– Возле локомотива стоят парни из спецотряда, с ними машинист и сотрудники НКФЖД^[4], – продолжил жандарм. – Железнодорожники говорят, что нужно быстро очистить место. Руководство хочет, чтобы завтра утром в час пик линия уже работала. Похоже, даже преступление не может прервать работу железной дороги.

Людивина неодобрительно нахмурилась, но ничего не сказала.

– Видела, как у него штаны низко спущены? – спросил Гильем. – Странно, да? И трупное окоченение верхних конечностей. Оно наступает не раньше чем через три-четыре часа и достигает максимума примерно через десять часов, но авария случилась полтора часа назад, а труп уже так выглядел, когда прибыли жандармы, лейтенант Пикар подтвердил. Этот тип умер задолго до того, как его переехал поезд. Что-то тут не так.

– И ты сам до всего этого дошел? – удивилась Людивина, хорошо знавшая, в чем ее коллега разбирается, а где у него пробелы.

– Не-а, если честно, не совсем. Этот Пикар знает свое дело. Честолюбивый парень. Он мне все это набросал. Когда они обнаружили еще и товар, он сразу решил позвонить нам.

В те времена, когда Людивина предавалась излишествам, она прочла и выучила наизусть десятки учебников по криминалистике на французском и английском языках. Она тряхнула головой, вспоминая все, что знала о несчастных случаях такого типа.

– Удар при столкновении с поездом настолько силен, что с человека может сорвать или стянуть одежду. Кроме того, при ударе жертва иногда застывает, ее словно мгновенно парализует, так что состояние можно даже спутать с классическим трупным окоченением. Я не судмедэксперт, но разрывы под коленями выглядят так, будто человек попал под колеса поезда. К тому же вокруг порезов есть следы смазки, что лишний раз это подтверждает.

– Я все тщательно осмотрел, – настойчиво продолжил Гильем, – и могу уверить тебя, что вся эта кровь вылилась от удара. Но я не видел брызг или пятен крови ни на рельсах, ни на насыпи, как будто его сердце резко остановилось. Так бывает?

Людивина заинтересованно взглянула на него:

– Пикар трогал тело?

– Нет, просто осмотрел, чтобы составить представление. Он ничего не касался.

Людивина вытащила из кармана куртки небольшой фонарик, направила его на ошметки тела и осмотрела несколько мест, остававшихся в тени, несмотря на резкие лучи прожекторов. Она не увидела ничего особенного, но на горле задержалась. Сверху от человека осталась лишь нижняя челюсть. Все, что он пережил, что чувствовал, вся его память, история, все, что делало его личностью, исчезло за долю секунды, пропало навсегда, было смято стальным локомотивом. Людивина переключилась на предплечья, затем на ладони. Двух пальцев не хватало, еще три были вывихнуты. Сломанные ногти торчали, словно куски костей. Девушка склонилась еще ниже и секунд десять принюхивалась с заинтригованным видом, затем рассмотрела кисти, освещая фонариком каждый уцелевший палец.

– Нет, тут дело не для бригады по борьбе с наркотиками, – прошептала она.

Гильем шагнул ближе к ней.

– Несмотря на наркотики? – удивился он.

Людивина указала на вывернутые руки:

– Либо на нем были наручники, которые при ударе затянулись вокруг запястий, а потом сорвались и куда-то отлетели, либо этого человека перед смертью связали.

Гильем наклонился над телом:

– О черт.

– Видел его ногти? На самом деле они не его. Некоторые вообще накрашены. Их наклеили поверх его собственных ногтей. Размер не совпадает, форма тоже.

– Думаешь, он трансвестит?

– Нет, думаю, это убийство.

6

Искаженный расстоянием гул автострады отражался от шумозащитных экранов и лишь затем долетал до железнодорожного полотна на дне оврага. Людивина осматривалась, запоминая место преступления. Длинный изгиб путей, эти адские рельсы, бесконечная гильотина, соединявшая людей между собой. На этот раз она раскроила одного из них на части.

Гильем, в белоснежном комбинезоне, едва прикрывающем парку и шарф, подошел к коллеге, чтобы поговорить вдали от любопытных ушей.

– Лулу, ты только не обольщайся. Это не первый самоубийца, связавший себе руки перед смертью. Они, когда слетают с катушек, бывают очень изобретательными.

– На запястьях нет ни единого фрагмента веревки.

– Ты сама допустила, что ее могло сорвать при ударе. Если этот торчок украл запасы у дилера и прибежал сюда прятаться, мы будем выглядеть идиотами. То, что у него ногти не свои, ни о чем не говорит, такие извращенцы нам уже встречались. Может, он трахался за деньги, чтобы заработать на дозу, а потом вмазался и свалился на рельсы.

– Следов от уколов на руках нет.

– Они колют в подмышки, под колени, в бедра, да куда угодно! А может, он курил крэк…

– Ты почувствовал запах?

– Ты о чем?

– Подойди, наклонись и принюхайся к телу.

– Ну уж нет, спасибо, тухлятину я нюхать не стану.

– От него разит хлоркой. Так сильно, что ты заметишь, даже если просто встанешь рядом. Скажешь, что он перед выходом из дому на всякий случай принял хлорный душ?

Гильем замялся. Он поднес к губам электронную сигарету, жадно затянулся и выпустил клуб дыма с ароматом корицы.

– Ты же знаешь, уже поздно, завтра суббота, к тому же праздник, – напомнил он. – Это значит, что нам придется поднять на уши кучу народу, договориться с прокурором, который явно будет не слишком рад, выдержать давление железнодорожников, которым наплевать на то, сколько времени нужно нашим ребятам, чтобы обследовать место преступления, и которые вообще хотят нас выгнать на рассвете. К тому же с точки зрения отчетности было бы лучше, если бы ты не открывала дело об убийстве, если речь, скорее всего, идет о несчастном случае. Короче, ты готова устроить дикий хаос, который всех только разозлит?

– Тут что-то не сходится, Гильем, уж поверь. Парень лежал на рельсах, лейтенант Пикар не ошибся. Он отметил несколько странных деталей, которые по отдельности можно объяснить силой удара, но вместе они выглядят очень подозрительно. Я хочу взяться за это дело. Давай хотя бы выясним, как этого парня звали, и хоть что-то о нем узнаем. Согласен?

– Под твою ответственность. Я высказал свое мнение, но в любом случае тебя поддержу.

– У тебя все равно нет выбора, ведь ты мой ангел-хранитель, помнишь?

С тех пор как Гильем полугодом раньше спас ей жизнь, Людивина называла его только так. Она боялась, что их отношения изменятся, возникнет неловкость, но после его свадьбы и в особенности после того, как они снова начали работать вместе, все страхи рассеялись. Их близкие, едва ли не братские отношения стали еще крепче.

Она высоко подняла голову и медленно пошла прочь, глубоко задумавшись.

– О чем думаешь? – поинтересовался Гильем.

– Это действительно трупное окоченение, тело холодное. Я не специалист, но думаю, что он умер довольно давно. За день здесь проехало множество поездов. Да и за вечер тоже…

– Ты имеешь в виду, что сцена преступления и место преступления – не одно и то же?

– Мне так кажется.

– Надо узнать у железнодорожников, когда прошел предыдущий поезд. Так мы определим, в какой временной промежуток сюда притащили покойника.

Людивина указала на западный склон оврага, на дне которого они стояли:

– Высота шумозащитных экранов – метров пять, не меньше. С той стороны попасть сюда невозможно. Остается только склон, по которому спустились мы.

– Дорога, по которой проехала куча машин, прошла толпа людей. Где теперь точно не найти ни единого следа.

– На это и рассчитывал преступник или преступники.

– Ох, Лулу, ты явно хватила лишку. Мы слишком много додумываем. Сама знаешь, убийцы редко бывают так изворотливы.

Она указала ему на рельсы:

– Жертва была мертва до того, как ее сюда притащили. Зачем так мучиться? Зачем рисковать? Ведь преступника могли заметить. Достаточно было выбросить труп где-нибудь в глуши, в лесу, в поле, подальше от города. Но нет, преступник пришел именно сюда с трупом на руках. У такого поступка должно быть четкое объяснение. Вполне возможно, преступников все же было несколько.

Гильем указал на верх склона, где невидимые мигалки крутились, словно завораживающий стробоскоп:

– Может, они просто убили его там, наверху.

– И выждали несколько часов, пока не наступит трупное окоченение, а потом спустили тело вниз в перерыве между поездами? Нет, нелогично. Смотри, здесь у дороги изгиб. Они знали, что машинист поезда не успеет ничего заметить и затормозить. Они хотели, чтобы тело нашли, ну и заодно сделали все так, чтобы мы сами замели их следы.

– Обычно убийцы стремятся к тому, чтобы трупы никто никогда не нашел. В твоей версии нет логики.

– Как тебе кажется, зачем его целиком вымыли с хлоркой? Чтобы уничтожить всю ДНК. Они хотят передать послание. Может, это разборки между бандами наркодилеров?

Гильем скривился. Он знал, что Людивина всегда размышляет вслух, что ей так лучше думается. Она сама не до конца верила в свои теории, но все равно излагала их, выбирала наиболее правдоподобную и искала в ней слабые места. Она проверяла их на слух, прямо как Флобер свои фразы.

– Что смешного? – удивилась она.

– Да ничего. Но если ты и правда так думаешь, то как ты объяснишь сумку с наркотиками? Я ни разу не встречал наркодилеров, которые могли бы бросить товар.

Людивина коротко кивнула, повернувшись к одинокому прожектору. Затем вдруг сорвалась с места и быстро прошла двадцать метров, отделявших их от этого круга света посреди тьмы. Она тут же заметила жуткое алое месиво, которое, вероятно, еще недавно было головой, и решила его не рассматривать. Рано или поздно придется. Но точно не сейчас. Они стояли в месте столкновения тела с поездом. Она отвернулась от кровавой плоти и увидела, что Гильем сидит на корточках возле черного рюкзака. Руками в одноразовых перчатках он аккуратно приподнял клапан.

– Что там? Кокаин? Героин? Много?

Гильем взвесил рюкзак и осторожно заглянул внутрь.

– Тяжелый. Сильно нагружен. Я вижу три бруска каннабиса и… пакет с какой-то хренью… О господи.

Он вытащил прозрачный пластиковый пакет с изображением черного осьминога, похожего на череп. Внутри под неумолимым светом прожектора ярко блестели крошечные белые кристаллы. Они сверкали, словно бриллианты самой Смерти – ее любимое и самое эффектное украшение.

Людивина сразу узнала их и непроизвольно отступила на шаг.

И сердце ее забилось.

Очень быстро.

7

В камине, тихо потрескивая, горело полено, и Людивина сразу вспомнила звук, который издает при нагревании трубка для курения крэка. Профессиональная деформация, чтоб ее. Она отложила книгу, которую взяла полистать, чтобы немного отвлечься. Но отвлечься явно не получалось.

Людивина приготовила себе имбирный чай с молоком и включила музыкальный центр. Заиграл оказавшийся внутри диск Боба Дилана. В отличие от всей планеты, Людивина еще не отказалась от материальных носителей информации. Ей нравилось окружать себя любимыми вещами, это успокаивало, будь то книги, музыкальные диски или старые DVD, которые пылились на полках гостиной. Ее тревожила непрекращающаяся дематериализация. Наши чувства утрачивают плоть, остается лишь душа, которая хранится в цифровом виде, и скоро нас будут окружать лишь призраки страстей, думала она. Постепенно плоти лишается все, что доставляет человеку удовольствие. Но разве это не первый этап на пути к тому, чтобы однажды дематериализовался и сам человек?

Послышалось гитарное вступление к «Blowin’ in the Wind», и вот уже легендарный голос заполнил комнату, отразился от красных кирпичных стен, заглушил потрескивание камина. Звук был очень громким, но Людивине не хотелось его приглушать. Она пила чай, отдаваясь музыке, меланхолии, которой была наполнена песня, то отвлекаясь на успокаивающую мелодию, то возвращаясь мыслями к мрачной реальности.