Хилари прерывает Либби на середине, чтобы начать обсуждать церемонию открытия.

– Сначала слово возьмет Донна, – говорит она, – затем пастор прочитает молитву, я скажу речь, потом будет неплохо, если Джулиет споет «О, благодать», так как это был любимый христианский гимн Дэнни.

Я пристально на нее смотрю. Нет ни единого шанса, что я смогу справиться там с этой песней. Я ошеломлена тем, что она думает, будто у меня получится.

– Никто не упоминал, что предполагается мое выступление.

Взгляды присутствующих устремляются на меня и словно кричат: «Перестань создавать проблемы, Джулиет».

– Я подумала, вы не будете возражать, – говорит Хилари, проницательно улыбаясь. Я помню таких женщин, как она, среди десятков социальных работников, с которыми мне приходилось иметь дело в детстве. Она относится к тому типу людей, которые выбрали эту сферу не потому, что им не все равно, – они ее выбрали, потому что им нравится чувство превосходства.

– Учитывая ситуацию, я не уверена, что смогу выступить.

– Вы профессионал, не так ли? – спрашивает она. – Уверена, вы сможете с этим разобраться.

– Она сказала нет, – во второй раз вмешивается Люк. – Я бы порекомендовал вам прекратить попытки пренебрегать ее мнением, или узнаете, насколько меньше мы можем сотрудничать, чем сейчас.

Я шокированно смотрю на него. Люк уже не первый раз меня защищает.

Но я надеюсь, что, кроме меня, этого никто не замечает.

Глава 10
Тогда

ИЮЛЬ 2013

После наступления сумерек я еду с работы домой на велосипеде по прибрежной дороге. Стейси было не с кем оставить ребенка, и мне пришлось задержаться, но сейчас это все уже не важно – воздух благоухает, небо окрашено в персиковые и багровые тона, и у меня есть несколько минут для себя.

Крутя педали, я напеваю Homecoming. Вроде неплохо вышло. Дэнни бы подобрал прилагательное получше, чем грустная, если бы захотел. Люк в конце концов подтолкнул меня сыграть ее для всех тем вечером, и они были в восхищении, когда я закончила. «А я думал, Люк станет самым известным из всех нас», – сказал тогда Калеб.

Я чувствую, как внутренне становлюсь чуточку свободнее с каждым днем. Смогу ли я зарабатывать на жизнь пением? Прямо сейчас единственное, кем мне суждено стать, – это женой Дэнни. Не уверена, что мне этого достаточно.

Голова идет кругом от перспектив. Могла бы я позволить себе жить в Лос-Анджелесе? Но на что? С чего вообще нужно начать, чтобы тебя заметили?

Я так погружена в мысли, что не слышу свиста, пока машина не оказывается совсем рядом.

Прежде чем я успеваю оглянуться, чтобы оценить ситуацию, из машины вытягивается рука, хватает меня за рубашку и так резко дергает, что пуговицы разлетаются, велосипед теряет равновесие и бесконтрольно виляет. Сердце выпрыгивает из груди, и я в отчаянии вырываюсь. Незнакомец отпускает руку, и я отлетаю на обочину дороги. Шокирующая острая боль от ушиба пронзает бок, гравий впивается в кожу с ног до головы, а педаль велосипеда врезается в голень.

Мгновение я была оглушена, но когда впереди я увидела стоп-сигналы машины, адреналин вытеснил все – боль, шок, злость – на задний план. Потому что эти стоп-сигналы означают, что они не собираются уезжать.

Они возвращаются за мной.

Я не собиралась связываться с ними, когда была на велосипеде, и уж точно не хочу иметь с ними дело, лежа на обочине. Я с трудом поднимаюсь на ноги. Каждый миллиметр кожи кричит от боли, но я не обращаю на это внимания и пробираюсь к густым зарослям через дорогу, отчаянно спотыкаясь. Я скрываюсь из виду как раз в тот момент, когда они объезжают мой велосипед и останавливаются.

Не знаю, стоит ли мне бежать или постараться стоять неподвижно, но щиколотка опухает, и я не уверена, что смогу быстро двигаться. Я достаю телефон – руки трясутся. Двое парней выходят из машины и с минуту разглядывают заросли, ухмыляясь, как будто все происходящее – отменная забава. Я пригибаюсь ниже, пытаясь стать как можно меньше; слишком напуганная, чтобы даже вызвать полицию – они не успеют приехать, а звук клавиатуры может выдать мое местонахождение.

Приближается другая машина. Парни переглядываются, а я замираю. Сердце колотится, а они наконец садятся обратно в машину. Только когда они отъезжают, адреналин отпускает меня, и я падаю на землю, дрожа от холода в летний день. Хочется свернуться калачиком и лежать так, пока не почувствую себя лучше, но в прошлом мне не раз доводилось страдать от травм, поэтому я знаю, что чем дольше лежу не двигаясь, тем труднее будет восстановиться.

Я заставляю себя подняться на трясущихся ногах. Велосипеду конец, да и я так сильно напугана, что, скорее всего, все равно не смогла бы нормально ехать. Поэтому я иду пешком, прижимаясь к лесу на случай, если те парни вернутся.

Подозреваю, что у меня растяжение лодыжки, но продолжаю идти вперед, пытаясь запахнуть рубашку на груди. Слезы, которые наконец начинают стекать по лицу, не имеют ничего общего с болью. Я сомневаюсь, что в моей жизни наступит день, когда я перестану ожидать удара исподтишка; когда мне не придется идти, прихрамывая, в поисках безопасного места, неизбежно мучаясь вопросом, нет ли в случившемся моей вины.

Когда я добираюсь до дома, ребята уже вернулись после сёрфинга. Было бы проще, если бы они задержались. Дэнни поверит во что угодно, а вот Люка будет не так-то просто убедить.

Прихрамывая, поднимаюсь по ступенькам крыльца. Соберись, Джулиет. Ты не можешь просто войти и устроить там переполох.

– Джулиет? – зовет Донна, когда я открываю входную дверь. – Это ты?

Я глубоко вдыхаю.

– Привет! – кричу я. – Подойду через секунду! Мне нужно переодеться.

В моем голосе слышатся нотки, которых там обычно нет, – какая-то веселость и наигранность.

– Поторопись, милая! – кричит Донна в ответ. – Я готовлю пирог, и нужно перевернуть курицу.

«Ты опоздала», – подразумевают ее слова, и я судорожно вздыхаю.

Это того стоит? Это вообще чего-то стоит? Сегодня в закусочной женщина сказала сыну, что если он не будет учиться усерднее, то станет обслуживать столики, как я. Чарли назвал меня идиоткой. Два грубых старика спросили, сколько надо доплатить за чуток сахара после еды, и когда я им ответила, что сахар у них на столе, они засмеялись: «Мы не этот сахар имели в виду».

А что на другой чаше весов? Есть ли что-то стоящее во всем этом? Ничего. Но как, черт возьми, я смогу добраться да Лос-Анджелеса, если даже здесь не могу быть в безопасности?

Комок, который я изо всех сдерживала, поднимается к горлу и душит меня.

– Хорошо! – кричу я, прежде чем сглотнуть, – голос высокий и тонкий. – Одну секунду.

Я успеваю сделать один неуверенный шаг к лестнице, прежде чем из кухни появляется Люк, уставившись на меня быстро темнеющими глазами. Я крепче сжимаю рубашку, его взгляд следит за моим движением.

– Что, черт возьми, произошло?

– Ничего, – шепчу я. Соберись. Соберись. – Упала.

Он застывает.

– Какого черта ты мне врешь? Что случилось?

Донна выглядывает в коридор, и у нее округляются глаза, пока она вытирает руки о кухонное полотенце.

– Боже мой, дорогая, у тебя камешек прилип к… – Ее взгляд падает на блузку, которую я судорожно сжимаю руками. – О, дорогая.

Дэнни пересекает комнату и кладет ладони мне на плечи. Я втягиваю воздух от болезненного прикосновения.

– Рука, – шепчу я.

– Прости! Прости, – говорит он, отпуская меня. – Что произошло?

Я перевожу взгляд с него на Люка. Хочу соврать, но порванная рубашка меня выдает, а Люк, кажется, всегда видит, когда я вру.

– Какие-то парни пытались стащить меня с велосипеда по дороге домой. Я в порядке.

– Ты ни черта не в порядке, – рычит Люк. – Ты хромаешь, ты вся в ссадинах с ног до головы, и они порвали твою гребаную блузку.

Донна морщится от слов, которые он использует.

– Нам нужно вызвать полицию, милая?

Я быстро качаю головой.

– Нет. Ничего страшного не случилось.

– Черта с два не случилось, – рычит Люк.

Может, он и прав, но полиция не будет ничего предпринимать. Они, скорее всего, решат, что я сама виновата, и… может быть, так оно и есть. Может быть, мне следовало переодеться в другую одежду, прежде чем отправляться домой на велосипеде. Может быть, мне не следовало петь. Может быть, мне изначально не следовало садиться на велосипед.

– Я в порядке. Правда. Мне пришлось оставить велосипед. Кажется, у него рама погнулась.

– Ребята съездят за ним, – говорит Донна, прикасаясь рукой к моему здоровому локтю. – А я помогу тебе привести себя в порядок.

Донна ведет меня к лестнице, а Люк стоит и смотрит, как я иду, и сдерживает какой-то непонятный порыв, а потом наконец уходит прочь.

* * *

Донне приходится взять пинцет, чтобы вытащить частички щебня и стекла из кожи. Я кусаю губу, напрягаю бедра и впиваюсь ногтями в ладони, чтобы отвлечься от боли.

– Худшее позади, – наконец говорит она, и я выдыхаю от облегчения. Она включает для меня душ, но медлит, когда подходит к двери. – Если… все было хуже, чем ты описала внизу, ты можешь рассказать мне. Никому больше знать не обязательно.

Чувствую, как глаза наполняются слезами. Она думает, что меня изнасиловали, и не хочет говорить Дэнни, если это так.

– Хуже не было, правда. Они едва остановили машину.

Она с сомнением на меня смотрит. Она, наверное, думает, что, если все легко обошлось, мне не следует так расстраиваться. И, может быть, она права. Может быть, я так реагирую, потому что не всегда удача была на моей стороне и память оставила на мне свои следы. И кажется, я никак не могу их смыть.

Когда я спускаюсь, Дэнни с Люком на кухне. Люк встает, и Дэнни, глядя на него, следует его примеру. Я думала, ссадины будут выглядеть получше после душа, но на лице Люка написано совершенно обратное.

– Привет, милая. – Дэнни осторожно протягивает руку, дотрагиваясь до невредимого бока. – Чувствуешь себя лучше?

– Как новенькая, – отвечаю я.

Я смотрю на Донну и пытаюсь понять, какая ей нужна помощь.

– Не смей! – рявкает Люк.

– Я просто помогу…

– Джулиет, – говорит он приказным тоном, какого я от него никогда не слышала, – сядь.

– Да, милая, – настаивает Донна, – конечно. Тебе надо сесть.

Прихрамывая, иду к столу, а Люк движется к моему месту.

– Меняешься со мной местами, – требует он. С его места на дальнем краю стола мне будет трудно подскакивать туда-сюда во время ужина.

Я открываю рот, чтобы возразить, но его глаза так опасно темнеют, что я закрываю его обратно.

– Какая была машина? – спрашивает он.

Я поднимаю глаза. Даже если Аллены верят, что мир справедлив, я знаю, как на самом деле, и подозреваю, что Люк тоже. Люди лгут. Люди всегда будут спасать свою шкуру. Даже если я буду знать марку, модель и номер машины. Если опознаю родинку на внутренней стороне бедра парня, а у меня под ногтями будут частички его кожи, он все равно сможет заявить, что это был несчастный случай или недопонимание, и все ему поверят.

– Не имеет значения. Даже если бы я их знала, они все будут отрицать, скажут, что я сама упала с велосипеда.

– Я знаю, – отвечает он. – Я просто хочу, чтобы ты мне рассказала то, что видела.

– Машина серебристого цвета. Небольшая. Понятия не имею, какой марки. С досками для сёрфа на крыше.

– Ты кого-нибудь из них видела?

Я закрываю глаза.

– Я помню только того, кто схватил меня. – Еще одно черное пятно в моей памяти. У него был такой холодный взгляд. Он видел, что у меня течет кровь, видел раздолбанный велосипед, порванную рубашку, но все равно смеялся. – У него был пирсинг в брови. На костяшках тату. Это все, что помню.