Его другая (страница 14)
В комнате становится темно, но благодаря фонарю на улице, очертания предметов увидеть довольно несложно.
– Мариам тоже хорошо готовит.
Продолжаю заслуженно нахваливать членов его семьи. Спать мне не хочется от слова совсем. Умом понимаю, что это единственный раз, когда мы можем просто поговорить, вот и цепляюсь за эту возможность, пытаясь нащупать хотя бы какую-то тему, которую Дав захочет поддержать. А я потом еще очень долго буду перебирать в памяти наши диалоги, потому что сомнительно, чтобы такой вот вечер когда-либо повторился ещё раз.
– А ты не умеешь готовить? – спрашивает он.
– Нет.
– Почему?
Наверное, зря я предприняла эту попытку с диалогом. Он завёл совсем не туда, куда бы мне хотелось.
– Не научилась.
Сползаю на подушку, ложусь на бок и натягиваю на себя одеяло. От воспоминаний становится холодно. Не знаю, что мной руководит в этот момент, но я почему-то решаю рассказать Давиду то, чего до сих пор не смогла рассказать Мариам.
Хоть он и не просит моих откровений, и возможно, они ему вообще ни к чему, но именно с ним мне хочется ими поделиться.
– Моя мама тоже хорошо готовит, – говорю тихо, – Она всегда баловала нас разными блюдами, и мне, глядя на неё, тоже хотелось научиться. Я часто приходила на кухню, когда была чуть младше, говорила – мама, давай помогу, порежу что-то, или почищу. Она пару раз давала мне такую возможность, но я всякий раз делала что-то не так. То крупно резала лук, из-за чего потом папа бывало ворчал, то палец себе порезала однажды овощечисткой. С тех пор мама меня и не пускала, говорила, что она сама справится быстрее.
Я замолкаю, полагая, что возможно Давид уснул, утомленный моим монологом, но нет, спустя секунду понимаю, что не уснул.
– Почему твоя мать столько лет терпит пьющего мужа?
– Она терпит его всего полтора года.
– Как так?
Переворачиваюсь на спину и утыкаюсь взглядом в потолок. Тяжело вздыхаю.
– Папа раньше не пил. Только по праздникам, и то очень мало. Да, он был с характером, но при этом любил нас. Меня, маму и Алису. Мы вообще были очень счастливы, пока однажды…
Запинаюсь, внутри всё тисками сжимает.
– Однажды… ?
– Пока однажды я не уговорила маму снова попробовать ей помочь на кухне. – прикрываю глаза, в воспоминаниях всплывает яркая картина, подробности которой я буду помнить до конца своей жизни, – Это была суббота. Алиска и папа были дома. У него в этот день не было смены. Он работал хирургом. Одним из лучших. К нему приезжали из разных городов, потому что он мог проводить такие операции, какие с трудом давались другим, – в горле растёт ком. Помню, как папа гордился собой. Тем, что помогает людям, возвращает их к жизни, продлевает её. – В общем, мама сжалилась, уняв моей просьбе и велела почистить и разрезать курицу, а папу попросила посидеть с Алисой. Папа говорил, что ему нужно срочно до завтрашнего дня прочитать чью-то историю болезни, и он не может заниматься сестрой, но я так ухватилась за разрешение мамы, что буквально упросила его совсем немного поиграть с Алиской. Она тогда ещё совсем маленькая была, егоза такая, на месте не сидела. Бегала из комнаты в кухню, играла с кубиками, что-то лепетала. Папа все же пытался читать и при этом за ней приглядывать. Ну, я перед тем, как чистить курицу, набрала в кастрюлю воды и поставила её на плиту. Мама была занята тем, что нарезала салат и говорила по телефону с подругой, поэтому не проконтролировала меня. А я почему-то и не подумала, что воду нельзя ставить на переднюю конфорку. Ещё и включила самый сильный жар, чтобы быстрее закипела, – замолкаю, чувствуя, как в груди начинает больно давить от живости воспоминаний. – Я до сих пор не знаю как так произошло, что все события случились в одну секунду. Папе позвонили из больницы, Алиска притащила из комнаты орбизы, знаешь такие мягкие водные шарики, и случайно рассыпала их прямо у меня под ногами. Все засуетились, мама начала требовать у Алисы, чтобы она собирала шарики, а у меня – чтобы я ей помогала. Но для начала мне нужно было вымыть руки от жирной курицы. В этот момент на кухню вошел папа, одной рукой держа мобильный, а другой пытаясь вывести Алиску. Но сестра не хотела уходить, раскапризничалась и зачем-то потянулась к кастрюле. – голос таки ломается, когда я пытаюсь спрятать весь тот пережитый за пару мгновений страх, – Если бы не папа… она бы перевернула на себя кипящую воду. Но он схватил кастрюлю, отчего вода не вылилась, а расплескалась ему прямо на руки. Сестра испугалась, дернулась вперед, толкнув его и папа открытой ладонью уперся прямо в раскалённую панель на плите. Я не знаю какую боль по шкале приносит такой сильный ожог, но должно быть это невыносимо. То, что происходило потом – было адом. Папа кричал от боли и ярости. Мама плакала, Алиса и я тоже…
Я замолкаю, стирая со щек выступившие слезы. Чувство вины как тот же кипяток бурлит во мне и рвется наружу.
– И с тех пор твой отец больше не может работать хирургом, – догадывается Давид.
– Да. Он долго восстанавливался, пытался практиковаться. Что только не делал, какие мази не пробовал. Если бы он только облился кипятком, возможно через время он смог бы вернуться к прежней работе. Но после панели держать в руке скальпель уже не мог. Ему даже кожу пересаживали на ладони, но не помогло. Не прижилась как надо. Хирургия была для него всем. Его мечтой детства, работой, в которую он вкладывал всего себя. Ездил на конференции, все время учился, чтобы стать ещё лучше. Даже заграницу на практику пробовался и приехал с хорошими отзывами из каких-то мировых ведущих клиник. Его карьера только начиналась…
И могла бы быть просто блестящей, если бы не я…
Глава 17
Давид
– Как ты завтра домой пойдёшь?
– Папа на завтра ничего не вспомнит, – тихо отвечает Оля, – У него особенность такая – если выпьет чуть больше нормы, память отшибает напрочь. Он поэтому и не пил раньше совсем, чтобы избежать этого. Так что, как и всегда, скажу, что ночевала дома. Хотя, он даже скорее всего не спросит. Ему это не интересно.
Спрятать горечь в голосе Оле удаётся плохо. Я же пытаюсь уложить в голове всё произошедшее сегодня. Внутри дикой кошкой дерёт совесть из-за того, кем я считал её. Или хотел считать. Чувствую себя последним мудаком за брошенные ей слова и за то, что затолкал домой. Думал, она тусоваться хочет, а девчонка просто пыталась избежать встречи с пьяными скотами.
Вихрь из злости закручивает сознание, когда я представляю её в компании её бухого отца и того мужика, который назвал её «малышкой». Мразь такая. Зря ему не врезал. Думал только о том, как Олю оттуда вытащить. Глаза её эти заплаканные всю душу перевернули. Я видел уже её слезы пару раз, когда мы общались до этого, но никогда они ещё не трогали меня так, как пару часов назад. А то, что случилось в машине и вовсе вышибло пол из-под ног. Всегда казавшаяся сильной она в один момент стала хрупкой и беззащитной. Сидела плакала, а я сам не понял, как потянул её на себя и уткнулся носом в стянутые чертовым хвостом волосы.
Девчонка содрогалась в рыданиях, а меня на части рвало. Обнимал её и чувствовал, что за ребрами трещит что-то. Больно так и оглушающе. Растёт с такой скоростью, что я опомниться не успеваю. Только сжимаю ещё крепче, даже когда она вырваться пыталась.
– Давид?
Оля присаживается на постели, а я поворачиваю в её сторону голову.
– М?
– Можно кое-что спрошу?
– Попробуй.
Медлит несколько секунд, но в итоге решается:
– А твоя невеста тоже не бывала в твоей комнате?
– Нет.
– И там, в Ереване тоже?
– Она живет в деревне, а не в Ереване.
– И в деревне не бывала?
– Нет, не бывала. Зачем тебе это?
– Просто пытаюсь понять. Если вы собираетесь пожениться, значит ты любишь её? А если любишь, зачем знакомишься с другими и проводишь с ними время?
Отворачиваюсь и пялюсь на светлое от фонаря пятно на обоях. По внутренностям холодок проходит.
– Не всегда женятся на тех, кого любят.
– Как это? Разве можно жениться без любви?
– Можно. Так женились мои дед с бабой. Родители. Да многие знакомые.
– Это же очень тяжело. Каждый день видеть нелюбимого человека, делить с ним постель, завтракать, гулять, проводить вечера. Домой ведь не хочется возвращаться зная, что там тот, кто не нужен.
– Оль, какая тебе разница? – снова начинаю злиться от этих её рассуждений. – Ты замуж выходи за того, кто нравится. И спать ложись давай, хватит болтать!
Буквально чувствую, как она несколько долгих мгновений прожигает меня своими глазищами, но молча укладывается в кровать и укрывается.
– За того, кто мне нравится я не выйду, – говорит очень тихо, но всё внутри меня реагирует на эту реплику.
По нервным окончаниям электричество проходит. Я даже едва не приподнимаюсь на локтях, чтобы видеть её.
– Почему? – из-за напряжения звучу сипло.
Оля молчит, и создаётся впечатление, что не собирается отвечать. Но в итоге произносит:
– Потому что он женится на другой.
Сердце ударяется о грудную клетку, и начинает колотиться на максимальной скорости. Так часто, что ещё немного и кажется вовсе остановится. Я ослышался? Нет, не мог. Её шепот как звук рассекаемого хлыстом воздуха ударил по барабанным перепонкам.
Бешеная эйфория прокатывается под кожей, но уже через секунду гасится смыслом, вложенным в сказанную фразу.
Стискиваю челюсти и роняю голову на подушку. Пульс замедляется и теперь кровь рывками толкается в венах. Дурочка. Какая дурочка! И я дурак, что привез её сюда. Надо было снять номер в гостинице, пусть бы там ночевала. А теперь… как теперь повернуть этот вечер вспять и снова видеть в ней меркантильную стрекозу? Как, если в ушах всё ещё звенит «За того, кто мне нравится я не выйду»?
Разворачиваюсь на бок и прикрываю глаза. Нервы звенят, все функции организма работают неправильно. Глубоко вдыхаю и слышу, как тоже самое делает Оля.
Оля
Не сплю. Ещё долго не сплю после своего признания. Возможно, ненужного и неуместного. Сама не понимаю, как на него решилась. Когда Давид сказал о том, что жениться можно не по любви, весь мой рассудок отключился. Не любит он её, эту Ани. Не любит! Ведь подобного никогда не скажут, если женятся на любимом человеке.
Зажмуриваюсь, чувствуя себя так, словно вышла из дома голой, но не жалею о том, что сказала. Скорее всего, мои слова ничтожны, ничего для него не значат, но мне хочется, чтобы он знал о моих чувствах.
Сплю я из ряда вон плохо. То ли место новое, то ли осознание, что Давид спит в паре метров от меня не дают мне крепко уснуть. Приходится отстегнуть свой хвост, распустить волосы, потому что грешу ещё и на стянутую прическу, но даже это не помогает. Я всю ночь кручусь и просыпаюсь в итоге в пять часов. Голова болит страшно, но мысль о том, что мне нужно уйти быстро приводит в сознание.
Причины две. Первая – я не знаю во сколько просыпаются родители Давида, и совершенно не горю желанием столкнуться с ними в коридоре. И вторая – я пока не готова встретиться лицом к лицу именно с ним. К утру уверенность в правильности моего признания поутихла. Что, если теперь когда он будет на меня смотреть, я буду видеть жалость? Или того хуже, зная теперь о том, что он мне нравится, он будет относиться ко мне как и прежде? С надменной холодностью. Это, наверное, убьет меня сразу, потому что докажет его равнодушие. А я не хочу этого сейчас. Просто не готова.