Размеры комнатушки и наличие в ней зеркал означали, что Шэй испытала серьезные трудности, не зная, куда отвести взгляд от раздевавшегося Бесподобного. Хотя его самого ее присутствие, казалось, совершенно не волновало. Однако на нее произвело волнующее впечатление его ладно скроенное тело. Белая кожа и рельефно очерченные, как древесные корни, мускулы. Плоский живот и все прочее в полном порядке. Он облачился в черный с золотом наряд. Черные чулки, черное платье и золотые ленты на висках, запястьях и лодыжках. В зеркальной темноте его тело исчезло, сияло лишь раскрашенное лицо. И сама фигура обрела новую женственную гибкость. Мальчики в углу, опустившись на колени, принялись молиться, держа руки на плечах друг у друга. Кончиком меча Бесподобный подцепил шапку одного парня и без единого слова опустил ее на голову Шэй. В комнатушку молча принесли цветы, но их никто не удостоил вниманием. Бесподобный отвесил молчаливый поклон отражавшемуся в зеркале мавру, он полировал трубу, поворачивая ее так и этак, чтобы проверить качество блеска. И Шэй вдруг осознала, что этот трубач был первым взрослым, увиденным ею за кулисами. Дверца на сцену вновь открылась и впустила с волной шума паренька, бившегося до того в поединке на мечах.

– Скоро твой выход, Бесподобный, – сообщил он, – похоже, опять все места проданы. Кстати Уэстленд и Родриго собираются зайти за кулисы, поздороваться.

Придирчиво оглядев себя в зеркале, Бесподобный вздохнул.

– Гребаные стервятники. Почему они не могут подождать до конца, как все остальные кровопийцы?

– Не скули, они привели богатых друзей. И вообще, у них, как говорится, «острые взгляды, тупые ножи».

Повторив конец его фразы, Бесподобный вдруг добавил:

– Погоди, Трасселл, познакомься с моим другом, его зовут Шэй. Откуда он может посмотреть нашу игру?

Шэй не просила разрешения остаться на представление. Трасселл окинул ее тем сомнительным взглядом, каким они частенько обменивались друг с другом. И взгляд этот пытался узнать: «Откуда же взялся этот тип? И куда его можно посадить?» Он выглядел тощим и костлявым, с рыбьими глазами и всклокоченной шевелюрой.

– К сожалению, все хорошие места уже заняты, даже на сцене. Ты можешь послушать отсюда, – уже направившись к двери, Трасселл вяло спросил: – Ты, наверное, и читать-то не умеешь?

Гордость Шэй боролась с желанием сохранить анонимность.

– Я умею читать.

– И хорошо читаешь? – его интерес обострился. – Сможешь прочесть такой текст? – он передал ей стопку небрежно скрепленных страниц, и Шэй мельком глянула на них.

Написанные от руки чернильные строчки дополнялись карандашными сценическими ремарками. Шэй открыла наугад какую-то страницу:

– «Как прихотливо выстраиваются пути звезд, телеги наших судеб влекутся по ним, погоняемые пьяными кучерами», – прочитала она.

– Ладно, звучит как та белиберда, что я слышу каждый вечер, – рассмеявшись, оценил Трасселл, – дамы и господа, кажется, у нас, как в солидном театре, появился суфлер.

Прозвенел колокольчик, и Трасселл быстро увлек ее за собой вниз по ступенькам за занавес, прежде чем она успела отказаться. Простой проход по сцене заставил ее почувствовать себя чертовски заметной. Зал перед ними сверкал, наполняя воздух очевидным ощущением богатства. Оно являлось в блеске колец и пенной роскоши кружев. Лица зрителей казались озаренными внутренним светом. Одна дама сидела между двумя слугами, один из них усердно раскалывал для нее грецкие орехи. Шлюха с набеленным лицом предстала во всем своем блеске: жемчуг в волосах, жемчуг в ушах. Шэй старалась не замечать богатых шляп с перьями, но они виднелись повсюду. Слишком острые впечатления будоражили и опьяняли. Опустив взгляд, она двигалась дальше, сосредоточившись на дощатом полу и бегущей по нему собственной тени. В театральном зале полыхали, должно быть, сотни свечей, и пламя каждой из них отражалось в сиянии золота и кожи, бриллиантов и зеркал. Свечи горели под потолком, вставленные в затейливые конструкции, и она узнала парочку образованных ими созвездий: Плуг^[4] и пояс Ориона.

Над передней частью сцены слегка поднималась длинная дуга низкого свода, образуя своеобразное щелевидное окно, и в этом окне белело чье-то лицо.

– Спускайся вниз, – шепнул ей Трасселл, и Шэй, ухватившись руками за верхний край свода, скользнула ногами в узкое оконце. Она оказалась в тесном помещении, где разместились низкая скамейка, стойки с реквизитом и эффектами и бледная длиннолицая девушка. Ее черный обтягивающий костюм с высоким воротом придавал ей сходство с камеей в медальоне.

– Ты кто? Может, суфлер?

– Ну да. В общем, видимо, суфлер, – ответила Шэй, пытаясь устроиться поудобнее, – меня зовут Шэй. Пришлось согласиться. Но я еще ни разу не суфлировал.

– Понятно. Как обычно. Не бери в голову, хорошо уже что нашелся хоть кто-то, – ее хмурый взгляд подсказал, что она чего-то не договаривает, – я тут неделями разрывалась между множеством дел. Меня зовут Алюэтта, заведую освещением и реквизитом. Извини, нет времени показать тебе все тонкости, но это довольно просто. Следи за тем, что они говорят по сценарию. И если кто-то забудет слова, они должны прошептать «текст», но в основном они будут просто маячить перед тобой как лунатики и пялиться как телки. Если они пропустят страницу или две, не волнуйся, но дай им знать позже, – она махнула своим фонарем, – не спускай глаз с Трасселла, он-то сюда тебя и привел. Он играет Юлия, и я поспорила с лордом Бесподобным, что он не сыграет в этом году без ошибок ни единого акта. Шальные деньги.

– А сам Бесподобный ошибается?

– Он-то? – Алюэтта довольно хмыкнула. – Он вечно пренебрегает сценарием, по-моему, просто из принципа. Но это не значит, что ему нужны подсказки. За словом этот парень в карман не полезет.

– Суфлера нашли, да и с поднятием занавеса опоздали всего на четверть часа, – изрекла Алюэтта, устраиваясь на своем месте, – должно быть, нынче у меня счастливый день, – встретившись взглядом с Шэй, она выразительно прошептала: «Острые взгляды, тупые ножи», и Шэй невольно повторила за ней про себя эту загадочную присказку.

Разговоры затухали вместе со свечами, и темнота в зале, казалось, загустела, словно его заполнили маслом. Глаза еще не успели толком привыкнуть к темноте, когда на сцене появился край пейзажа. Но вот закончились последние, восхитительные моменты покоя, и Алюэтта зажгла перед ними фонарь.

Действо началось. Нос корабля взмывал на гребни волн и зарывался в них. По полу раскинулись волны аквамаринового шелка. Несмотря на далекую от реальности картину, она производила захватывающее впечатление. Алюэтта управляла лежавшими на боку воздуховодными мехами, направив струи воздуха к носу корабля, благодаря чему вверх поднялись мерцающие струи воды. Шэй даже уловила запах морских глубин, явно удаленных от любых берегов. Корабль раскачивался на волнах, и на очередном подъеме на палубе появился подбоченившийся Бесподобный. Он играл Клеопатру. С острым птичьим взглядом и лошадиной гривой. Черный шелк платья смешивался с аквамариновой морской рябью и золотыми браслетами на лодыжках и запястьях. Это золото выглядело слишком дешевым для ювелирных изделий, но слишком богатым для кандалов. Падающий сверху свет освещал ему только половину лица. Его первая реплика, согласно сценарию Шэй, гласила: «Волнам известен жребий мой, а также и Цезаря», однако он продолжал хранить выразительное молчание. И его задумчивости имелось некое объяснение: скрип дерева и запах соли, мерцание свечей и тихие вздохи. Шэй потянула за подол Алюэтту.

– Мне пора давать реплику? – но Алюэтта лишь молча покачала головой.

– Наши сердца подобны кораблям.

Он произнес свою реплику не так, как обычно говорили актеры. Наоборот, его тихий голос услышали разве что в первом ряду зала, поэтому зрители, напрягая слух, подались вперед.

– Да, наши сердца подобны кораблям, – вновь повторил он, – и, когда погода жизни ясна, мы уверены, что управляем, как капитаны, нашими сердцами. Мы сами выбираем курс. Мы поднимаем паруса, отправляемся в новые земли. Мы исследуем мир.

Раскинув руки, он повернулся так, что почти полностью скрылся в темноте. Выделялись лишь его глаза с мерцающими в них огоньками. Алюэтта почти полностью притушила фонарь, и от Клеопатры остался лишь звук голоса да блеск золота.

– Но такова иллюзия. Когда приходят настоящие шторма, они забирают корабли нашего сердца и своевольно швыряют их в пучину страстей. Мы уже не капитаны, мы цепляемся за свою жизнь, держась за мачту, под порывами беснующихся ветров.

Надув щеки, он подставил лицо водной струе. Его влажные волосы нервно взметнулись.

– Наши сердца подобны кораблям, – уже громче повторил он, перекрывая шум работы мехов Алюэтты, – и нынче буря выдалась на море. Уж разразился шторм, и сердце мое гибнет в море смерти.

Шэй тщетно вчитывалась в выданный сценарий; ни слова из его реплик там не обнаружилось. Бесподобный поднялся выше, простер руку к залу и начал дуть. С его ладони тут же заструились стайки бумажных корабликов, легких, как пух чертополоха, а весь театр вскинул руки к их освещенным силуэтам, но через мгновение, когда Алюэтта резко погасила все фонари, опустился занавес.

– Ладно, полагаю, первая сцена благополучно закончилась, – констатировала она.

Действие спектакля разворачивалось с мифологической вольностью, главную роль в каждой сцене играл Бесподобный. Клеопатра, стремясь к личной власти, приехала в Рим, чтобы просить защиты для своей страны. В одной из сцен он целомудренно выкатился целый и невредимый из ковра и лежал там, приподнявшись на локте в соблазнительной позе, а в другой – льстиво нахваливал Рим, заискивая перед Цезарем. Роль Цезаря играл крупный парень шести футов ростом и шириной с дверной проем, причем тога его постоянно задиралась, а лавровый венец съезжал на уши. Его роль не имела особого значения; он служил чистым фоном. Бесподобный играл с переменным успехом, то исчезая, то появляясь из тьмы, и выдавая реплики наполовину для собственного удовольствия, а наполовину для зрителей. Он изображал то мужчину, то женщину, иногда меняя образы в паузе между фразами. Его тело обманывало и льстило, прельщалось и раздражалось, и Шэй вдруг осознала, что совершенно растерялась и запуталась. Когда его слова изливались, как струи дождя, ее сердечный ритм учащался, сопереживая ему. Когда он падал на колени, Шэй напряженно сжималась.

В итоге она пропустила свою первую подсказку. В середине длинной речи Трасселл просто умолк. А Шэй как раз наблюдала за четырьмя господами, сидевшими в креслах на краю сцены, достаточно близко, чтобы, при желании, коснуться актеров. Более того, в разгар одного поединка один из них, вытащив свою рапиру, предложил помощь Трасселлу, чем вызвал усталые, небрежные смешки с лучшего ряда. Два других господина затеяли игру в кости, что и отвлекло Шэй, но Алюэтта быстро пихнула ее локтем под ребра.

К тому времени, когда она нашла забытую Трасселлом реплику, речь произносил уже другой актер. Сверившись со сценарием, она обнаружила, что актеры пропустили целую страницу. Она мысленно чертыхнулась. В темноте ей почти не удалось понять реакцию Алюэтты, но Шэй не сомневалась в ее неодобрении. Хотя ей предоставили шанс исправиться. Произнося долгий монолог, один солдат вдруг умолк, закусив губу. Она тут же прошептала ему следующие слова, и он он уже без пауз закончил речь. Очередная страница сценария пестрела исправлениями, и актеры трижды сбивались. Но всякий раз ей удавалось направить их в нужное русло.

Ближе к концу первого действия Бесподобный вышел в зрительный зал. Проходя по рядам, он легко поглаживал обнаженные плечи. Прошептал что-то на ухо одному господину и, вогнав его в краску, опустился к нему на колени. Когда объявили антракт, он выглядел на редкость хрупким и утонченным среди всех этих важных и роскошных аристократов, и Шэй вдруг осознала, что следила за ним, затаив дыхание; к тому же она взмокла от жары.

Когда на сцену выскользнули одетые в черное мальчики-хористы, над их головами на балконе заиграли музыканты. Друг за другом в игру вступили скрипач, лютнист и барабанщик, а когда раздался залп трубных нот, незаметно пристроились к этим мощным звукам. Мавр трубил из глубины сцены, он стоял там среди сидящих музыкантов, посылая в зал клубящиеся волны пенистых и взвивающихся мелодий.

– А что, Бесподобный и правда из благородных? – спросила вдруг Шэй. – Никак не пойму, что он собой представляет.

Алюэтта направила на нее фонарь. Его свет был ослепительно ярким. Сначала ее брови нахмурились, затем лицо посветлело.