Они бродили по окрестным закоулкам, и Бесподобный попутно развлекал ее разнообразными историями. Его уморительные байки становились все более безумными. Увлекаясь, он размахивал руками или горбился, как гоблин, изображая злобного персонажа. Проходя мимо палатки с кукольным представлением, он принялся копировать марионеток, исполняя дерганую пляску и вызывая безудержный смех Шэй. Но он не забывал следить за производимым им впечатлением. Казалось, он слушал всем телом, он часто останавливался, мешая движению людей, пристально вглядываясь в ее лицо или кладя руки ей на плечи. Такое поведение сильно смущало Шэй. Превыше всего она ценила свою анонимность, обычно излишнее внимание казалось ей навязчивым, но этот паренек заражал ее своей непосредственной искренностью. Безо всякой задней мысли он поведал Шэй, как дочь одной графини платила ему по шиллингу в час за обучение ее площадной брани. Как с тошнотворным страхом он проехался однажды на бревне по порожистым волнам между арками Лондонского моста. Истории Шэй были проще, но он пристально наблюдал за ее лицом, когда она описывала важные для нее подробности своей жизни: об отце и его белоснежной лебединой лодке; о своих странствиях по крышам и приручении птенца сокола; о предсказаниях и гаданиях по картам.

– То есть ты не первый раз забралась на крыши? – спросил он.

– Господи, конечно не первый. Я практически живу там. Могу пересечь Лондон быстрее любого посыльного в городе. Но я вообще люблю крыши. Мой отец работал на воздухе. В голубятнях и тому подобных местах, так что я пристрастилась к такой жизни.

Из памяти всплывали обрывочные картины детства. Загнутые когти сокола, вцепившиеся в отцовскую перчатку, такую большую, что в каждом ее отверстии помещались по два ее пальца. Неизменно улыбаясь и приоткрыв рот, отец оценивал направление ветра. А вот ее любимые моменты: снятие колпачка с головы сокола и то, как мгновенно и невозмутимо оживали блестящие глаза этой птицы; блеск обнаженного ножа. И когда сокол взлетал, рука, освобожденная от его веса, невольно следовала за ним. Она стремилась вслед за птицей, как будто взмахи крыльев тянули ее за собой. Шэй поднималась на цыпочки, пытаясь как можно дольше сохранить свою связь с соколом.

– И я частенько посиживаю на крыше театра, – кивнув, признался Бесподобный. – С трубкой и книжкой. Туда доносятся все тайные уличные разговоры, – смешно кривляясь, он выбрал яблоко.

Они брели на юг, все сильнее ощущая запах реки, а улицы опять становились все более многолюдными. Повсюду слонялись окрестные жители: разросшийся примкнувший к Лондону лабиринт улочек теснился вокруг него, самостийные деревни жались к каменным стенам, словно надеялись погреться под их холодной сенью.

Раздался удар колокола, отбившего четверть часа.

– О, черт! – воскликнул Бесподобный. – Мне еще надо выполнить поручения.

Протащив ее через суматошную череду фермерских повозок на тенистую боковую улочку, он постучал в большую дверь. Она распахнулась почти мгновенно, и мясник в фартуке, таком пропитанном кровью, что Шэй чувствовала ее запашок – отвратительно сладковатый, с ухмылкой глянул на них.

– Да никак сам Вельзевул пожаловал. Погодите.

Он тщательно закрыл дверь, изнутри сразу донеслись чьи-то крики, а потом раздался более низкий и зловещий рубящий звук. Мясник появился вновь, держа какую-то бадью и мешок с грязным и влажным дном. Бесподобный взял мешок, осторожно держа его на вытянутой руке.

– Ну, это точно овечьи? Коровьи оказались слишком жирными.

– Самолично рубанул ей башку, – со смехом буркнул мясник, всучив бадью Шэй. Из наполненной вязкой кровью бадьи торчал на пару дюймов конец какой-то палки.

– Помешивай ее по дороге, – велел Бесподобный, если она загустеет, то придется чертовски долго расплачиваться, – заметив потрясенное лицо Шэй, он добавил: – Мне, разумеется, не тебе.

В такт шагам она принялась покручивать палку. Бадья оказалась тяжелее, чем выглядела, и мухи уже начали алчно пикировать в нее.

– А что в мешке?

– Надеюсь, овечьи кишки, – он перехватил свою ношу другой рукой и выразительно взмахнул освободившейся, – для сцены сегодняшнего вечернего сражения. Торговец шелком привяжет их под своей туникой, – пояснил он и, подавшись вперед и сделав выпад воображаемым мечом. Я закалываю его, а они вылезают. Жаль, что на прошлой неделе у них оставались только коровьи кишки. Слишком большие. Они, черт побери, прорвались наружу еще до того, как я всадил меч. Получилось, как будто наш купец вдруг разродился.

– А кровь зачем?

– Для следующих сцен. Ею наполняют свиной мочевой пузырь и привязывают его сюда, – под показал на свою подмышку, – а когда тебя пронзают, ты давишь его, – он глянул на Шэй с печальной ухмылкой.

– Мы все еще опаздываем, – продолжил он, – этих деревенщин, разрази их гром, с каждым днем становится все больше. Как ты смотришь на один особый ускорительный маневр, по крайней мере вовремя доедем до Блэкфрайерса?

Шэй ответила ему насмешливым взглядом, и тогда он, обмакнув пальцы в бадью, жирно мазнул ими себя по горлу. На нее дохнуло противным металлическим запашком.

Протиснувшись на улицу, он завопил:

– О Боже! Ублюдки перерезали горло! – и рухнул спиной на руки Шэй. С перевернутым лицом, он казался ей совсем ребенком, пока не подмигнул с хитрющим видом. Заслышав крики, толпа расступилась, и перед ними пробежала дрожь волнения. Бесподобный что-то лепетал, хрипел и булькал у нее на руках, точно умирающий, но каким-то образом его ноги помогали им продвигаться по улице.

Его задумка дошла до нее, и она решила ему подыграть.

– Черт возьми, прочь с дороги, – заорала она странным звонким голосом, – пропустите же нас.

Люди жались к стенам домов, отступали под навесы. На их лицах отражалось смятение, а взгляды явно говорили: «Слава Богу, меня пронесло, пришили какого-то другого бедолагу», – и Шэй охватило их заразительное облегчение.

– Теперь налево, – прошептал Бесподобный, продолжая изображать предсмертные муки, и, когда они оказались в тихом пустом переулке, выпрямился и вытер лицо. Он притянул Шэй к себе, озадачив ее таким жестом. Их лица сблизились.

– Хорошо ли я выгляжу? Ведь меня ждет публика, – заявил он уже обычным голосом. Она вытерла кровавый отпечаток большого пальца с его виска и кивнула, а он, пристально глянув на нее, спросил:

– А как я представлю тебя, как парня или девушку?

– Парня, пока я в Лондоне. Ради работы. Посыльными девушек не нанимают, понимаешь, – только и сказала она, не видя причин пускаться в дальнейшие объяснения.

– Отлично, – рассмеялся он, – можешь не говорить мне о тех ролях, что нам приходится играть.

3

Булыжную мостовую перед театром вымыли дочиста, но этот блестящий полукруг заканчивался при повороте на соседнюю грязную улицу. Там собрались небольшие группы, подчеркнуто не замечавшие друг друга. В основном – молодые служанки и пара шлюх, пораньше вышедших на охоту; даже три благопристойные дамы с изящно обутыми ножками чопорно стояли в сторонке на чистых квадратных камнях размером с носовой платок. Бесподобный старательно натянул шляпу на лоб, но это, уж если на то пошло, привлекло к нему больше внимания. Поднялась волна вопросительных возгласов:

– Бесподобный, Бесподобный, что вы играете сегодня? Будут ли какие-то дублеры? У вас за кулисами? – вопрошали они через голову Шэй так, словно ее там вовсе не было.

– Не сейчас, извините, – подняв руку, ответил он, – я опаздываю на репетицию.

Они с Шэй нырнули в темный дверной проем театра, сопровождаемые громким шквалом разочарованных голосов.

– Извини, – сказал он Шэй, – издержки профессии. Просто безумие, что они притащились сюда в такую рань.

Он не выглядел особо огорченным, и Шэй спросила:

– Почему бы тогда не устроить в театре черный ход?

Впервые с момента их знакомства она заметила на его лице смущение.

– Ну, в общем-то он у нас есть, – проворчал он.

Закрывшиеся за ними двойные двери так отрезали уличный шум, что внутри, казалось, стояла церковная тишина, и Шэй вдруг осмелилась подумать, что таким демонстративным входом парень просто пытался произвести на нее впечатление.

В воздухе витали запахи сандалового дерева и благовоний. Высоко над ее головой с потолка свисали почерневшие канделябры, но в них заметно не хватало свечей, и зал выглядел темным, как исповедальня. Бесподобный провел ее в глубину зрительного зала, и тогда его очертания проявились во всей полноте: стены зала обрамляли два яруса лож, их ряды изгибались так, чтобы каждому зрителю было хорошо видно. Высокую сцену, где несколько мальчиков репетировали, декламируя свои роли, освещал потрескивающий, идущий из глубины свет. В проходе шел стихийный турнир на мечах, причем лязг оружия напоминал колокольный звон. Надо же, заметила Шэй, дерутся настоящими мечами.

Прижав палец к губам, Бесподобный завел ее в круг тусклого света, испускаемого грязным фонарем, где стояли прекратившие бой фехтовальщики.

– Где Эванс? – спросил он одного из них.

– Смылся считать свои денежки. Скоро вернется.

Ответивший парень с мелкими чертами лица выглядел серой мышкой. Его доспехи склеили из плотной бумаги, и вблизи Шэй увидела, что на более плотно натянутых местах уже появились разрывы. Поставив острие меча на башмак, он покручивал его, поглядывая на Шэй.

– Крикнешь меня, когда он придет, – сказал Бесподобный, уводя Шэй на сцену.

– Погоди, господин Люцифер! – окликнул его паренек, а когда Бесподобный, ухмыльнувшись, оглянулся, сообщил: – Сегодня, боюсь, не будет никакой дьявольщины. По личной просьбе приятеля Эванса. Ты, дорогой, порадуешь нас своей Клеопатрой!

– Клеопатра? – Бесподобный замер. – Серьезно? Нам же начинать через два часа, а я не играл ее с самой весны. Могли бы хоть предупредить.

– Не вините вестника. Остальные только сейчас начали учить свои роли.

Подозвав другого парня, Бесподобный всучил ему мешок и бадью. Потом открыл неприметную дверь в задней стене сцены и провел Шэй в комнатушку. В этой крошечной артистической каморке, чья высота сильно превосходила ее длину и ширину, повсюду темнели засохшие бурые пятна пролитого эля. В еще более тусклом, чем в зале, свете два мальчика, сидя друг напротив друга, пытались выучить свои роли. Бесподобный, зажигая свечи в стенных подсвечниках по обе стороны от посеребренного зеркала, недовольно бурчал себе под нос:

– Клеопатра… Бьюсь об заклад, костюм уже провонял как помойка. Да еще надо успеть нанести чертов грим. Ты ведь останешься, правда? – спросил он, повернувшись к Шэй, и она вдруг осознала, что кивнула, сама не понимая почему. Присев около другого зеркала, она наблюдала, как он готовится к выступлению. Бесподобный зачерпнул двумя пальцами густой крем цвета сливы из большой склянки и начал размазывать ее по лицу. Перед ним стояло много разноцветных склянок: ярко-красный грим он грубо нанес на губы и вокруг глаз, что сразу резко изменило черты его лица, и добавил на скулы и лоб желтого оттенка, слегка поправившего дело. Гримируясь, он так тихо бубнил текст роли, что Шэй пришлось приглядываться к движению его губ, чтобы разобрать слова.

– «О, и пусть не смежит эти вежды сон, поколь клинок не пронзит чародея!» – живое пламя свечей подчеркнуло напряженную выразительность его лица. Еще до грима его черты выглядели графично: четкие дуги бровей и очертания губ, острые скулы и прямой нос. Его кожа отличалась глубокой белизной первых весенних грибов, аристократической бледностью. Шэй знала, что некоторые мальчики из труппы театра Блэкфрайерс происходили из семей джентри^[3], их купили или попросту украли. На некоторых благополучных улицах вид лошадей владельца этого театра, украшенных черными плюмажами, вызывал тот же ужас, что и приставы в тех краях, где она росла. Бесподобный хорошо говорил, одевался еще лучше, и его руки выглядели так, будто никогда не знали тяжелой работы, но Шэй все-таки сомневалась в его благородном происхождении. В нем жила настороженная готовность к любой опасности, чего она никогда не замечала у богачей.