Мы высадились из пикапа у развалин бывшей церкви.

– Стреляют, – заметил Алекс.

Откуда-то из восточной части города спорадически долетали сухие щелчки.

– Похоже, пока не полностью контролируют город.

– Возможно, – отозвался Леланд, проверяя автомат.

Калашников, наверное, не сломается, даже искупавшись в болоте, но родных SOPMOD-наворотов сильно не хватало. Тем не менее по патрону из каждого магазина мы вытащить не забыли. Когда из-за полной комплектации снарядами пружина сжата до предела, подача патронов может потерять плавность.

– А может, расстреливают жителей.

Мы умолкли и чинно пошли вглубь вражеского стана. Тут и там догорали дома, валялись останки очевидных гражданских. Одной статной даме отстрелили правую половину головы, и разлетевшиеся из нее детали сияли в отблесках пламени. За ее руку крепко держался сын или дочь – словом, ребенок, от которого не осталось тела, только тонкая ручка с цепкими пальчиками.

Алекс хлопнул меня по плечу. Я обернулся туда, куда он кивнул, и увидел на центральной площади несколько шеренг мальчишек в обычной одежде. Им в плечи внедряли идентификационные бирки. Тех, кто остался в живых, забирали воевать.

Детей, которые жизни-то не знают, похищают, чтобы сделать из них солдат. Немало пришло и по своей воле. Потому что солдатам полагается идентификационная бирка.

Такая же бирка, какие лепят на товары, громоздящиеся на полках магазинов. Только мальчишкам-солдатам их внедряют под кожу. Бирки, широко распространенные в зонах гражданской войны, те, которые сейчас в наших желудках подтвердили наши фальшивые личности, такие же дешевые, как те, что для складов и супермаркетов производили гигантскими объемами на заводах в Оклахоме и Осаке.

Страны, которые из-за внутренних беспорядков лишались правительства, часто утрачивали еще и национальные реестры. И граждане часто переставали понимать, кто из них гражданин, а кто нет. Во время перестрелки не до переписи населения. Так что даже если ты проживаешь на территории государства и занимаешься местным сельским хозяйством, то по факту ты все равно никто и звать тебя никак. Разве что в деревнях еще сохраняются имена, которыми друг друга зовут соседи.

А вот ребенок, который вступил в армию, получает бирку, и вот он уже кто-то, и данные о его личности хранятся в офицерском реестре. Да, это просто электронная таблица, созданная в бесплатной программе, но ты – единица в официальном документе. Здесь, на дальних окраинах страны, охваченной беспорядком, боевая смекалка научила людей управлять отрядами через те же системы, что в торговых сетях.

Из неопределенных «никто» без гражданства мальчишек повышают до нужного товара, поэтому они с готовностью идут на службу. Отправляются на поле боя, чтобы встать плечом к плечу с «Марс», «Принглс» и «Сникерс».

Мы, подбирающиеся к врагу сквозь иноземную тьму, еще чуть повыше рангом, чем товар в магазине. В нас тоже вживлены чипы, которые связаны с сенсорами, передающими данные о состоянии организма носителя. Магазинным биркам такой трюк все-таки немножко не по зубам.

Мальчишки лишены свободы выбора. Весь их выбор – убить родителей и присоединиться к мужикам, которые изнасиловали любимых девчонок, либо погибнуть вместе с остальными.

Леланд оказался прав: стреляли в осужденных на смерть горожан.

Здоровенная машина, которую в мирное время использовали бы на стройке, теперь вырыла в земле огромную яму, вдоль которой выстроились рядочком мужчины и женщины. По сигналу в них стреляли из калашей, и люди с продырявленной головой или грудью валились вниз.

Мне доводилось видеть, как сжигают трупы. Похожи на хорошенько, до хруста кожицы прожаренную курицу. Мышцы под действием жара сокращаются, кости не выдерживают и ломаются. Когда смотришь на такое, понимаешь, насколько же человек подвластен законам физики. То есть, иными словами, наши тела – просто материя. Труп – просто вещь.

Потеряв управление, тела обмякают, и солдаты сталкивают их в яму. Плоть, лишенная жизни, иногда слишком тяжела, чтобы просто ее туда пнуть. Тела, которые не подаются с первого раза, военным приходится спихивать, приложив немало усилий.

Сказать, что мне на такое смотреть не грустно, все-таки нельзя. Конечно, тяжело видеть, как мальчишек рекрутируют в войска, а простых граждан косят пачками. Но мы видели слишком много бессмысленных смертей, чтобы бросаться немедленно останавливать творящийся вокруг беспредел. К тому же мы недостаточно четко ощущали, чем принципиально отличаемся от тех самых солдат. В конце концов, мы тоже оказались здесь, чтобы по чужой указке убить человека.

У меня миссия и трое подчиненных. Если бросаться кого-то спасать – провалим задание. Безумный бригадный генерал продолжит кровавую бойню, убьет еще, еще, еще больше – и мы, получается, подведем тех, других, кого могли бы спасти, своевременно выполнив поставленную задачу.

Если уж тебя толкнули на край отвесных скал морали, то все сомнения разумнее оттуда же и сбросить.

Учись душевной черствости. Стань самым непробиваемым на свете сухарем.

Вот и нас вынудили натренировать каменные сердца. Мы наконец подобрались к тому дому, где, по идее, встретились наши две цели. Нам сделали эмоциональную регулировку, поэтому мы мгновенно переключали внимание в соответствии с рабочими приоритетами.

«Министр обороны», этот бригадный генерал, разъезжал по всей стране, чтобы его не нашли убийцы. Той же тактики в свое время придерживался Саддам Хусейн, да и Гитлер в качестве предупредительной меры вечно менял планы в последнюю минуту. Когда мир осознал, сколько смертей пронеслось по этой стране, Америка тут же начала рассматривать вопрос о разрешении конфликта через убийство, но господин министр в свое время проходил курс американо-европейской разведподготовки и хорошо знал, как избежать рисков.

Разузнать, что именно сегодня он придет в то самое здание бывшей мечети, куда шли мы с парнями, удалось настоящим чудом. Если бы мы упустили этот шанс, то развязали бы руки бывшему бригадному генералу и дальше творить геноцид, а когда представится следующая удобная возможность – большой вопрос. Никакого права на провал. Так что мы и ухом не повели в сторону тех, кого вырезали прямо у нас на глазах.

– Наверное, гореть нам в преисподней, – промолвил Алекс.

Он магистр католического богословия и к тому же ярый верующий. Даже представить боюсь, как Алекс мирился с тем, чтобы не прикасаться к творящемуся вокруг нас аду. Думаю, как только вернемся с миссии домой, он отправится на исповедь к доверенному святому отцу.

– Лично я атеист. Так что воздержусь от комментариев про ад.

– Необязательно верить в Господа. Ад все равно существует, – печально улыбнулся Алекс.

– Ага, и мы уже в аду, – рассмеялся Уильямс.

Если так, то наша работа – спускаться в преисподнюю. То-то бы Данте удивился.

– Нет, – вдруг покачал головой Алекс и указал на висок. – Ад у нас вот тут. В головах, в мозгу. В переплетениях складок коры. А то, что мы видим, – это не ад. Потому что от него можно сбежать. Закрыть глаза – и все, ничего нет. Мы вернемся домой и заживем обычной жизнью. А из ада сбежать нельзя. Потому что он у нас в головах.

– И рай, что ли, тоже там? – со смехом спросил Леланд. Я вроде слышал, что он по воскресеньям ходит в церковь, но чисто за компанию с соседями, по привычке и не более того. Честно говоря, понятия не имею, много ли в пастве таких же пламенных верующих, как Алекс.

– Не знаю, – тем временем ответил тот. – Знаю только, что у меня под черепом ад. Я его видел. А с раем пока не срослось. Но рай – это Царствие Божие, вряд ли он может уместиться в дурной людской голове. Наверное, не поймешь, пока не умрешь.

– Ну ладно, народ, – вмешался Уильямс, – кончаем богословские споры. Почти пришли. Сомневаюсь, что в мечети получится сработать в таком низкопробном камуфляже.

– Там тоже могут стоять сканеры. И если попытаемся сунуться на правах мелких рядовых, можем, наоборот, спровоцировать лишний шум. Так что бирки на выход, – велел я.

Мы потянули за прикрепленные к небу нити и выудили цилиндрики из желудков. Кровь на покрытых голубым гелем бирках никуда не делась и даже не потемнела.

Спрятались в ближайших развалинах, прикопали бирки в земле, повторили план захвата. Обрызгались нанопокрытием, вытащили из отобранных у врага наплечных мешков терминалы и запустили программу синхронизации камуфляжа. Защитный узор, заданный алгоритмом, передавался на распыленное покрытие через соль, содержащуюся в организме, и те воспроизводили рисунок на коже и снаряжении.

Уже через миг мы совершенно растворились на фоне изрытой выстрелами стены.

– Действуем по плану. Леланд с Уильямсом, ожидайте здесь. Готовьте пути отступления на случай неблагоприятного развития ситуации. Мы с Алексом проникаем в мечеть и нападаем на цели. Все ясно?

– Давайте только тише. Неохота вчетвером отбиваться от целого города, – пошутил Уильямс.

Четыре человека – стандартный размер отряда для подобных операций еще со времен Второй мировой. Если людей меньше, то отряду не хватает боевой мощи, и если вдруг кого-то ранят, то миссию, скорее всего, придется прерывать. С другой стороны, отрядом в пять и больше человек намного сложнее управлять, уменьшается скрытность.

Формирование довела до совершенства британская Особая воздушная служба, когда сражались в малайских джунглях с коммунистами. Прелесть же его в том, что и без того маленький отряд можно разбить еще пополам, по два человека. По одному, без напарника, спецназовцы почти никогда не работают.

Так что непосредственно перед устранением цели мы как раз и разбились на пары. Обычно я хожу с Уильямсом, но нельзя отправлять на задачу обоих ветеранов сразу.

Мы быстро переметнулись от развалин к мечети. Вокруг понатыкали охранников, но нас и адаптивный камуфляж надежно скрывал, и дорогу мы выбрали самую неприметную, так что никто не обратил внимания. Под прикрытием темноты мы почти сливались с руинами.

Оказавшись у мечети, я рукой подал сигнал заходить с разных сторон. Темнота и камуфляж одинаково затрудняют не только видимость врагу, но и чтение подобных жестов, однако фигуры своих программа в режиме дополненной реальности обводила контуром, а изображение транслировала на сетчатку. Алекс кивнул и свернул за угол.

Под покровом тьмы, пока мы пригибаемся к земле и скользим вдоль стен, заметить нас, не побоюсь сказать, возможно только с помощью инфракрасных датчиков. Я крался вдоль мечети и обнаружил дыру в подземную часть сооружения.

Издалека вновь донеслись выстрелы, которые отнимали жизни приговоренных. Я отвернулся от них и пролез в пролом. В храме, в котором когда-то возносили хвалы исламскому богу, воняло взрывчаткой и гниющей плотью. Видимо, тут тоже полно трупов. А где-то выше бродит «министр обороны», который и пропитал тут все этой вонью.

Я пробирался глубже в мечеть, когда вдруг услышал звуки классической музыки. Над вечным спутником мании величия, Вагнером, я бы посмеялся и почувствовал себя героем комикса. Но увы: Бетховен, «Лунная соната». И луны-то сегодня нет. В ночь, когда облака подсвечены адским пламенем, зажженным от трупного жира, такая мелодия звучит иронически прекрасно. Я двинулся на звук и нашел, где можно выбраться на цокольный этаж.

Я осторожно выглянул из пролома в полу. Будь у меня с собой SOPCOM-оптика, я бы и головы не высовывал: зачем, если для этого есть специальная техника? Но при себе я имел только автомат Калашникова, отобранный у убитого солдата. Оставалось только по старинке глядеть собственными глазами. Я убедился, что наверху никого, и бесшумно выбрался на этаж.

Все печальнее вздыхали переливы «Лунной сонаты». Я со всей осторожностью перебирался из помещения в помещение, обыскивая мечеть.