Я говорю: «Подожди секундочку». С трудом от нее отрываюсь и ставлю кружки с горячим чаем на книжную полку, от греха подальше.

Но Ника не слушает – отшвыривает в сторону одежду и расстегивает ремень на моих брюках.

Я хватаю ее тонкие запястья и, теряя самообладание, бормочу на выдохе:

– Гляди ж ты, какая страстная…

Она тяжело дышит:

– Как ты сказал? Страшная?

И опять устремляется с поцелуями, а я заламываю ей руки за спину и снова прошу не спешить.

– Значит, вот как тебе нравится обращаться с девочками? – задыхаясь интересуется она.

Видимо, это заводит ее еще сильней.

У Ники почти мальчишеская фигурка. Маленькие грудки с аккуратными сосочками. В пупке пирсинг. На него натыкается мой язык, когда ее ласкаю. Дымят тибетские благовония, но происходящее вряд ли похоже на медитацию. Ника кричит так, что, наверное, слышат все соседи по лестничной площадке.

– Я считала, что тебя уже ничем не удивить, – говорит позже она.

«Еще как удивить», – усмехаюсь я про себя.

У женщин в момент страсти меняется лицо. Ты знаешь ее с одним лицом, а когда оказываешься в постели – видишь совсем другое. Не многим это идет. Но от Ники не оторвать взгляд. Губы приоткрыты, блестят. Она что-то шепчет, но слов почти не разобрать. Какие-то обрывки фраз вроде «что ты со мной делаешь?» и «еще, еще!».

Мы не думаем о предохранении. Вообще ни о чем не думаем. Мы похожи на зверей. Двух голодных зверей. Наш секс опасный – только таким он и может быть.

Она вцепляется ногтями мне в предплечья. Раздирает кожу на спине. Впивается зубами в грудь.

Я сдавливаю ее запястья и шепчу:

– Эй, эй! Поосторожнее!

Но в ответ слышу лишь бесконечное «да!», вырывающееся из ее груди.

Когда все закончено, она резко садится, тяжело дыша. Глядит на меня сквозь какую-то пелену. Без слов и, кажется, совсем без мыслей.

«Секс – просто внимание», – это тоже из ее словаря.

Ника закуривает. Разглядывает затянувшиеся раны на моей ноге, касаясь пальцами шрамов, и рассуждает о том, что если бы не падение, мы никогда бы не встретились.

– Нужно сказать спасибо тому сумасшедшему, который столкнул тебя.

Всю ночь мне снятся кошмары, так что встаю раньше обычного, тихонько высвобождаюсь из объятий Ники и иду пить чай.

Когда она просыпается и находит меня на кухне, то, зевая, спрашивает:

– Куда ты сбежал? Не люблю просыпаться одна.

Я снова слышу эти нотки нетерпеливости в голосе. Так, как будто мы уже живем вместе и это не первая наша ночь вдвоем.

– Читал твои книжки, – показываю обложку Герберта Маркузе «Эрос и Цивилизация», а потом подчеркнутое ее рукой на заложенной странице: «Выходя за рамки легитимных проявлений, любовь становится разрушительной и никоим образом не способствует производительности и конструктивной работе».

– Это нужно для моего будущего диплома.

Мы целуемся. Я опять возбужден. Она касается моего члена, но нас отвлекает телефонный звонок. Звонок, вырывающий из сладких грез. Я вскакиваю, извиняюсь, говорю, что могут звонить с работы, и нарочито бодро говорю в трубку:

– Алло!

Это Ульяна.

– Что делаешь? – спрашивает она.

И я дергаюсь словно от удара, зажимаю телефон рукой и ухожу в ванную.

– Да так…

Сам не знаю, что сказать.

– Прости, если я перегнула с реакцией на кеды.

Слышно, как ей с трудом даются эти слова. От них сжимается сердце. Почему она говорит так только сейчас? Я растерянно отвечаю, что тоже ее люблю и часто бываю не прав.

Быть бессовестным так просто.

– Чем ты сейчас занят?

Жалко вру, что собираюсь в тур. И ее голос становится грустным и далеким, словно она все понимает.

– Мне нужно узнать что-то новое?

Кто-то кричит внутри меня «да», но я отвечаю: «нет, нет и нет».

– Тогда в чем же дело?

– Ни в чем.

Мы общаемся в таком духе еще четверть часа, пока Ульяна, отчаявшись вытянуть из меня хоть что-то, с досадой не вешает трубку.

– Это была она? – в голосе Ники слышится беспокойство.

Мы стоим посреди комнаты друг напротив друга – она в моей футболке, а я с телефоном и без штанов.

– Все нормально. Это по работе.

Ника, кажется, догадывается и хочет добавить что-то серьезное, но передумывает и молча собирает свою разбросанную одежду.

Из компьютерных колонок звучит Дэвид Боуи.

Под песню I’am Deranged я провожаю ее до двери.

14

Макс Змеев говорит, что зимой лучшие дни для выступлений – выходные. А летом все наоборот. Уставшие от трудовой недели менеджеры и студенты оккупируют пригородные лесопарки. Пьют пиво и едят шашлыки – словом, сливаются в экстазе с природой. Поэтому в летние месяцы с успехом проходят только фестивали на открытом воздухе. Вроде тех, что делает московский журнал «Брошюра». Но и там организаторы идут на любые хитрости, чтобы собрать кассу.

Все это Змеев объясняет мне по телефону. По его словам, он делает нам тур вместе с лейблом «Мажор Рекордс» и поэтому летние концерты пройдут успешно.

– Издатель хорошо вложился в вашу группу, – говорит он. – Как и обещал.

За столько лет работы мы так и остались для него «вашей группой». Лишь маленьким шагом к успеху. Конечно же, после его фаворитов группы «Вены». Они вне конкуренции.

Змеев убежден, что концерты подогреют интерес публики к готовящемуся альбому.

– Вдарите там по полной, – пыхтит он. – С такой-то рекламой.

Пока мы говорим, я листаю тетрадку с конспектом по психологии, забытую Никой. На одной из страниц подчеркнуто: «Идеальная, вечная, очищенная от ненависти любовь существует только между зависимым и наркотиком».

– После Москвы будет Нижний, Казань и Самара, потом обратно Москва, чтобы сесть на поезд в Архангельск, – сообщает Змеев. – С Ярославского вокзала.

Он умудрился состыковать между собой все даты и готов брать билеты. Только на обратном пути придется проторчать четыре часа в Вологде на вокзале. В Архангельске же, наоборот, выйдет лишний день из-за концерта в соседнем Северодвинске, где делают корабли и подводные лодки.

– А какие там девчонки! – пытается пошутить он.

Лучше бы он этого не делал. Мне представляется целый ансамбль морячек в тельняшках, которые извиваются вокруг полуголого Макса Змеева. Действие происходит на палубе военного эсминца и выглядит крайне отвратительно.

Когда мы с Артемом заходим навестить басиста Фила, он пребывает в полном унынии. Сидит в одних трусах на своей кухне за столом, уставленным баночным пивом.

– Чувак, мы уже на чемоданах, хватит хандрить, – говорю я. – Может, ты начнешь все-таки ходить на репетиции?

Он вскидывает на меня взгляд, странно моргает, пытаясь что-то сказать в свое оправдание, и осекается. Новость о гастролях его заметно оживляет.

– Вот что она со мной сделала! – Фил отдирает один из пластырей на подбородке, демонстрируя раны. Его лицо выглядит так, словно он поцеловал кактус или нырнул в ящик с гвоздями.

– Ты не думаешь, что это справедливо? – интересуюсь я, а сам вспоминаю Ульяну. Думаю о том, что она вряд ли бы стала меня так царапать. У нее совсем другой характер.

Фил удивленно смотрит на меня.

– По-твоему, я сам не понимаю?

Копна его рыжих волос – и та потускнела и теперь кажется не такой огненно-яркой. Сам он весь какой-то потертый, красноглазый, заросший щетиной.

– Она до сих пор не отвечает на мои звонки, – грустно говорит он и отхлебывает пиво из банки.

Когда мы с Артемом не смогли до него дозвониться, то заявились без предупреждения. Но Фил, похоже, рад нас видеть.

– Кто же оставляет компромат в телефоне?

Артем – мастер конспирации и знает, о чем говорит. Он неоднократно проявлял чудеса изобретательности. Например, специально ставил в плеер записи с наших концертов, подносил трубку к динамикам и орал подружке: «Дорогая у нас саундчек, здесь плохо слышно! Я потом перезвоню!» И уже через минуту его голова утопала между ног у какой-нибудь девицы.

Фил недоверчиво косится на него и сообщает, что у него просто натура такая. Он не может пройти мимо новой юбки, но при этом очень любит свою подружку. И сделает все, чтобы ее вернуть.

– И что, например? – интересуется Артем.

Но Фил уже не слышит. Он выходит из комнаты и возвращается с бас-гитарой, провод от которой тянется через всю комнату. Пытается сыграть бас из «Schism» Tool. Задевает грифом банку пива, стоящую на столе. Пена с шипением разбрызгивается по полу. Усилитель в глубине комнаты хрипит.

– Знаешь что, – говорит Артем, – я в туре предпочту жить с кем-то другим в номере.

Я смеюсь, но он серьезно говорит, что это главное преимущество артиста, «подписанного на лейбл». Требовать и получать то, что ты хочешь.

Фил даже не думает поднимать упавшую банку. Он насмешливо смотрит на Артема и шутит, что с радостью будет жить хоть в гримерке.

Какое-то время мы пререкаемся, пока пьяный Фил не засыпает прямо в кресле в обнимку с бас-гитарой.

Но наши упреки, похоже, срабатывают. На следующей репетиции Фил обдает запахом перегара наши лица и спрашивает:

– Ну что, гады, соскучились?

Мы гоняем по кругу одни и те же ритмические фрагменты. Части чего-то целого, дробленного на тысячи кусочков. Энди в своей экспрессивной манере всегда забегает вперед, а Тощий, будучи от природы флегматичным интровертом, смазывает сильные доли.

Быть флегматичным интровертом в понимании Ники – большая трагедия.

– Интроверты до бесконечности пытаются что-то исправить в себе, – говорит она. – Тогда как экстраверты исправляют все в окружающем мире.

У меня нет уверенности в том, что я экстраверт. По крайней мере, при первой возможности замыкаюсь в себе. Пишу статьи. Репетирую. Пытаюсь собрать себя заново, ответив на вопрос, ради чего вообще все это. А Ника названивает откуда-то с шумных станций метро и интересуется, что произошло.

– Тебе уже неинтересно, да? – щебечет голос в трубке.

Мы только что прогнали двухчасовую программу, и я брожу в коридоре нашей репетиционной базы.

– Извини, сейчас авральная подготовка к туру.

– Ты перезвонишь? Правда перезвонишь?

Пот заливает глаза и течет на лицо. В глубине помещения из колонок звучит финальная песня, которую Энди исполняет под клавишный аккомпанемент Артема.

Что я могу ответить? Я отнекиваюсь как могу, ссылаясь на ужасную занятость. Мне трудно обещать ей что-то.

Добравшись до Ульяны, я прошу ее присмотреть за собакой, пока мы в туре.

Бритни прыгает и думает, что мы идем на прогулку. Пока я с псиной, всегда можно отвести глаза и начать извергать банальности вроде «посмотри, как она к тебе привязалась» или «собаки такие смешные».

Так оно и выходит. Мое виноватое выражение лица остается незамеченным. Ульяна сразу садится на корточки в прихожей и начинает трепать Бритни за ухом.

– Привет, чучело мое дорогое! – сюсюкает она.

На ней цветастый сарафанчик на тонких бретельках. Волосы подобраны и заколоты двумя деревянными палочками, как у японки. На глазах привычные очки в тонкой оправе.

Я замечаю, что оторвал ее от работы. Ульяна готовит очередную серию стикеров для развешивания на городских стенах. Сидит в одиночестве и обрезает отпечатанные листы.

– Присоединяйся!

Я с грустью смотрю на ее комнату. Ульяна живет среди пустых негрунтованных холстов, сваленных в углу подрамников, тюбиков с краской, отмокающих кистей и банок с растворителями. Она пишет все свои картины при тусклом свете электрической лампочки, и в каждой из ее работ – яркий, выдуманный и не существующий в реальности мир.

На подоконнике у нее что-то вроде импровизированной кухни – электроплитка и несколько кастрюлек, где она тушит свои овощи. Все ее этнические платья и кофты висят тут же на плечиках.