Корней Силковский стоял с тяпкой на краю концлагерного поля, почти что у самой «колючки», которая ощерилась стеной своих уродливых шипов и сочленений. А еще по ней непрестанно бежал ток, способный убить любого неосторожного (хоть арестанта, хоть охранника). Корней сам видел несколько таких случаев за первые недели на новом месте заточения: однажды обезумевший от издевательств пастор-поляк самолично бросился в объятия «колючки» (видимо, решив, что Преисподняя покажется ему курортом); в другой же раз пьяный надзиратель (дело было почти уже ночью), угоняя всех с работы в барак, свалился в ров у забора (пытаясь вылезти, пьяница-фриц попер не в ту сторону, схватился за проволоку рукой и моментально изжарился на потеху изнуренной публике, в принципе равнодушной уже вообще ко всему); а еще одна женщина (средних лет довольно сильно исхудавшая еврейка) вроде как увидела своего сыночка за «колючкой» (мальчик, умерший от голода больше года назад, стоял в десятке метров от лагерной границы и рукой манил маму)… обгоревший труп несчастной обуглился на заградительной сетке почти до костей.

Корней отчаянно сжал тяпку и с жуткой глубиной решимости во взгляде уставился на смертоносный забор. Почти тут же к нему со спины подошел дядя Марик.

– Молодой человек, вы таки, надеюсь, не собираетесь нас покинуть? – ироничный взгляд и тон голоса дяди Марика (старого одесского еврея, всё же ушедшего воевать и загремевшего сюда, когда остатки его взвода пленили где-то под Брестом) настраивал на менее пессимистичный лад. Впрочем, как обычно.

– Нет, дядя Марик… – Силковский даже улыбнулся (пока еще помня, как это делается). – Всё нормально.

Старик с понимающей ухмылкой кивнул и удалился к своему фронту работы, пока полупьяные надзиратели не заметили их разговора.

Серое небо, казалось, сейчас заплачет пеплом. Корней почти уже разрыхлил очередную грядку. Их были десятки, если не сотни. На точный подсчет ни времени, ни сил уже не оставалось: привезли новые вагоны «посевов».

Поезд Смерти торжественно тормозил у местного перрона. Сраные фрицы (под прибаутки и лающий смех) отворяли двери вагонов и под дулами автоматов заставляли Силковского и остальных работников лопатами (да даже просто руками) выгружать, буквально вываливать на землю трупы заключенных из других лагерей…

Затем останки таких же, как ты приходилось нести к специальным полям, заранее взрыхленным тобой же. Там трупы разрубали/разламывали/расчленяли, после чего закапывали части этих тел в землю (под шуточки всё тех же надзирателей, вконец уже захмелевших).

А через какое-то время, раньше или чуть позже, появятся всходы. Обязательно появятся. Это будут корявые «кусты» и скрюченные «деревья», которых ожидает только лишь печь в доме местного коменданта. Растопка «всходами» практична и хороша…

И когда ты уже почти засыпаешь глубокой ночью после изнурительного дня бессмысленной работы во славу Третьего Рейха, то порой можно даже услышать редкие хрипы со стороны тех полей.

Так растут мертвые. Так засыпают живые.

Но не все спали в бараке после изнурительной работы на холоде. Очередной прикормленный блатными сказитель перевирал классику на свой лад: он «тискал роман», потакая скабрезным нравам слушателей-блатарей…

Вот избранные моменты (особо запомнившиеся Егору Скобе) из этих полуночных «чтений»:

– …Короче, пизда, блядь, эта ебется в жопу с любовничком, а сама ебет мозг мужу-старикану… Любовничек, блядь, падает с коня на скачках. Мудель, сука, ебаный… И там еще какая-то хуйня происходит. А дальше эту блядину общество их высшее в театре на хуй посылает. Пиздося в истерике… И в самом конце – хуякс!.. под поезд бросилась, блядина…

– …Ну так вот… Тварь эта дрожит всю дорогу и пытается бабку грохнуть… А у той падлы – бабла до жопы!.. Сидит, блядь, старое говно на сундуках и делиться, сука, не хочет. Вот… Студентик топор спиздил и на дело пошел: наебал бабку, она его в хату-то пустила, а он – пиздыкс! – этой манде старой полбашки топорищем разъебал на хуй… А потом говно это интеллигентское мучиться начало… Муденыш, блядь, ебаный!.. Всё, что у бабки после мокрухи спер, заныкал под камень и даже, пидор, не воспользовался, мудак… Ну и вот… Под конец студента этого за жопу следак взял… И поехала тварюжка в каторжный могильник-морозильник дальше дрожать…

– …Короче, мудак один полез бабу ебать по месту жительства… А там – блядина малолетняя… И всё, пиздец!.. Этот дураеб влюбляется в шалаву-малолетку… И съебывает с ней, хуй знает куда… Короче, шлюшка его как бы на другого променяла… Но всем бы так пожить, как этот пидор, мужики…

– …Ну и че там дальше-то?.. Мудак, блядь, этот стучит на правительство, что, мол, ракет у нас на Кубе до хуя и больше… Или, блядь, еще по какому-то другому поводу, похуй, в общем… А Сталин орет сразу на всех, чтоб мудака, блядь, этого предательского, суку, блядь, поймали тут же… А хули там… ГБ, блядь!.. Тут же пидора и ловят…

– …Как было, короче… Юг с севером воюет… Хуй его знает зачем… А пизда одна, особливо красивая, всё, блядь, про завтра думает… И на лошади кататься еле как умеет… У нее, пиздоськи этой, там дочка чё-то как раз с лошади пизданулась насмерть… Горе, блядь, на хуй, короче… И тут же, блядь, какой-то жиголо ебаный ее из дому и уводит… Ну та с ним ебется, конечно, пару недель… А потом назад возвращается, к муженечку, сука, мудачку-белобрысику… И опять, блядь, сука, думает про завтра… Про сейчас надо думать, пизда!

– …Ну, значит, как там было… Горбунище ебучее увивается за цыганской блядью… А тот мудак, святым отцом работает который, весь собор этот сраный держит… И горбуна, как пидора ебаного, ебет, блядь, почти что каждый день… Но только на работе… А тот, блядь, пидарас, мудак, по колоколам, блядь, сука, лазит, без устали… И дальше Горбач этот ебучий страну, блядь, сука, развалил нахуй, мудазвон ебаный… А ментик там какой-то телку эту, блядь, цыганскую в итоге и выебал всё-таки… Ну, или почти так… Короче, классная книга…

– …И есть там блядь одна… Вера Павловна, на хуй… Так вот, сука эта всё хуйню какую-то видит про будущее… Смерть от телека, вирусы в пространстве космоса, роботов из стеклотары… президенты бесконечные, депутаты, блядь, конченные… и прочее великолепье на Земле… И хули: алюминий, падла, блядь, подорожал, блядь, сука, втрое!..

– …Ну, в общем, так, блядь… Старикан рыбачить, сука, поплыл… В море, на хуй… Плавал, падла, плавал… Хуяк!.. Поклевка, блядь… Рыба-сука-меч, на хуй… Здоровенная, мразь… А старикан, короче, мудиться с ней начал, елозить по морю, соляру жечь… Несколько дней они так друг с другом еблись, блядь, пока рыбу эту акулы, сука, не сожрали… Старое уебище домой-то прихуярил… И, падла, спать завалился… Пиздец, блядь…

И вот ты просыпаешься спустя три часа после работы… И снова надо на каторгу – махать кайлом. За окнами дырявого барака – минус 35 градусов ужаса, смерти и льда во мгле… почти летняя температура по местным меркам… Еще не выползли на улицу, едва передвигая ногами, а кто-то уже остался без пальцев (отморожены… синюшно-черный подарочек от мамы Колымы). Ссать нечем… но некоторые умудряются сделать хотя бы это… везучие. Конвоиры подталкивают в спину отстающих… те уже – просто зомби в фуфайках… впрочем, конвой от них почти ничем не отличается.

На прииске выдалбливаем чуму из льда… Удар, второй, третий… тысячный… На острие кирки играет ржавым светом солнце (такое же несвободное в своем вечном вращении полета над миром, как и мы)… В краткий момент обеденного перерыва очередная пара-другая совсем свихнувшихся успевает свариться в котле с общим супом из шелухи… И без того сытые конвоиры равнодушно поглощают кашу, сидя у отдельного котелка под навесом из человеческой кожи…

Затем всех гонят в ледяную шахту, за «золотым» гранитом и парой-другой стандартных смертей… Путь пройден… десятки метров в темноте земли под надзором керосиновой лампы бригадира. Порой, тут кажется, что и до дьявола во льду недалеко… последний адский круг всегда как будто с нами.

Еще часы ударов и ударов… что дольше выдержит, что дольше проживет: кирка или же я?.. Товарищ справа от тебя оказался несколько слабее своего кайла… и труп его уже перемололи… А крики конвоиров, спустившихся во Ад как будто бы с Небес, далекие, но возвещают окончание мучений… хотя бы на сегодня.

В конце долгого дня после переклички дощатый барак зовет в трухлявую утробу холода без снов… Судорожно сожрав свою урезанную пайку (опять не уложился в норму… как и все), ты валишься на деревяшки нар, чтобы уснуть… а лучше – просто быстро сдохнуть…

Но не получится… ты знаешь сам. И чувствуешь всю тьму и холод будущего дня в очередном забое…

– Снимай свой трусы, тварь!..

Молоденькая медсестра Илзе вздрогнула, но подчинилась. Снова. Уже пятый раз за один месяц.

Комендант скабрезно ухмыльнулся (наверное, уже в сотый раз за сегодняшний день).

– Сри, сука!..

Илзе с большим трудом решилась совершить затребованное, всё же начиная привыкать к подобным приказам. Если расценивать это как просьбу нациста-извращенца, облеченного абсолютно безнаказанной властью (и кормящего тебя ореховым тортом, фундуком и каштанами на каждом свидании), то многое можно принять, со многим смириться…

Она сделала дело, поднялась и отошла к окну. Довольный комендант с жадностью стал выковыривать орешки из ее какашек…

В казарме надзирателей шла пьянка…

Отто опять хвастался тем, что однажды выебал двухголовую партизанку.

Йохан хвалился тем, что лично брил детей перед расстрелом.

Агнешка мимоходом лишилась двоих ухажеров (самую симпатичную польскую евреечку нацисты присмотрели себе, естественно, для ебли… А уж почему Карл пырнул по пьяни Густава, который тут же его застрелил, и сам истек кровью насмерть – загадка даже для бывалого коменданта, которому очень осточертели подобные разборки).

Тут началась другая «пляска»: звонки в Преисподнюю… Черти прямо на проводе. Каждый из фрицев хочет услышать дыхание Ада (мрачный такой, нездешний, прямо скажем, звук).

Все рвут трубку друг у друга, кто-то просит родственников к телефону… Даже комендант, зашедший после каких-то своих важных личных дел в веселую обитель конвоя, степенно взял переговорный прибор и едва ли не потребовал немедленной связи с кем-нибудь из адских князей. Впрочем, ему отказали…

Далее конвой решил «поиграть в ворон»: троих евреев из ближайшего барака вывели под холодный свет лагерных фонарей, заставили раздеться и залезть на вышку (проснувшийся вертухай со смехом наблюдал, как несчастных «птиц» выставили на перила); пьяные фрицы начали целиться (их «Люгеры» безжалостно блестели в отсвете прожектора)… По команде «птицы» одновременно спрыгнули вниз…

Две просто разбились о землю, одна из «ворон» с простреленной грудью и головой грохнулась у забора.

Довольные надзиратели отправились допивать шнапс. Некоторые под собственное диковатое улюлюканье помочились на свежие трупы…

И всё закончилось (как обычно) купанием в костях и черепах.

Один мой кореш переступил линию вешек на лесоповале: просто поссать сильно захотел. Сосновый бор, горные леса дальневосточных сопок… Он сделал первые шаги, ушел чуть дальше дозволенного, никто и не заметил поначалу… Там был довольно вредный вертухай (с противной мордой, так уж есть)… Он быстро вскинул свой «винтарь». И выстрелил моему корешу в уходящую спину: дважды.

Мой корешочек рухнул в мох. И навсегда в него вцепился мертвой мордой… А вертухай зевнул, вернул «винтарь» себе за плечи. И сам пошел поссать (пока что никого не опасаясь)…

И, кстати, классик был не прав… Мы никакие не цыплята на птицеферме… Мы яйца в упаковках. Каждый в своей скорлупе (которую легко принять за жизнь, если не особенно стараться думать об этом)… Высокохудожественные животные, только лишь и способные на всякую хрень и гениальность… но вот зачем нам и то, и другое?..

Что еще тут скажешь?!

Отправляйтесь на хуй, ебаные твари!..

А дальше Миша Сявкин вешается на постромках от собачьей упряжки…

Было снежно и весело.