– Ты пытаешься умилостивить римских божеств, угодить Митре и даже просишь христиан не печалиться. – Осий заглянул Константину в глаза: – Все это только ради солдат? А у кого бы ты, цезарь, попросил благословения для себя?

Слова епископа вновь заставили императора вздрогнуть.

«В самом деле, занятный старик», – подумал он.

– Битвы выигрывают солдаты, – сказал Константин так тихо, чтобы только Осий мог его слышать. – Главное, чтобы они верили в свою победу, а полководец должен быть хладнокровен и расчетлив.

– Ты говоришь о хладнокровии, а сам не раз бросался в гущу сражения. – В словах епископа слышался некоторый укор. – Солдаты пойдут не за своими богами, а за тобой. Как ты можешь вести людей, если сам не знаешь, во что веришь? Куда ведет твой путь?

– Ты забываешься! – сурово произнес император. – Осторожней, всему есть предел. Я могу и наказать тебя!

– Моя жизнь в твоих руках, – сказал Осий, смиренно склонив голову. – А судьбы каждого из нас в руках Господа. Ты не веришь в жертвоприношения, тебе они не нужны! Пусть Имя Христа станет твоим знаменем! Оно принесет тебе победу, а не демоны, которых ты пытаешься задобрить. Какой бы густой ни была тьма, она всегда трепещет перед светом.

– Мне показалось, что мы поняли друг друга, – покачал головой Константин. – Я не намерен слушать проповеди!

– Тогда прислушайся к своему сердцу! В нем скрыты ответы, которые ты жаждешь найти.

– Я уважаю храбрых, но не выношу безумцев. Пока не знаю, к которым из них тебя отнести. – Император подошел к епископу вплотную и прошептал ему на ухо: – Когда-то я искал бога, которому мог бы служить беззаветно, чье имя прославлял бы. Я молился божествам Олимпа, Митре, вашему христианскому Богу, ждал благословения, знака. Но мне никто не ответил. Перед тем как выступить против франков, я отправился в священную рощу Аполлона и провел в ней весь день. И ничего не произошло, я вышел из нее раздавленным, но легионеры решили, что на меня произвело такое впечатление величие Аполлона, узрев которого даже Божественный император почувствовал себя ничтожным. Я не стал их разочаровывать, объявил, что сам бог Солнца благословил нас на войну с варварами. Я думал, Аполлон покарает меня за обман, но мы разгромили франков. Солдаты ликовали. Десятки тысяч воинов искренне уверовали в мою нехитрую ложь. Тогда я понял: сначала люди должны поверить во что-то и только потом это обретет силу. Мы даем богам власть, а не они проливают ее на нас!

– Истина ускользала от тебя, потому что ты не был к ней готов. Теперь время пришло, – спокойно произнес Осий. – Воля Божия осуществляется через человека. Если ты станешь ее исполнителем, ничто не сможет тебя остановить: ни полчища узурпатора, ни козни задобренных им демонов. Твой триумф станет знаком для всего мира. Возьми же знамя Христово!

– Ты меня утомил, старик, – устало произнес император. – Выполни мою просьбу, и я буду тебе признателен. Ступай, разговор окончен.

Он развернулся и направился в свой шатер, но услышал слова у себя за спиной:

– Константин, ты не сумел найти Бога и теперь чувствуешь себя потерянным. Если выступишь в поход, не обретя света, то ввергнешь во мрак и тех, кто следует за тобой.

Это было непростительной дерзостью. Последнее слово должно оставаться за императором. Константин постоял неподвижно, подавляя вспышку гнева, а когда обернулся, Осия уже не было.

Войдя в шатер, он услышал голоса Фаусты и Криспа, своего сына от первого брака. Когда Константин служил на Востоке при дворе Диоклетиана, то тайно обвенчался с девушкой по имени Минервина. Это был неравный брак: сын императора и дочь простолюдина, но ими овладела страсть. Вскоре у них родился Крисп. Они были счастливы то недолгое время, что провели вместе. Когда Диоклетиан отрекся от престола и его сменил Галерий, Константину с женой и годовалым сыном пришлось бежать на Запад, к Констанцию Хлору.

Став цезарем, Константин, как в свое время и его отец, был вынужден развестись, чтобы жениться на девушке высокого происхождения. Константин любил Минервину, но не мог ей позволить жить при дворе, это бы стало поводом для слухов, и тем более он не мог разрешить ей забрать Крис-па. Сын остался с ним. Минервина была в отчаянии, вдали от дома, в одночасье лишившись и мужа, и ребенка. Она проклинала Константина и тот день, когда встретила его. Он успокаивал себя мыслями о том, что у императора иначе быть не может и в другой жизни обязательно бы сделал Минервину счастливой.

Криспу недавно исполнилось восемь лет, он был крепкий, энергичный и смышленый. Отец гордился им. Он очень напоминал Константина – чертами лица, волосами и даже походкой. От матери он унаследовал высокий чистый лоб и румяный цвет кожи, который в роду Констанциев чаще всего бывал болезненно-бледным.

Женившись на Фаусте, Константин волновался, не зная, как она будет относиться к его сыну. Пока Крисп был совсем маленьким, Фауста почти не обращала на него внимания, предоставив малыша многочисленным нянькам. Когда мальчик немного подрос, она стала ему не мачехой, а, скорее, старшей сестрой. Они отлично поладили и много времени проводили вместе.

Фауста и Крисп расстелили в углу шатра медвежью шкуру, улеглись на нее, обложились лампадками и, развернув свиток «Батрахомиомахии», поэмы о войне мышей и лягушек, по очереди читали из нее по нескольку строк. Они были на том моменте, где битва у болотной лужи находилась в самом разгаре. В сражение готовился вступить мышиный герой Кускохват, сын царя Круподува.

Крисп прочитал:

Звали его Кускохватом, и был он воитель могучий.
Отчий наказ выполняя, вмешался он в грозную сечу.

Фауста подхватила:

Встав подле лужи и силою громко своей похваляясь,
Стал угрожать он, что всех до одной уничтожит
                                                                    лягушек.

Константин не стал их прерывать. Скрестив руки на груди, он с улыбкой наблюдал за ними.

Тело ж свое Кускохват защитил, на две половинки
Крепкий орех расколов и покрыв скорлупой свои
                                                                         плечи.

Страхом объяты, помчались к родному болоту лягушки:
Всех мог сгубить Кускохват – была в нем великая
                                                                       сила…^[14]

Фауста заметила мужа, свернула свиток и сказала:

– Хватит на сегодня.

– Там немножко осталось. Давай дочитаем, – попросил Крисп.

– Тебе пора спать, иначе ты не вырастешь таким большим и сильным, как твой папа. – Она кивнула в сторону Константина.

Увидев отца, Крисп бросился к нему и обнял. Фауста тем временем торопливо надела сандалии.

– Можно мы еще почитаем? Там самое интересное! – попросил Крисп.

Константин вопросительно взглянул на жену, та покачала головой.

– Нам всем нужно лечь сегодня пораньше, – сказал император, для убедительности широко зевнув. – Завтра важный день, будем готовиться к жертвоприношениям. Поможешь мне отобрать быков для Юпитера, Марса и Квирина.

Крисп пришел в восторг. Фауста выглянула из шатра и кликнула пожилого раба Марсия, который присматривал за сыном императора. Она велела ему уложить Криспа спать.

– Могли бы и дочитать, – сказал Константин, когда они с Фаустой остались наедине. – Я вас не торопил.

– Захотелось побыть с тобой. Мы почти не видимся при свете дня, а когда заходит солнце, ты так устаешь, что сразу засыпаешь.

Супруга прижалась к его груди. Они молчали. Он пытался собраться с мыслями, она слушала, как бьется его сердце. После того как Максимин повесился, Константин некоторое время избегал Фаусту, сначала сам этого не замечая, а потом осознанно. Она переживала из-за смерти отца, он боялся увидеть в ее глазах упрек: ведь Константин мог арестовать Максимина, как только узнал о его замысле, а не разыгрывать сцену с покушением. Но ему нужно было узнать, как далеко готов зайти тесть. В итоге Максимин умер. Император спал в кабинете, делая вид, что всю ночь работал, отлучался из дворца по первому же поводу, а когда все же виделся с Фаустой, избегал ее взгляда. Конец этому положила сама императрица. Ночью она пришла к нему в кабинет, когда он уже крепко спал. Фауста не стала будить его, а легла с ним рядом. Утром он проснулся в ее объятиях.

Фауста удивляла Константина с первого дня брака. Во время пышных свадебных торжеств он вспомнил о скромном венчании с Минервиной; ему стало тоскливо: его чувства к бывшей супруге были еще сильны. И хотя Константин редко напивался, в тот раз он перебрал. Войдя в спальню, чтобы впервые разделить с Фаустой супружеское ложе, он увидел испуганную семнадцатилетнюю девушку, которая боялась поднять на него глаза. Константин смотрел на нее и думал, ради чего он так жестоко обошелся с красавицей Минервиной.

Чтобы делить ложе с неопытной в любовных делах, совершенно незнакомой девочкой?

Она поднялась и робко подошла к нему. Он стал развязывать пояс, перехватывавший ночное одеяние новобрачной. Это был старинный обычай, символизировавший покорность жены перед мужем. Однако геркулесов узел никак не поддавался. Император злился.

Выпитое вино дало о себе знать, он не смог сдержаться и громко рыгнул. По лицу Фаусты мелькнула тень отвращения. Константин самому себе стал противен. Наконец, разобравшись с узлом, он нервным движением стянул пояс и отбросил его в сторону. В их первую брачную ночь не было ни страсти, ни нежности. Константин отнесся к своим супружеским обязанностям как к не самому приятному долгу. А она была еще неопытна, чтобы суметь пробудить в муже пыл. Все это пришло к ней потом. Утром Константин проснулся в ужасном расположении духа и поразился, увидев, что Фауста ему улыбается. Она выглядела счастливой. Но почему? Для него это осталось загадкой.

С тех пор у них все наладилось. Благодаря Фаусте он почти забыл Минервину, о ней ему напоминал лишь Крисп, когда спрашивал о своей маме.

Императрица была высокой и, пожалуй, слишком крупной для девушки из высшего круга, но рядом с мощным Константином они смотрелись гармонично. Длинные темные волосы, изящно подведенные брови, яркие зеленые глаза выделялись на фоне немного грубоватых черт лица.

Несмотря на то что отец Фаусты был императором, ее род восходил к простым иллирийским крестьянам. Изящество и утонченность знатных патрицианок были ей чужды. Их заменяли энергия и здоровье, которыми дышал ее облик, особенно когда она улыбалась, обнажая два ряда белоснежных зубов со слегка длинноватыми клыками.

Порой она казалась Константину ласковой волчицей. Для римлян это было особое животное. Капитолийская волчица вскормила своим молоком брошенных на берегу Тибра младенцев Ромула и Рема, будущих основателей Рима. Идеалом женщины для римлян была покорная, заботливая матрона и в то же время сильная, грациозная и опасная волчища.

– Максенций – твой брат, – нарушил молчание Константин. – Если я… если со мной что-то случится, он тебя не тронет. Пообещай мне сделать все, чтобы спасти Криспа.

– Не говори так. – Фауста испуганно заглянула ему в глаза. – С тобой не может ничего случиться, ты победишь!

Он впервые с начала подготовки к походу признался кому-то в своих сомнениях:

– Максенций может выставить против нас около шестидесяти тысяч. Ты представляешь, сколько это? Я надеялся, что часть этих войск будет в Африке, а другая занята восстанием в тылу у самого Максенция. Похоже, Фортуна отвернулась от меня.

– Тогда отступи!

– Проявить слабость все равно что вынести себе приговор. Лициний, Максимин Даза и Максенций тут же объединятся против нас. Для них будет не важно, кто правит законно, а кто узурпатор. Грядет гражданская война, и для начала им нужна легкая цель. Пути назад отрезаны. Со щитом или на щите.