Малышев взглянул в узкое зеркальце в потрескавшейся рамочке на стене, почесал тощий подбородок, затем жидкий седой бачок и только потом массивный нос, похожий на переспевшую пятнистую грушу. Музей молчал, ни один звук более не говорил о незваном госте. И оттого Вениамину Малышеву стало особо жутковато. Грабитель? Сторож Никитич, майор в отставке, наверняка сидел сейчас в своей комнатушке у центрального входа и как пить дать смотрел телевизор.

Вениамин Вениаминович протянул руку к телефону, поставил его рядом, поднял трубку и длинным узловатым пальцем вдавил три цифры. Вот и долгожданный гудок…

– Алло? – хрипло спросили на том конце провода.

Телевизор создавал помехи.

– Фома Никитич…

– Да-да?

– Сделайте телевизор потише.

– Вениамин Вениаминыч, вы, что ли? – спросили там.

Сторож был двоюродным дядей замминистра культуры городка Суходолова, оттого бывшему военному прощались и легкая глухота, и чрезмерная сонливость, и много чего еще.

– Он самый, Фома Никитич, – Малышев деловито повысил голос. – У нас, кажется, ЧП.

Телевизор сразу стих, но не совсем.

– Что такое? – явно насторожился отставник.

– Вы, случайно, не выходили через служебный ход?

– С чего бы это?

– Я слышал, как скрипнула дверь черного входа.

Наступила недолгая пауза.

– А не показалось? Я ж ее сам запирал! А вы опечатали.

– Пойдите и проверьте, пожалуйста.

– Прям сейчас, что ли?

– Нет, завтра, Фома Никитич! – раздраженно повысил голос директор.

– Есть, Вениамин Вениаминыч, – со снисходительной ленцой отрапортовали на другом конце провода.

– И позвоните мне сразу же.

– Так точно, товарищ начальник! – буркнул майор в отставке. – Какой там может быть скрип? – это уже он, и явно недовольно, обращался к самому себе. – Для этого замок открыть надо…

– Жду, – оборвал его директор музея.

И вот теперь Малышев ждал – уже двадцать три минуты. Вначале все с нарастающим беспокойством, то и дело тщетно перезванивая сторожу, затем с щемящим чувством близкой опасности. Последние минуты Вениамина Вениаминовича Малышева лихорадило. Это было уже не предчувствие, а ясное ощущение, что беда рядом. Он пытался позвонить в полицию, но телефон не работал. Было понятно – провод обрезан.

Тихонько цокали на стене часы.

Пожилой человек не заметил, как пот выступил на его желтом стариковском лбу, как одна из капель нечаянно сорвалась и, пробив седую бровь, потекла по щеке…

Вениамин Малышев наконец встал со стула, спохватившись, вырвал из кармана платок, утер им лицо. Он даже не заметил, как дрожат его руки. И только потом сделал шаг в сторону двери. Может, Никитич прошелся по музею и забыл про него? Может быть, связь разъединилась? Может, ветер, занесший сюда кого-то, если так и впрямь было, давно уже утащил незваного гостя обратно в ночь?..

Малышев тихонько приоткрыл дверь, просунул голову в проем и огляделся. Свет приглушенных ламп мягко разливался по коридору захолустного музея. Директор осторожно переступил порог и, на минуту затаившись, двинулся по коридору. В конце его отвел рукой портьеру и… вышел в зал. Там золотились рамы; знакомые портреты, пейзажи и натюрморты, краски которых в полумраке помертвели, чередой сменяли друг друга. Когда он проходил мимо лестницы, хотел было крикнуть: «Фома Никитич!» – но сам того испугался. А вдруг выдаст себя? Если тот, кто тайком забрался в музей, все еще здесь, и он, Вениамин Малышев, столкнется с ним? Что тогда будет? И где бестолковый Фома Никитич? С ним что?..

В конце одного из коридоров он вдруг увидел промелькнувшую тень – от одних дверей к другим, – и замер, чувствуя, как льдом обожгло затылок и спину, а редкие волосы на голове встали торчком.

– Господи, – на вдохе прошептал он.

И тотчас подумал: «Почудилось! Конечно, почудилось. У страха-то глаза велики…»

Внутренний голос подсказывал: «Уходи из музея, Вениамин, уходи немедленно! Вдоль стеночки, тенью, но ускользай…» Он так и поступил – вышел на лестницу и двинулся на первый этаж. Дверь в небольшой зал, посвященный истории города Суходолова, была приоткрыта. Лунный свет лимонной дорожкой стелился по паркету. И что-то черное кляксой выползало на этот мутноватый свет. Но что? И тотчас Вениамин Вениаминович вспомнил, что ключи от входной двери лежат у него в столе – идти за ними он бы уже не посмел! Вторые были у Фомы Никитича, да где он? И тогда директор музея легонько толкнул вперед дверь и вошел в тишайший зал. А войдя и беззвучно прикрыв за собой дверь, почувствовал, как цепенеют все его члены. Стоило только проследить за черной кляксой – она тянулась влево. Там, недалеко от стены, у стеклянной витрины лежало в нелепой позе человеческое тело.

«Боже…» – прошептал Вениамин Вениаминович.

Он сделал один шаг в ту сторону, другой… А когда присел и потянул человека на себя, то отпрянул. Ослепшими выпученными глазами на него смотрел отставник-сторож Фома Никитич. Шея его была располосована от уха до уха, черный порез выглядел устрашающе. «Боже…» – повторил Малышев.

И тотчас вздрогнул. Вениамин Малышев обернулся, как только мог стремительно, и увидел у противоположной стены три человеческие тени. Эти трое стояли безмолвно и, кажется, смотрели на него…

– Глазам не верите? – раздался с той стороны залы голос. – Да, Вениамин Вениаминович?

Страх парализовал директора музея, он хотел было встать, но сил не осталось.

– Забирайте все, что вам нужно, и уходите, – чувствуя во рту небывалую сушь, сипло проговорил он. – Забирайте и уходите. – Он наконец-таки распрямился на дрожащих ногах. – Я не видел ваших лиц – и видеть их не хочу…

– А я не хочу скрывать свое лицо, – сказала отделившаяся от стены средняя тень – самая высокая. – Зачем?

Тень шагнула вперед. Мужчина в плаще вышел в лимонный свет августовской луны. Гость оказался так худ и стар, что на него было страшно смотреть.

Еще две тени стояли за ним у стены – и не двигались. По силуэтам можно было догадаться: один в шляпе, другой – в кепке.

– Нам нужен пергамент, Вениамин Вениаминович. Только пергамент. Где он?

– Кто вы? – отступив, дрогнувшим голосом спросил директор. – Кто?..

– Догадайтесь, – ответил высокий тощий старик.

– Нет, – едва живой, совсем тихонько повторил Малышев. И неожиданно для себя прошептал: – Не стану…

– Ну же, – настоятельно повторил гость. – Смелее…

Директор музея набрался решительности и кивнул:

– Да, я знаю, кто вы.

– Вот и хорошо, ваше величество.

Малышев замотал головой:

– Я не Повелитель Звезд… Нет!

– Кто же тогда Повелитель? – Человек сделал два шага вперед. Изрезанное мелкими, но глубокими морщинами, это лицо отталкивало. Точно не кожа покрывала его, а кора старого дерева, глубоко вросшая в плоть. – Его имя.

Малышев замотал головой:

– Не скажу!

– Скажете, Вениамин Вениаминович, еще как скажете.

– Нет…

– Да, уважаемый господин Малышев. Хотя бы ради своих внуков. Ваша недавно овдовевшая дочь не имела права на эту тайну. Коленьке и Мишеньке – семь и девять лет. Вы еще не успели посвятить внуков в свои дела. Поэтому они нам не опасны. Но вы же знаете: мы – коварны, безжалостны и беспощадны. – Теперь гость с высохшим лицом стоял почти вплотную к директору музея. Сам уже далеко не молодой, Вениамин Вениаминович Малышев ощущал, как от этого человека веет глубокой старостью и смертью, но скрытая в нем сила заставляла трепетать. – Преследуя наши цели, мы не смотрим, кто перед нами: старик, женщина или младенец, – продолжал тот. – Будете молчать, мы убьем их. Солжете нам – результат окажется тот же. Мы не подвластны полиции и разведкам. Мы – вечны, они – нет. Одна власть сменяет другую, мы – правим с начала человеческой истории. Прошу вас, скажите ради внуков, кто Повелитель Звезд. – Гость улыбнулся, и оттого лицо его стало еще более отталкивающим и страшным. – Говорите же…

Вениамин Вениаминович Малышев опустил глаза.

– Это… Бестужев. Федор Иванович Бестужев.

– Где он живет?

– В Цареве.

– Хорошо, что вы не лжете. Потому что мы знаем, кто такой Бестужев и откуда он. Этот человек был в наших списках, но не первым. Кто же тогда вы?

– Хранитель Ключей, – тихо ответил директор музея.

– Бесполезная нынче должность, не так ли?

– Так, – не поднимая головы, ответил Малышев.

– А кто же тогда Великий Звездочет?

– Матвей Эдуардович Апраксин. Из Петербурга. Он давно скончался. Детей у него не было. Все, за что он отвечал, умерло вместе с ним.

Непрошеный гость так и сверлил директора музея глазами, словно испытывая его на прочность.

– Кто четвертый? – Он поднял руку и ткнул длинным указательным пальцем, похожим на жесткий сучок, в грудь Малышева. – Кто Воин Света? – произнес он отрывисто, нарочито разделяя слова.

– Их уже давно нет, – покачал головой директор музея. – Более полувека. Луговские погибли в тридцатых годах, во время репрессий. Это правда…

Довольный, гость кивнул:

– Верю, иначе бы мы так просто не подошли к вам. Не подобрались так близко. Это судьба – ваш род погибает один за другим. Ах, Вениамин Вениаминович, вам просто не повезло, что мы вышли именно на вас. – Он покачал головой. – Просто не повезло…

Проговорив это, гость шагнул назад – и отступал все дальше, пока вновь не попал в яркий свет луны. И только потом, канув в густую ночную тень, сам стал длинной неподвижной тенью. Малышев дрожал. Лимонно-золотой свет разрезал залу и теперь разделял их – хозяина музея и его страшного, точно шагнувшего сюда из ночного кошмара гостя.

И тут Вениамин Вениаминович услышал, как за его спиной туго щелкнула веревка – и стремительно обернулся. К нему подступал еще один человек – подтянутый и молодой, как показалось Вениамину Вениаминовичу, с короткой светлой бородкой и выкрашенными добела волосами. В руках он держал туго натянутый шнурок, зловеще отливавший мерцающим золотом. Вот когда страх окончательно парализовал его! Малышев точно в полусне оглянулся на двери, сделал в ту сторону один неверный шаг, другой…

– Вы же знаете, Хранитель Ключей, это бессмысленно – бежать от нас, – сказал из черного сумрака сухой, как щепка, высокий старик. – Примите свою судьбу безропотно, как и положено вам по рангу. Мы отпускаем вас – возвращайтесь домой!

Вениамин Вениаминович Малышев неожиданно преобразился. Слова гостя отрезвили его. Директор музея, хоть и покачиваясь, гордо распрямился и сам поднял голову. Но не сумел устоять так, когда шелковый шнурок сзади перехватил его шею и стянул ее мертвой петлей. Малышев забился, ломаясь и хрипя, хватаясь стариковскими руками за тощую шею…

2

Купив в ближайшем продуктовом булку ржаного хлеба и сушки, Андрей Крымов возвращался домой. По его широкому зонту крупно барабанил прорвавшийся октябрьский ливень.

Улицы опустели. Вот и родная пятиэтажка с высокой аркой ворот, первый подъезд…

Крымов жил на втором этаже. «Даже в подъезде сыро, как в погребе, – думал он, поднимаясь с площадки первого. – Ничего, сейчас согрею чаю, налью рюмку коньяку, и мир подобреет…» Но не пройдя и трех ступенек, едва подняв голову, детектив остановился…

У окна, прислонившись к подоконнику, на фоне пасмурного дня стояла женщина. Она, находившаяся против света, была тонкой, изящной. С восковым лицом, в сером сильно приталенном дорожном костюме, точно только что вылезла из пролетки, с опущенной на глаза тульей.

«Мираж! – не веря своим глазам, решил Крымов, медленно поднимаясь наверх. – Как пить дать мираж!»