Константин разглядывал причудливые домики кельтской деревушки неподалеку, с круглым основанием и конусовидными, чуть наклоненными крышами. На задних дворах паслись козы. Трое крестьян с длинными нечесаными волосами, в грязных рубахах и грубых шерстяных штанах тащили вязанки хвороста. Слышались крики петухов, любимой птицы галлов. Поднимавшиеся от труб домов тонкие струйки дыма, казалось, подпирали чистое предзакатное небо. А ведь рядом находился Арелат, крупный город с высокими каменными стенами, акведуком, общественными термами, амфитеатром и храмами римских божеств.

«Завоевание Галлии открыло Юлию Цезарю путь к самой вершине, – рассуждал Константин. – Мне же она досталась по наследству».

Рядом с лагерем протекала речушка, из которой легионеры набирали воду. Над ней уже сгущался вечерний туман. Взглянув на нее, Константин подумал о Рубиконе, реке, что была немногим больше этой, но прославилась в веках. Когда-то она была границей между Италией и Цезальпийской Галлией. Юлий Цезарь во главе войск возвращался в Рим. По закону он должен был оставить легионы за Рубиконом. Он уже знал, что враг приготовил ему ловушку. Его ждали неминуемый арест и гибель. Однако двинуться с армией на Рим, чтобы разделаться с врагом, означало объявить войну всей республике.

По легенде, Цезарь сомневался: поднять оружие против Вечного города – страшное преступление, да и войск противник мог собрать значительно больше. Стоя на берегу Рубикона, он подбросил монету. Она выпала стороной, означавшей войну. Тогда Цезарь изрек: «Жребий брошен!» – и повел легионы на Рим. Он победил, Республика сгорела в огне гражданской войны, а из ее пепла родилась Империя. Но могло ли все пойти по-иному, если бы выпала другая сторона?

Раздумывая об этом, Константин вынул из кошеля бронзовую монету, отчеканенную во времена правления отца. На одной стороне был изображен профиль Констанция Хлора с лавровым венком на голове, на другой – он вместе с богом Юпитером держали на руках маленькую крылатую богиню Викторию.

«Сторона с профилем отца будет за мир, с Викторией за войну», – решил Константин.

Он не рассчитал и подбросил монету слишком высоко. Она взмыла в воздух, а затем упала меж ветвей раскидистого кустарника за лагерной стеной.

«Жребий брошен, но не пойман, – с досадой подумал Константин. – И ладно, все равно бронза сейчас ничего не стоит».

Тут он понял, как глупо было бы сказать своим солдатам, что они не пойдут сражаться и не покроют себя славой потому, что монета выпала не той стороной. Цезарь не бросал жребий. У него не могло быть пути назад. Он следовал правилу: Фортуна благоволит смелым! Поэтому покорил Галлию всего с пятью легионами, поэтому стал одним из величайших людей в истории Рима.

– Думаешь о Юлии Цезаре? – послышался за спиной голос Далмация.

Константин обернулся и удивленно спросил:

– Как ты узнал?

– Любой, кто смотрит на реку и подбрасывает монету, скорее всего, думает о Цезаре, – пожал плечами Далмаций.

– А ты догадлив, – кивнул император и тут же добавил: – У нас это семейное. Давно тут стоишь?

– Не очень. Не хотел тебя отвлекать.

Они спустились с башни и двинулись вдоль стены. От Далмация резко пахло лошадиным потом.

– Договорился со жрецами? – спросил император.

Перед походом полагалось провести ритуал жертвоприношения, чтобы задобрить богов и призвать их на свою сторону.

– Со служителями Юпитера, Марса и Квирина – без труда. Они согласились на серебро и бронзу. А вот жрецы Митры требуют золото. Я пытался, но с ними так тяжело, они уперлись. Чтобы митрийцы провели жертвоприношение, нужно отдать им почти весь наш запас золотых.

– Я собираюсь раздать его солдатам. Мы и так задержали их жалованье, – покачал головой Константин. – А ты намекал жрецам, что если они умерят свои аппетиты, то будущий правитель всего Запада будет им признателен?

– Разумеется. Они ответили, что, кто бы ни правил Западом, он все равно будет в них нуждаться. Кажется, они прослышали, что у узурпатора намного больше людей, чем у нас, и верят в его победу. Я бы наказал их за подобную дерзость, но… ты же понимаешь.

Император кивнул. Культ солнечного бога Митры был очень популярен среди военных. Он пришел с Востока в годы правления императора Аврелиана. Положив конец эпохе Тридцати тиранов, Аврелиан искал способ вновь сплотить империю или хотя бы ее армию. В Пальмире, подавляя восстание царицы Зенобии, он проникся культом Митры.

Вера в Непобедимого бога Солнца, дарующего славу поклонявшимся ему воинам, нашла отклик среди легионеров и военачальников. Но Аврелиан, солдат до мозга костей, не понимал, что эта полностью закрытая для женщин религия не могла объединить не только Империю, но даже армию. Она была чуждой для крестьян, ремесленников и прочих непричастных к военному делу слоев населения. А именно оттуда шел основной приток рекрутов в легионы.

Храмы солнечного бога – митреумы – должны были располагаться под землей, в подвалах или пещерах. Новая религия не принесла империи грандиозных построек, а, наоборот, зарылась под землю. Злые языки шутили, что адепты Митры делают подкопы под римскими городами и те скоро обрушатся.

– Заплатить легионерам за верную службу или жрецам за благословение бога Солнца, – вздохнул Константин. – А ты что думаешь, Далмаций?

– Прошу тебя, не говори так! Митра благоволит тем, кто прославляет его на поле брани, а не тем, кто приносит ему в жертву стада быков и трусливо надеется, что ему пошлют легкую победу. Алчность жрецов позорит его имя, он накажет их. Но это не оправдает нашего пренебрежения владыкой Солнца!

Их отец Констанций, как и все высшие чины Империи, был митрийцем скорее из необходимости, чем из собственных убеждений. Таинство посвящения в культ Митры прошли и все его сыновья, будучи еще подростками.

– Если бы тебе довелось пережить то же, что и мне, ты бы знал: боги совсем не такие, как нам рассказывают жрецы. Очень жаль, что ты не справился. Я подумаю насчет золота. Решение сообщу завтра утром, – холодно произнес Константин. – Есть вести от братьев Ювентинов?

– Их переговоры с варварами прошли успешно. Они должны вернуться еще с пятью сотнями вспомогательной кавалерии. – Далмаций выглядел опечаленным.

– Когда все войска соберутся, у нас будет двенадцать легионов и восемь тысяч всадников, – подсчитал Константин. – У Максенция войск почти в три раза больше.

Далмаций молчал опустив голову.

– Ждать нельзя, иначе его армии явятся сюда. Но пока они расквартированы в разных местах. Будем действовать на опережение, нападем первыми и трижды разобьем войска, примерно равные нам по численности. Фортуна благоволит смелым! – твердо сказал император. – Осталось договориться с христианами. Вели привести ко мне епископа Осия… Только будьте с ним почтительны.

– Он уже ждет тебя у твоего шатра.

– Что?

– Я прибыл из Арелата и сразу к тебе. Мне сказали, что ты отправился прогуляться по лагерю. Я хотел пойти тебя искать, и тут появился Осий. Стража у шатра собиралась прогнать старика, но я знал, что ты захочешь его увидеть, и велел не трогать.

– Странно, что он пришел сам; должно быть, собирается меня о чем-то попросить. Оно и к лучшему, – задумчиво произнес Константин. – Тогда на этом всё. И еще, Далмаций, учись не показывать, как легко тебя расстроить. Бери пример с нашего отца, будь невозмутим.

– Постараюсь, о Божественный. – Перед тем как уйти, Далмаций поклонился.

Константин ответил ему снисходительной улыбкой.

IV

Константин быстрым шагом направился к своему шатру, чтобы поговорить с епископом, но вдруг остановился, услышав голоса, доносившиеся из шатра Авла Аммиана.

– Ты называешь наш медок пойлом, а мне противна кислятина, что вы зовете вином.

– Да ты его пить не умеешь, в глотку заливаешь, даже вкуса не распробовав!

– Вы пьете его с таким умным видом, всякие специи добавляете. А голова от вашего вина трещит, как будто по ней топором били.

– Во всем надо меру знать, а вы, варвары, напьетесь так, что валяетесь как бревна. Хоть голыми руками вас вяжи.

– Раз так, то почему вы, римляне, ни разу к нам не приходили и не вязали? Боязно, да? Зато на рассвете мы бодры и готовы сражаться. А вы по утрам после своего вина похожи на ходячие трупы бледно-зеленые.

– Языком молоть вы все горазды, только когда это римляне вас боялись?

Стража, выставленная перед шатром, расступилась, пропуская императора. Он заглянул внутрь. В ноздри ударил такой запах перегара, что Константин только усилием воли удержался, чтобы тут же не выйти обратно.

– Я своих алеманов научу сражаться не хуже ваших ле… – Увидев императора, Эрок, сжимавший в руках серебряную кружку с пенным напитком, осекся на полуслове. Авл, делавший глоток вина из позолоченной чаши, поперхнулся и стал кашлять.

– Что вы тут делаете? – спросил Константин, хотя вопрос был излишним.

Авл никак не мог откашляться; при его вздрагиваниях чаша дрожала, расплескивая вино по полу.

– Обсуждаем план предстоящей кампании против узурпатора, – ответил Эрок, похлопывая Авла по спине.

– Как только выступим в поход, ни капли вина, меда или пива, – строго произнес император.

– Твое слово – закон, о Божественный, – сказал Эрок.

Придя в себя, Авл хотел что-то добавить от себя, но император уже покинул палатку. Полководец выглядел раздосадованным, он еще никогда не оказывался в столь глупом положении. Эрок тем временем налил ему в чашу пенного меду.

– За Божественного Константина! – объявил алеман.

Епископ Осий оказался высоким жилистым мужчиной пожилых лет, с загоревшим, суровым, но по-своему приятным лицом. От его внимательных голубых глаз во все стороны расходились мелкие лучистые морщины. Несмотря на высокое положение, которое он занимал среди христиан, на нем были простые сандалии, скромный серый хитон, поверх которого накинут легкий плащ – гиматий. Увидев императора, Осий низко поклонился.

– Приветствую тебя… – Константин сделал паузу, вспоминая, как принято обращаться к христианским епископам. – Святой отец.

Он решил поговорить с епископом возле шатра. Так их беседа была бы менее официальной, к тому же император не хотел тревожить тех, кто находился внутри его шатра.

– Василевс, я не святой, – улыбнулся Осий. – Я честной отец.

– Ты состоишь лекарем в моей армии и, поговаривают, можешь исцелить одним прикосновением, – сказал Константин.

– Я промываю и перевязываю раны, вправляю вывихи, готовлю настойки из трав, пою и кормлю тех, кто не способен питаться сам. Мои силы скромны. Всё в руках Господа. Одни умирают, получив царапину, другие поправляются после ужасных ранений. Я благодарю Бога за тех, кто выздоровел, и молюсь за упокой тех, кого Он призвал к Себе.

– Нам нужно задобрить богов перед походом. Скоро в лагере будут жертвоприношения. Среди моих легионеров есть христиане, которых подобные ритуалы очень печалят, – произнес император так, словно речь шла не о служении богам, а о заурядной канцелярской процедуре. – Объясни им, что это необходимость. Нельзя начинать войну, не умилостивив богов.

– Твою просьбу будет легко исполнить. Христиане молятся за тебя. Они верят, что ты достойнейший из нынешних правителей и Господь дарует тебе победу. Твоя армия защищала Галлию и Британию от варваров, а теперь ты ведешь ее спасать Рим от Максенция. Их воинский дух высок. Они готовы биться под твоими знаменами, не щадя своих жизней.

– Благодарю тебя, честной отец. – Улыбка на мгновение тронула уста Константина. – Я бы с радостью принес пожертвования вашей Церкви, но моя казна пуста. Даю слово: став правителем всего Запада, я вас щедро вознагражу.

– Ты великодушен и добр, однако твоя победа и есть самая желанная награда для меня и всех христиан.

– Как жаль, что служители других богов не похожи на тебя, – с досадой произнес император.