– Мои родители и так уже бесятся из-за того, что я тяну с зачислением, – вздыхает Симона. – Я сказала, что начну с зимнего семестра^[19].

– Это не их жизнь, – рычу я.

– Я знаю. Но я единственная, на кого они могут рассчитывать. Серва…

– Ты не обязана воплощать все то, что не может реализовать твоя сестра.

– Кстати, в последнее время ей намного лучше, – радостно говорит Симона. – Она принимает новое лекарство. Сейчас Серва разослала в Лондоне свои резюме. По крайней мере, мы будем рядом, если я поступлю в Кембридж…

Я не знаком ни с Сервой, ни с кем-либо из семейства Соломон.

Симона думает, что они меня не примут.

Должно быть, она права. Я знаю, каков я. Я выгляжу как головорез и веду себя так же. Мой отец умеет быть благородным, когда захочет. Он умеет водить дружбу с политиками и руководителями компаний. Я же так и не познал этой науки. Papa поставил меня управлять самими неприглядными аспектами нашего бизнеса, чем я и занимаюсь.

Я говорю Симоне, что она не обязана подчиняться требованиям своего отца.

Но я и сам связан семейными обязательствами. Что бы делали мои родные, переедь я в Нью-Йорк? Неро еще слишком молод, чтобы разбираться со всем в одиночку. И кое в чем Эдвин Дюкули был прав в тот день, когда я его убил. Papa не утратил влияния. Но с тех пор, как умерла mama, хватка его уже не та. Отец говорит мне, что нужно сделать. Но именно я исполняю его волю.

В глазах моей семьи Симона тоже не самая подходящая для меня партия. Я должен жениться на дочери какого-нибудь мафиози, на ком-то, кто понимает наш мир. Это положит начало союзу, который гарантирует безопасность нашим детям.

К тому же брак с Симоной привлек бы ненужное внимание. Мы, Галло, держимся в тени, и так было всегда. Наш мир недаром зовется «подпольем» – наши фото не появляются в разделе светской хроники газеты «Чикаго трибюн».

Именно это и случилось после бала-маскарада. Кто-то сделал снимок, и уже на следующий день наша вальсирующая пара красовалась на развороте «Чикаго Сан Таймс». К счастью, мое лицо скрывала маска, но papa был далеко не восторге от заголовка «Симона Соломон, дочь Яфью Соломона, танцует с неизвестным гостем».

Papa выписывает все газеты. За завтраком он швырнул «Таймс» прямо мне в тарелку.

– Не знал, что ты покровительствуешь искусствам, – сказал он.

Отец уже знаком с Симоной. Но я обещал ему, что мы будем держать наши отношения в тайне.

– Моего лица не видно, – заметил я.

– Это твое помешательство зашло слишком далеко. Ее отец не дурак – он вкладывается в свою дочь так же, как вкладывается в свои отели. Она – его актив. Который ты публично обесцениваешь.

– Не говори о ней так, – прорычал я, глядя отцу в лицо.

И увидел, как он вспыхивает в ответ на мою ярость.

– Ты молод, Данте. На свете много прекрасных женщин.

– Но ты не стал искать себе другую, – ответил я.

Papa вздрогнул. Он не сентиментальный человек, не из тех, кто проявляет слабость. Когда отец потерял mama, на месте его привязанности к ней образовалась пустота. И поскольку papa не может говорить о ней без эмоций, он не говорит о ней вообще.

– Твоя мать была из другого мира, и наш образ жизни давался ей нелегко. Женщине не стоит выходить замуж за такого, как я, если только она с детства не привыкла к определенному положению вещей.

– Mama приняла его.

– Не до конца. Это был единственный камень преткновения в нашем браке.

Я встал так резко, что толкнул тяжелый стол, и свежевыжатый апельсиновый сок выплеснулся из графина.

– Мы не перестанем видеться, – сообщил я отцу.

А теперь я говорю Симоне о том, что она тоже должна сделать свой выбор. Девушка отложила поступление на пару месяцев, но в итоге все равно должна будет решить.

Парсонс или Кембридж?

Я или мужчина, которого для нее выберет отец?

Мне приходится возвращать Симону раньше, чем хотелось бы.

Я высаживаю ее возле библиотеки – это ее прикрытие на сегодня.

Ее водитель Уилсон уже подъехал и ожидает девушку.

Я не люблю все эти увертки. Мне не по душе чувствовать себя ее грязным секретом.

У меня есть лишнее время, так что я заезжаю за Себом в школу.

Он выходит из дверей, едва раздается звонок, зажав под мышкой баскетбольный мяч. Этот мяч теперь такая же неотъемлемая часть его образа, как и растрепанные волосы или серебряная цепочка с образом святого Евстафия, которую брат носит не снимая. Раньше она принадлежала нашему дяде Франческо, пока того не убила «Братва».

При виде меня Себ расплывается в улыбке.

– Не знал, что ты заедешь, – говорит он.

– Подумал, может, ты захочешь заскочить в парк, – отвечаю я, выбивая мяч у него из рук и забирая его себе.

– Ага, – отвечает Себ. – Посмотрим, чего ты сто́ишь в игре.

Мы едем в Оз-парк, где полно открытых баскетбольных площадок. У меня в багажнике припасена пара шорт и кроссовки. Футболки у меня, правда, нет, но меня это и не беспокоит. Себ снимает свою тоже. Он тощий, но уже начинает обрастать мускулами. В свои тринадцать наш младшенький уже почти ростом с Неро.

Мы играем на одно кольцо с условием, что забивший мяч снова получает право на атаку. Я даю Себу первым завладеть мячом. Брат пытается обойти меня, и он чертовски быстр, но мои руки все же быстрее. Я отбираю у парня мяч, возвращаю его на линию, а затем забрасываю трехочковый прямо у него над головой.

Мяч пролетает сквозь обруч даже не задев его.

– Знаю, знаю, – говорит Себ в ответ на мое цыканье.

Это я научил брата играть. После смерти матери я водил его на площадку каждый день – Себ был так подавлен, что я почти год не видел его улыбки. Им с Аидой пришлось тяжелее всего. По крайней мере, так мне тогда казалось. Им было всего шесть и восемь, совсем еще крошки.

Но теперь я думаю, что, возможно, хуже всех пришлось Неро. Себ и Аида давно оправились. Они смогли преодолеть это, научились заново быть счастливыми. Неро же, кажется… озлобился. Он постоянно ввязывается в драки, и каждый раз хуже предыдущего. Мне кажется, рано или поздно он кого-нибудь убьет. Чтобы отвлечь брата, я взял его на ограбление инкассаторской машины. И в этом Неро хорош – хорош в прокачке машин, на которых мы будем скрываться с места преступления, хорош в следовании инструкциям. Даже хорош в том, чтобы самому планировать нападения. Брат чертовски умен, хоть по его оценкам этого и не скажешь.

Я не смогу переехать в Нью-Йорк. Точно не осесть там. Я сказал это Симоне под влиянием момента, но я не смогу оставить своих братьев и сестру одних. Аида с каждым днем становится красивее и проблемнее. Себу нужно тренироваться со мной, чтобы попасть в школьную команду. Неро я нужен, чтобы удержать брата от тюрьмы или от верной смерти. Он считает себя неуязвимым. А может, ему просто нет дела до того, что это не так.

Но я все равно мог бы навещать Симону. Если она поступит в Парсонс.

Себ проворачивает какую-то хитрую финтифлюшку и отбирает у меня мяч на полпути к кольцу. Когда он пытается забить, я блокирую его удар, отбивая мяч обратно.

– Тебе не удастся закинуть мяч у меня над головой, – сообщаю я брату.

– Ты дюймов на восемь^[20] выше меня, – жалуется он.

– Всегда найдется кто-то выше тебя. Ты должен быть быстрее, сильнее, хитрее, точнее.

Я снова устремляюсь к корзине и своим весом легко отбрасываю Себа в сторону.

Забив гол, я протягиваю руку, чтобы помочь брату подняться с бетонного покрытия.

Морщась, Себ снова встает.

Он худой и куда меньше меня в размерах, а его огромные карие глаза просто разбивают мне сердце. Мне бы хотелось быть с братом помягче. Но какой в этом толк? Пользы не будет. Никто не станет обходиться с ним мягче.

– Попробуй снова, – говорю я, бросая Себу мяч.

Симона

Серва получила работу в «Барклейс» в Лондоне. Она переезжает через пару недель.

– Предвкушаешь? – спрашиваю я, садясь к ней на кровать и глядя на то, как сестра складывает книги в коробки.

– Еще бы, – отвечает она.

Серва выглядит гораздо лучше, чем в последние месяцы. Антибиотики очистили ее легкие от инфекции, а с новым лекарством она теперь почти не кашляет. Tata говорит, что в ближайшие пару лет мы даже сможем рассчитывать на пересадку легких. Сестра никогда не излечится до конца, но трансплантация сможет продлить ей жизнь.

Серва меньше нас всех – она крохотная и хрупкая, как куколка. Словно ее болезнь – это проклятье, замораживающее время. Сестра выглядит ничуть не старше меня, хотя нас разделяют годы.

Я так привыкла видеть Серву в халате в последнее время, что ее платье радует мой глаз. Это красивый кружевной желтый сарафан.

– Я буду по тебе скучать, – говорит сестра.

– Возможно, я тоже буду в Лондоне, – напоминаю я.

Склонив голову на бок, сестра внимательно смотрит на меня своими широко расставленными глазами.

– Правда? – говорит она. – Я думала, ты останешься в Чикаго.

Я чувствую, как кровь приливает к лицу.

– С чего ты взяла?

– Из-за того, с кем ты постоянно ускользаешь на свидания.

Я краснею еще сильнее.

– Я не…

Серва качает головой, глядя на меня.

– Ты никудышная врушка, Симона. Я видела, как ты улыбаешься, переписываясь в телефоне. И с каких пор ты ходишь по магазинам пять раз в неделю?

– Ну…

– Это тот угонщик?

У меня пересыхает во рту.

– Почему ты так решила?

– Я видела фото в «Трибюн». На маскараде не так уж много «неизвестных» гостей. Не говоря уже о том, что он был размером с дом. Кажется, ты говорила, что парень, угнавший машину, был крупным…

– Ты же не скажешь tata, – молю я.

– Разумеется, нет, – отвечает она с серьезным выражением лица. – Но не знаю, как тебе удастся сохранить это в тайне. И к тому же преступник, Симона? Мы посмеялись тогда, обсуждая угон машины. Но не можешь же ты всерьез с ним встречаться.

– Он не такой, как ты думаешь, – резко отвечаю я.

Я не хотела ей грубить, но мне не понравилось, как Серва назвала Данте «преступником». Я знаю, что́ сестра себе представляет, и он вовсе не такой.

– У тебя не так много опыта с мужчинами, – говорит Серва. – Симона, ты доверчива и беспечна. Ты не знаешь, каков настоящий мир.

Забавно слышать это от моей сестры, которая месяцами не выходит из дома. Она знает этот мир не больше меня.

– Я знаю Данте, – отвечаю я.

– Так он преступник или нет?

– Он… он не… это другое. Он происходит из итальянской семьи…

– Мафия? – с ужасом спрашивает Серва.

– Ты не знаешь его, – смущенно говорю я.

У меня скручивает желудок.

– Ты бы не хотела для себя такого, – заявляет сестра.

Я всегда прислушивалась к Серве. В отличие от родителей она поддерживает мои мечты. Она говорила, что мне следует подать документы в Парсонс. Мне грустно от того, что сестра ополчилась на меня. Это заставляет меня задуматься.

Кажется, меня сейчас стошнит.

– У нас с Данте особая связь, – шепотом отвечаю я. – То, что я чувствую к нему… я не могу даже объяснить тебе, Серва. Знаешь, когда встречаешь людей, красивых, очаровательных, смешных, и проникаешься к ним симпатией? Но таких полно, и на самом деле они ничего для тебя не значат. А затем, лишь однажды, ты встречаешь кого-то, кто словно светится изнутри. Этот свет притягивает тебя… и ты влюбляешься. Тебе хочется быть рядом. Ты думаешь о нем, когда остаешься наедине с собой.

– Да, – говорит Серва. – Я влюблялась пару раз.

– То, что я чувствую к Данте… «влюбиться» – это просто пламя свечи. А Данте как пылающее солнце прямо в моей груди. Оно светит так ярко, так ослепляюще, что я едва могу это вынести. Оно может гореть миллионы лет и не потухнуть.