине души жаждем встречи с иными мирами, и, если представился случай наладить контакт с потусторонней жизнью, отчего бы им не воспользоваться?

Чудак был отпущен, однако возвращаться в университет он явно не собирался. На всякий случай Аркадий Павлович поручил тайным своим осведомителям проследить за благонадежностью шустрого москвича. Некоторым облегчением стал рапорт последних, что политикой здесь не пахнет. Не прекративший своих опытов Коробцов снял на Знаменской комнату, разделив кровать с проституткой Аграфеной Долгих, известной среди завсегдатаев злачных мест под кличкой Конфеточка. Судя по донесениям, студент надеялся девицу перевоспитать.