Бесподобный, хитро подмигнув ей, вытащил из кошелька шиллинг. Наклонная Нью-Фиш-стрит опять увлекла их в сторону реки: направления лондонских улиц изменчивы, как приливы и отливы. Они обошли суматошное движение у входа на мост и направились к удаленным причалам, где швартовались океанские корабли. Корабли из Норвегии, с Пиратских берегов Марокко и Египта и с безымянных островов. На сушу доносился сладковатый запах речной грязи и едкой морской воды с самих кораблей. С одной из палуб вдруг что-то сбросили, и птицы в погоне за добычей спикировали в воду. Все вокруг поскрипывало, как новая обувная кожа.

– А как прошло ваше представление?

Вчера Шэй рассказала ему больше, чем собиралась. Он узнал о Мурмурации и предсказаниях, о медленном упадке ее общины. Обычно она скупо упоминала о Бердленде – никогда не знаешь, доброжелательные ли уши тебя услышат, – но сам дымный и полный теней воздух театра Блэкфрайерс располагал к откровенности. Тем не менее от осознания того, как много она наболтала о себе, у нее появилось странное чувство обнаженности, и она поплотнее запахнула куртку.

– На самом деле это не совсем представление. Но… – она не смогла подобрать слово, точно определяющее их ритуал. Может, их обряд, в конце концов, не так уж и сильно отличается от театрального зрелища. – Но все прошло хорошо, хотя получилось так, будто я сама придумывала предсказания, наблюдая за птичьими танцами.

Паруса бились на ветру с хлопками, напоминавшими случайные взрывы аплодисментов, и они вынужденно умолкли на какое-то время.

– Мне хотелось бы увидеть их, – сказал он наконец, – я имею в виду танцы Мурмурации. Хотя сомневаюсь, что они так волшебны, как я представляю. – Он тряхнул головой, словно избавляясь от какого-то наваждения. – Но в общем, что там происходит? – он опять помолчал, пока они обходили припай не растаявшего льда. – Ты что, думаешь, твоя мать действительно видела будущее?

Шэй и сама частенько задавалась таким вопросом.

– Трудно сказать. Возможно, есть какой-то способ предвидения, пока не понятный мне. Жаль, что я не могла провести хоть недолго в ее мыслях. Просто чтобы узнать, как ощущается возникновение предсказания.

Шэй понравилось уже то, как Бесподобный слушал ее. Он всерьез обдумывал все ее слова.

– Ах, нет, – возразил он, – ведь тогда ты поняла бы ее, а не себя.

Он молча взял ее за руку, и они продолжили путь под щетинистыми тенями кораблей. Миновали огромный склад специй, уже за несколько ярдов до которого в воздухе запахло Рождеством.

Здесь причаливали большие, как храмы, корабли, их кормовые мачты прорезали береговую полосу тенями шпилей. Военные парусники пришвартовались рядом друг с другом, зияя пустыми жерлами своих пушек, как разинувшие клювы голодные птенцы. Компания школяров, вяло слоняясь вдоль реки, записывала в тетрадки названия кораблей и сравнивала свои списки. Бесподобный, поспешив за ними, начал читать названия кораблей:

– «Дредноут», «Святой Игнатий», «Морской конек», – провозглашал он с такой гордостью, что Шэй задалась вопросом, долго ли он вообще учился в школе.

– Разве не странно держать своих богов в сетях? – вдруг спросил он. – Это же все равно как запереть святого Павла в Тауэре.

Оценивающе глянув на его лицо, она не заметила в нем ни ехидства, ни жалости, что могло быть еще обиднее, его интерес выглядел искренним.

– Каждое утро после кормления мы открываем сети. И очень много птиц возвращаются каждый день, так что пленом это явно не назовешь. Думай о нашем сетевом куполе как о храме. Иисус ведь не заперт в церкви, верно? Там ему поклоняются, – ее вдруг охватило странное чувство вины. Неужели она сказала что-то еретическое?

Бесподобный украдкой оглянулся, проверив, не подслушивают ли их.

– Кто знает? Возможно, если б его не прибили к кресту, он тоже захотел бы выйти на улицы, – задумчиво помолчав немного, он спросил: – Так как же они передают тебе то, как надо поступать?

Шэй пыталась точно выстроить свои объяснения, словно шаги при переходе по камням через реку.

– Понимаешь, Бесподобный, они особые боги.

Он позвенел монетами в кошельке. Всем своим видом говоря: «Продолжай».

– Наши боги… – Она никогда не находила правильных слов для того, чтобы запечатлеть бурю чувств, рождаемых в ней Бердлендом. – Они… беспечны. И они непостижимы, – следующее замечание она произнесла только мысленно: «Точно так же, как ваши». – Но они красивы и свободны. Если, наблюдая за ними, ты действительно их видишь и понимаешь, то, значит, существует другой мир.

– Но разве это не делает их доказательством существования Бога? Скорее, чем… воплощением? – последнее слово он произнес с осторожностью, как будто пробуя его на вкус.

– Возможно, – согласилась она. От одного такого сильного сомнения все в Бердленде затаили бы дыхание в изумлении, – но птицы так непохожи на насекомых, на скалы, цветы и реки, – она стремилась подыскать христианскую аналогию. – Думай о них как об ангелах.

Скудность человеческого языка бесила Шэй. Как выразить дерзость хвостовых перьев сороки или безжалостность орлиного клюва? Какие слова могут оправдать пленение уникальных колибри или удержание в клетке когтистого ястреба? Благодать. Благоговение. Любовь. Всего лишь слова, что как треснувшие чаши выплескивают свои смыслы с каждым сотрясением воздуха. Слова унижали Шэй здесь, в этом грязном мире.

В отчаянии она закинула к небу голову и увидела, как мимо стрелой пролетела чайка, словно выпущенная белоснежным луком купидона. Именно это она пыталась объяснить, но слова вдруг обрели плоть, породив смех чистой радости.

– Естественно, это также означает, что твои боги питаются червяками, – проследив за ее взглядом, с улыбкой заявил Бесподобный.

Он остановился на несколько шагов впереди и повернулся к ней, обезличенный бьющим ей в глаза солнцем.

– Я мог бы показать тебе, во что сам верю, если ты готова к игре. Если пойдешь со мной в театр.

Шэй не привыкла к зеркалам. Лонан, очевидно, в них не нуждался, а что касается ее самой, то она проводила больше времени, скрывая свою внешность, чем изучая ее. Это означало, что она должна была сосредоточиться на удержании взгляда, пока Бесподобный придавал ей облик нового персонажа. Он подвесил ракушки к ее волосам и ушам и густо обвел ее глаза черными линиями в виде ласточкиного крыла. Под ними он размазал на щеках два румяных сердечка, как будто ее ущипнули. Смазав темным маслом ее длинные по бокам волосы, он зачесал их назад, высушил и ловко скрутил на голове в виде ушей шипящей кошки, закрыв ими татуировку. На губы он наложил белую пасту с запахом говяжьего жира. Когда она заговорила, то обводка из этой скользкой и липкой пасты начала растягиваться и ломаться. Ее лицо стало насмешливой маской, и она вдруг подумала: «Отлично, вот и новый способ прятаться». На улицах Лондона ее преследовали взгляды – мужские взгляды, – они могли догадаться, кто скрывается за ее неказистыми шапками и лохмотьями, но этот нарисованный щит отражал любые проницательные взгляды. Былая Шэй попросту исчезла. Она высунула язык и удивилась, увидев, что ее отражение сделало то же самое.

Пришел черед переодевания. Бесподобный, притащив из костюмерной кучу одежды, начал выбирать подходящие ей наряды. Он облачил ее в простое платье ярко-фиолетового цвета, с высоким вырезом, а затем принялся навешивать на нее ожерелье за ожерельем, от изящных колец до цепей с медалями мэра, пока она не начала дребезжать, поворачивая голову, как оружейная повозка. Даже здесь, за закрытыми дверями, Шэй осознала, какое весомое внимание мог привлечь ее костюм. Она выглядела одновременно и уязвимо, и эффектно. Больше всего ее тревожил цвет; такой фиолетовый оттенок считался королевским, запрещенным для всех, кроме самых именитых аристократов, и кое-где в городе ее могли арестовать просто за то, что она осмелилась вырядиться в такое платье, но Бесподобный ничуть не волновался. Отступив подальше от света, он придирчиво оценил свою работу, а затем удовлетворенно пробурчал себе под нос:

– Ладно. Не пора ли выяснить, какого рода переполох мы сумеем устроить?

– Расступитесь! Эй, вы, там, дайте пройти, – Бесподобный расчищал путь для Шэй, разбрасывая перед ней на грязною дорогу цветочные лепестки. Она упорно старалась ступать именно по лепесткам; почему-то это казалось важным. Она сосредоточилась на запахе роз и свежего навоза, чтобы не видеть множество повернувшихся к ней лиц. И все же она чувствовала исходящий от них пульсирующий жар. Люди взирали на нее из окон и витрин магазинов, замирали со своими тележками и таращились во все глаза. Толпа обтекала ее, распространяя волны внимания, но она, задрав нос, смотрела в небеса, словно ждала знамений от птиц: пролетел грач, а две сороки клевали что-то на соломенной крыше. Это означало опасность обмана, одно из любимых толкований ее матери.

– Кого я должна изображать? – шепотом спросила она Бесподобного, когда они свернули к востоку в более тихие и тенистые улочки под городскими стенами.

– Понятия не имею. Пока, – ответил он, прищурившись от лучей зимнего солнца.

Они остановились где-то к северу от ворот, в грязном обветшалом квартале, слишком бедном, чтобы Шэй разносила там посылки. Однако Бесподобный, казалось, точно знал, куда они направляются. Он показал ей на узкий, не шире ручной тачки, проходец между двумя низкими навесами и взял ее за руку. Она, приподняв подол платья, последовала за ним прямо по грязи. В конце темного, поросшего мхом проулка покачивалась на петлях вывеска таверны: скособоченная сорока уставилась на нее черным глазом. «Одна – к печали», – невольно прозвучал голос в ее голове, когда она переступила порог этого заведения вслед за Бесподобным.

– Господа заядлые и азартные игроки, – голос Бесподобного прозвучал нервно в этом неприглядном тесном помещении. Шэй почувствовала подошвами колкий гравий пола, покрытого склизкой грязью, – я обнаружил настоящее сокровище.

Носком башмака он подтолкнул Шэй вперед, и она, слегка споткнувшись, вошла в круг света. Она не сводила взгляда с пламени свечей, горевших над темным кольцом выпивающей компании.

– Я нашел ее в доках, дрожащей под днищем лодки. Сбежала с корабля, наверное. Пуглива, как лань, но брыкается покруче мула. Не из наших краев, очевидно, и совсем не понимает по-английски. Я как раз собрался к нашему ученому доктору Ди на тот случай, если за нее назначат высокую награду, но, зная, как обитатели «Сороки» любят заключать пари, решил сделать крюк, – в таверне все притихли, а он зазывно продолжил: – За шиллинг можно угадать. Откуда приплыла наша загадочная чужестранка? Лучший ответ получает весь банк, за исключением, конечно, самой незначительной доли для банкира! – Он отвесил им легкий поклон.

По столу застучали монеты, и в мгновение ока Шэй окружили мужчины. Пьяные, грязные мужланы. Они собственнически разглядывали ее; грязные руки поднимали подол, дергали серьги; пробовали за зуб театральные ожерелья. Какой-то игрок попытался раздвинуть ей губы, решив посмотреть на зубы, и Шэй не выдержала; она глухо зарычала и выиграла: тот опасливо отступил. Ее настоящая сущность сжалась внутри наряда, скрытая, как готовый к удару клинок. Мужчины пытались говорить с ней по-французски, а потом на латыни. Она безмолвствовала. Тогда зазвучали совершенно неведомые ей наречия. Один мужчина вдруг прошептал ей на ухо:

– Ежели ты не понимаешь по-английски, то не будешь возражать, если я признаюсь, что хотел бы трахнуть твой красивый ротик. – Быстро развернувшись, он пристально взглянул на выражение ее глаз, но она упорно хранила тупое равнодушие. Он усмехнулся: – Так ты согласна?

– Достаточно, – резко заявил Бесподобный, – делайте ваши ставки, пожалуйста.

– Персиянка, – донесся из-за стола чей-то голос, – я видел таких размалеванных восточных шлюх. Она могла быть игрушкой шаха. Я тоже придержал бы ее для себя. Уж ей-то наверняка известна парочка восточных трюков.

– Итак, мужчина в синем за Персию, – повторил Бесподобный.

Голос из толпы: