Глава 56

Я стояла у окна в кухне Платона и смотрела на ночной город.

Свет я выключила, и сейчас мне ничто не мешало разглядывать слепящие огни фонарей на проспекте под окнами. Смотреть на рекламные щиты, полыхающие огненными буквами на здании напротив. На сияющие чуть в отдалении рубиновые звезды на башнях знаменитой обители государственных небожителей.

К спине прижалось голое теплое тело моего мужчины. Руки с широкими кистями и мозолями у пальцев обняли мой, тоже голый, живот.

По шее сзади пробежались шаловливые губы и над ухом шепнули:

– Ну, ладно тебе страдать. Все ведь позади. Враги разоблачены, пойманы и кое-кто даже будет наказан.

Я всхлипнула, откинувшись затылком на плечо Платона:

– Ну, почему они так поступили, а?

– Да ты плачешь, что ли?

Платон развернул меня к себе лицом и провел по щеке пальцем, собирая с нее влагу:

– Э-э, прекращай! Плакать – это непродуктивное расходование жидкостей организма, которые могут понадобиться в любой момент, – принялся выговаривать мне этот кошмарный зануда.

Потискал меня за бока и добавил:

– Я, вообще-то, боюсь женских слез. Пойдем лучше в постель, Павлуша-ревуша. Я тебе сказку расскажу, чтобы ты не плакала.

– Ага, знаю я твои сказки, – попыталась отпихнуть прижимающуюся ко мне волосатую грудь – я ведь терпеть не могу такую растительность на мужчинах!

– Вот чего твоему брату не хватало, что он взялся против тебя интриги плести? – подняла глаза к лицу Платона, словно могла в темноте что-то в нем разглядеть.

– Хочешь поговорить о наших родственниках?

– Почему о «наших»? – удивилась я.

– Потому что в этом мы похожи. У тебя сестра по матери, у меня по маме брат… Эгоистичные засранцы, не умеющие быть благодарными. Уверенные, что жизнь не доложила любви в их тарелки.

– Ты думаешь из-за обделенности любовью, Дима решил подставить тебя перед деловым партнером и кинуть на несколько миллиардов? – я прижалась носом к груди Платона, втянула в ноздри его строгий горьковатый запах.

Он помолчал, потом медленно, словно ему было трудно, ответил:

– Думаю, да. Дима всегда считал, что мое рождение отняло у него любовь мамы. Он меня в детстве прямым текстом обвинял в этом. Потом, правда, перестал, и я посчитал, что он все понял и успокоился. Но, оказалось, нет.

– Честно говоря, я думала, что из вас двоих именно он младший, а ты старший. Ты по сравнению с ним такой взрослый, – я обняла Платона за спину и еще плотней прижалась к его груди.

– Это ты намекаешь, что я выгляжу старше своих лет? – тихий смешок в мои волосы.

– Пожалуй, я бы не дала тебе твои тридцать шесть. Думала, ты давно к тридцати семи подобрался, – я засмеялась. – Нет, конечно, ты не выглядишь старше. Это Дима – легкомысленный ребенок. Еще ты его словно бы опекаешь все время. Вот я и подумала, что это ты старший.

– Нет. Димин отец погиб, когда брату было шесть месяцев. Мама вскоре вышла замуж за моего отца. Они были друзьями, Димкин и мой отцы. Вот мой и решил таким, немножко странным образом помочь вдове друга.

Но как оказалось, в этом браке родилась любовь, а вскоре и я появился. Мой отец всегда относился к Димке, как к родному. Но у мамы, как мне кажется, осталось какое-то чувство вины перед погибшим первым мужем и перед старшим сыном.

Не знаю почему. Может, из-за того, что, не успев похоронить одного мужчину, она тут же оказалась с другим. Или ей все время мерещилось, что Димка – несчастный мальчик, лишившийся отца, и от этого недополучающий чего-то важного. Не знаю…

Платон замолк. Умостил свой подбородок мне на макушку, обнял за спину и молчал, словно перебирая в памяти свое детство.

Мы стояли в темной кухне, крепко, до боли на коже, прижавшись друг к другу. Разговаривали так откровенно, словно обнаженность наших тел позволила, и нашим душам начать обнажаться друг перед другом, делая нас странно близкими и беззащитными.

– Дима прекрасно считывал эту мамину вину и беззастенчиво ею пользовался. Ему всегда позволялось то, что никогда не разрешалось мне, – продолжил Платон после паузы. – И почему-то я тоже чувствовал странную вину перед братом: у меня-то есть отец, а у Димы нет… Поэтому постоянно испытывал потребность возмещать ему его сиротство.

– Вот он и стал таким, всем недовольным и вечно обиженным мальчиком. К сожалению, не каждый, вырастая, превращается в мужчину. Так и остается мальчиком, невзирая на свой возраст и выросшее тело. А вот ты стал. Настоящий мужик! – я поцеловала Платона в плечо и переступила ногами, чувствуя, как подстыли подошвы на прохладе мраморных плиток – на ночь мы забыли включить подогрев пола.

– Замерзла? Точно, пора в постель, – совсем другим, довольным голосом промурлыкал обнимающий мою спину двухметровый настоящий мужчина и принялся подталкивать меня в сторону выхода из кухни.

– Кстати, я ведь вчера почти весь ваш эпический разговор в офисе пропустил, решая личные вопросы. Расскажешь мне подробненько, что там было? Егор, конечно, все доложил, но его рассказ был больше похож на отчет об аудиторской проверке.

– Это какие у тебя личные вопросы с этой кикиморой Светланой Геннадьевной? – разъярилась я.

Вот ведь гад, я вчера чуть с ума от ревности не сошла, когда он умотал к ней в кабинет заниматься их «личными» делами. Меня, значит, в шпионаже обвиняют, а он в это время с этой… дела делает!

– Связанные с разделом имуще-ества-а, – протянул мне на ушко Платон. Да так томно, что я почти поверила в его искреннее желание все объяснить и успокоить меня. Наивная чукотская девушка!

И пяти секунд не прошло, как шепот перешел в поцелуи и совершенно беспардонные поглаживания в самых разных местах. Это я еще молчу про упирающуюся мне в бедро некую эрегированную и нахальную часть его организма!

– Платон! – рыкнула я. – Сначала поговорим!

– Жестокая Павла, – простонал этот озабоченный, когда я безжалостно отпихнула его и шлепнулась в кресло, предварительно закутавшись в халат. И поясом подвязалась, чтобы у него не оставалось сомнений, что я настроена серьезнее некуда…

… Вчера в моем кабинете, когда прозвучали слова милашки Егора с предложением покаяться во всех грехах, я даже обрадовалась сначала.

И пока Дима пытался возмущаться творящимся в ЕГО компании самоуправством безопасников, пока показательно вставал с места, собираясь покинуть наше неприятное общество, пока Егор жесткими словами усаживал Диму обратно, я закатила глаза к потолку и начала вспоминать, где и когда косячила так, чтобы мне было потом стыдно.

Очень хотелось от всей души покаяться!

Как назло, в голову не лезло ничего страшней украденной в шестом классе упаковки мармелада в супермаркете. Спас меня мужчина в дорогом костюме, пришедший с нашим Егором.

Разомкнув узкие губы, он бесцветным голосом, от которого у меня волоски на коже начали подниматься, произнес:

– Егор Михайлович, предлагаю перейти сразу к делу и задать вопросы настоящим виновникам этого неприятного… инцидента.

Егорушка вздохнул с сожалением, породившим у меня подозрение, что в душе этот карп замороженный – очень артистичная натура и любит пошалить. После чего повернулся к Маше:

– Что вам пообещал Дмитрий Федорович за то, что вы соблазните его брата, войдете в доверие и начнете вытаскивать из него информацию?

– Давайте, Мария Дмитриевна, покайтесь – вам скидка выйдет! – пропел безопасник тоном знаменитого булгаковского персонажа. – Иначе не ждите снисхождения – и без штанов оставим и так ославим, что клиентов своему дизайнерскому бюро вы сможете найти только в Задрипинске или Зажопинске.

– Да и место жительства придется сменить на деревню Говнилово. А вы у нас дама с запросами, вам в таких местах жить неуютно будет, – добавил, видя, что Маша сидит, не поднимая глаз, и молчит. – И друг ваш Дмитрий Федорович вам не поможет ничем… Ему бы самому как-то выкарабкаться.

– Я должна была деньги. Много, – облизав губы, проговорила Маша после паузы. – Дима пообещал выплатить мой долг в обмен на… услугу.

– И что, выплатил? – весело поинтересовался Егорушка.

– Да! – с вызовом блеснула глазами Маша.

– Ну как же так? Вы ведь с уважаемым Платоном Александровичем всего разок и переспали-то, Машенька. А потом он вас культурно послал. За что денежки-то вам дали?