Библиотекарист (страница 11)
– Наутро мы были не в лучшей форме, но никакой кислой отрыжки, понимаешь, да, что я имею в виду? Романтизмом особым я, тогдашняя молодка, не отличалась, но все-таки кое-что уже испытала и могла сказать, что наутро бывает так, что чувствуешь себя неловко и даже хуже того. Потому что, знаешь, можно нарваться на одного из тех недоносков, который вечером морочит тебе голову, представляясь таким и этаким, и только потом, когда уже слишком поздно, ты видишь, кто он на самом-то деле. Но этот, он утром оказался точно таким, как ночью, – самим собой и, в общем, приятным парнем. И вот мы проговорили все утро, и я приготовила ему завтрак, и мы выкурили по сигаретке, и как бы встал вопрос о том, что же дальше. Но чары будто рассеялись, он встал и сказал, что ему пора. Мне нужно идти, сказал он. И, может, я принимала желаемое за действительное, но мне показалось, что расставаться ему не хотелось, хотелось побыть подольше.
– Как его звали?
– Не помню.
– Я на него похож?
– Нет, не очень.
– Почему вы больше не виделись?
– Не знаю, Боб. Может, он был женат или помолвлен. Может, у него были дети. Кто знает? – Она пожала плечами. – Но мне хотелось, чтобы ты понял: наша история с твоим отцом, его и моя, она коротенькая, но это не значит, что несчастливая. Я не могу притворяться, что любила этого человека или даже что хотя бы знала его, но он мне нравился, ясно? И я ему тоже нравилась. И это не так уж мало, если иметь в виду весь тот ад, который люди друг дружке устраивают.
Исхудалая мать Боба лежала там и говорила ему все это, сжав костлявую ладонь в кулачок, укрытая больничной простыней, натянутой до самого подбородка. Вернулась медсестра и сказала Бобу, что пришло время его матери отдохнуть, и он ушел.
Что касается похоронной церемонии, то принимать никаких решений ему не пришлось, потому что мать загодя продумала все до мелочей. Присутствовало человек десять-одиннадцать; кое-кого из них Боб узнал, то были женщины, с которыми она вместе работала, некоторые явились с мужьями, но никто из них не подошел познакомиться. Бобу пришло в голову, что эти люди, возможно, смотрят на него не как на сына покойной, а как на бремя, которое той пришлось нести на своих плечах при жизни, – несчастное внебрачное дитя во плоти.
Священник читал знакомые, даже, пожалуй, знакомые чересчур, зачитанные библейские тексты; похоже было на бубнеж присяги на верность, когда слова формируют фигуры в воздухе, но смысла в них нет. То, что оставалось еще от матери Боба, являлось свидетелем этому, удобно лежа в гробу, приоткрытом настолько, чтобы можно было увидеть лишь верхушку волос и затененную часть лица сбоку. Боб отметил такое расположение крышки сразу, как только вошел в зал, и поначалу предпринимать ничего не стал. Но вскоре это вызвало у него раздражение, сперва легкое, а потом и не очень. Перед скамьями стояла распорядительница похорон; когда ситуация с гробом стала Бобу невыносима, он поднялся со своего места и подошел к распорядительнице.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Здравствуйте и вы, – отвечала она.
Боб объяснил, что он сын покойной, и распорядительница выразила ему сочувствие, сжав ему предплечье рукой в белой перчатке, и спросила, доволен ли он тем, как организовано прощание. Он ответил, что да, но его смущает вид гроба. Почему он так выглядит?