Первым ударом по партийной демократии стала пресловутая резолюция Х Съезда РКП (б) «О единстве партии», в которой по настоянию В. И. Ленина, продавливавшего введение НЭПа, было принято решение запретить фракции и группировки в РКП (б). Теперь всякое инакомыслие можно было объявить фракционной борьбой с соответствующими последствиями, в том числе исключением из партии. Еще в 1919 году ЦК РКП (б) определил: «Исключение из партии есть тягчайшая мера наказания члена партии; исключение из партии есть гражданская и политическая смерть для исключенного, так как каждая партийная ячейка должна принять меры к тому, чтобы исключенный из партии не мог занять не только ответственного поста, но и получить простую работу в каком-либо советском учреждении»^[53]. Ни дать ни взять гражданская казнь, легко переходившая в натуральную в годы репрессий.

Вторым ударом стало распространение принципа назначения аппаратом партийных руководителей, хотя до этого они избирались партийными массами.

Этот принцип был закреплен в новом Уставе РКП (б) в 1922 году. С лета 1922 по осень 1923 года из 191 секретаря губернских комитетов ВКП (б) выбранными оказались лишь 97, остальные были назначены и, следовательно, от возглавляемых ими организаций никак не зависели. Игнорирование принципов демократии возводилось в партийную норму^[54]. Начиная с состоявшегося в 1925 году XIV Съезда ВКП (б) делегатами съездов становились не выбранные своими партийными организациями, а назначенные вышестоящими партийными органами люди.

Политбюро оправдывало эти нововведения, ссылаясь на политическую неграмотность 60–70 % рядовых коммунистов. «Управляющая такой страной, как наша, Российская коммунистическая партия не может не быть строго централизованной организацией. Но в очень значительной степени этот факт объясняется и тем, что культурно-политический уровень всей массы членов партии слишком отстал от уровня руководящих слоев ее», – писал в газете «Правда» Г. Е. Зиновьев^[55].

Пока демократические традиции в партии были еще сильны, многие коммунисты с дореволюционным стажем или вступившие в РКП (б) во время Гражданской войны пытались протестовать против ползучего захвата партии аппаратом. Сначала возникла «рабочая оппозиция»^[56], потом в октябре 1923 года против «бездушных партийных бюрократов, которые каменными задами душат всякое проявление свободной инициативы и творчества трудящихся масс» выступил Троцкий. Затем в ЦК поступило так называемое «заявление 46»^[57] о внутрипартийном режиме, когда не партия принимает какие-либо решения, а всем командуют бюрократы – партийные секретари.

Эти настроения получили широкое распространение не только среди рядовых коммунистов, но и в трудовых коллективах, поскольку командно-административные методы управления становились все менее адекватными в условиях НЭПа. В августе 1923 года состоялись забастовки на заводах в Москве, Харькове, Сормове, внутри партийных организаций стали возникать нелегальные группы, боровшиеся с коррумпированностью некоторой части хозяйственных руководителей.

Несмотря на то что 5 декабря Политбюро ЦК и Президиум ЦКК приняли резолюцию «О партстроительстве», в которой предлагалось «улучшить внутрипартийную, политическую и организаторскую работу» и формально осуждалось «назначенчество», борьба между бюрократами из ЦК и продемократической оппозицией выплеснулась в низовые парторганизации и прессу.

Как раз в это время (январь 1924 года) были объявлены выборы делегатов на общесоюзную партийную конференцию, которые проходили в рамках районных, городских и губернских конференций. При этом, получив большинство, одна из сторон дискуссии волевым порядком снимала кандидатуры меньшинства из списков по выборам делегатов на районные и городские партконференции, членов партийных органов, добиваясь однородности состава делегаций, партийных бюро и комитетов.

В ходе голосования в столичных низовых парторганизациях ЦК терпел поражение: даже в огромной ячейке самого ЦК большинство голосовало против ЦК. А ведь на столицу равнялись провинциальные организации. Этому обстоятельству было посвящено заседание тройки, на котором формально обсуждалась повестка заседания Политбюро. Именно на этом заседании в ответ на вопрос Каменева: «Как завоевать большинство в партии?» – прозвучала знаменитая максима Сталина: «Я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно – это кто и как будет считать голоса»^[58]. Даже таких прожженных интриганов, как соратники по тройке, это заявление сильно удивило.

В итоге различного рода манипуляций, особенно там, где верховодили назначенные секретари региональных отделений, на январском (1924 год) Пленуме ЦК РКП (б) было объявлено, что подавляющее большинство коммунистов во всех партийных организациях высказалось за линию Центрального Комитета. Антибюрократическая оппозиция в партии была разгромлена, что не удивительно, поскольку она не имела организующего начала и была неоднородна по составу – правые децисты^[59] и крайне левый Троцкий со товарищи.

В общем, случилось все по Марксу: государство присвоили бюрократы^[60], а партию – аппарат. Видеть в этом обстоятельстве чей-то злой умысел (обычно кивают на Сталина) – явное преувеличение. Для существовавших условий это был естественный и потому неизбежный процесс.

РСДРП, одной из фракций которой были большевики, действовала в рамках соответствующего законодательства Российской империи об обществах и союзах^[61]. Предметом деятельности любой партии является продвижение собственных модернизационных инициатив по развитию (или деградации – это как посмотреть) общества и государства. Большевики продвигали идею социалистического общества без государства, которая при первом же прикосновении к реальности обратилась в дым.

В результате партия превратилась в ключевой элемент системы государственного управления. Первейшей задачей системы управления является обеспечение устойчивого функционирования государства, то есть воспроизводство существующего порядка, а это невозможно без создания бюрократической структуры. Собственно, бюрократия, администрация и система управления – это почти что синонимы. Поэтому бюрократический аппарат в рамках большевистской партии не мог не возникнуть.

Вместе с тем общественная составляющая партии никуда не делась. Множество профессиональных революционеров и просто активистов постоянно спорили с руководством, предлагая свои подходы к строительству социализма в стране. Безусловно, это вносило существенный элемент нестабильности в процесс функционирования.

Поступить так, как это принято во многих государствах, где пришедшая к власти партия просто делегирует своих представителей в государственные органы, а сама остается в рамках общественной структуры, продвигая свои идеи, большевики не могли. Их базовая идея диктатуры пролетариата, то есть диктатуры мизерного социального слоя над всем населением, этим самым населением в большинстве своем воспринималась в штыки. Вряд ли коммунисты выжили бы на поле конкурентной публичной политики без ВЧК и ОГПУ, управления системой распределения всяческих благ и тотального контроля над прессой, то есть без поддержки государства.

Бюрократия и общественная деятельность в рамках одной сущности – это такой нонсенс, которому трудно подобрать аналог во всей богатой мифологии человечества. Разве что двуликий Янус, смотрящий в противоположные стороны, одна половина которого склонна к авантюрам, а другая – любит тихую и размеренную жизнь.

Ленин почувствовал угрозу раскола в партии, но осознать причины – наличие двух несовместимых функционалов в одной организации – и тем более предложить рецепт его преодоления не успел. Идея отдать дело обуздания бюрократии рабочим и крестьянам^[62] уже в момент ее появления выглядела наивной.

Путем растворения активистов-общественников в серой массе маргиналов, запрета на фракционную деятельность, внедрения «назначенчества» вместо выборности партийных секретарей, ужесточения Устава партии и всякого рода процедурных и политтехнологических уловок в ходе выборов на партконференции и съезды аппаратчики одержали сокрушительную победу над общественниками. Иначе и не могло быть, исходя из сущности этих противоборствующих сторон.

В то же время стать партией исключительно бюрократов, этаким орденом, ВКП (б) тоже не могла. Без огромного количества рядовых, не обремененных партийными должностями коммунистов, находящихся во всех порах социума, управляющие сигналы верхушки повисли бы в воздухе. Необходимо было превратить их всех в послушных исполнителей решений суверена, не задающих ненужных вопросов.

Однако оставались еще авторитетные профессиональные революционеры, которые в силу своего громадного опыта по свержению законной власти теоретически могли подорвать всевластие партийной бюрократии. Именно у них аппарат должен был отобрать право на модернизационную риторику, на которой зиждилась легитимность партии, а значит, и партийной бюрократии.

Укрощение строптивых

Борьба за власть в партии в значительной мере осложнялась личным соперничеством между лидерами революции.

В советских канонических текстах вроде «Краткого курса истории ВКП (б)»^[63] и последующих учебников по истории КПСС эта борьба представлялась в виде конкуренции идей по поводу дальнейшего развития страны. На самом деле внутрипартийные дебаты и борьба за власть между конкретными персонами были тесно взаимосвязаны, и отличить одно от другого практически невозможно.

Интересы дела и личные мотивы, политические доктрины и психологические побуждения были настолько переплетены, что для очень многих исследователей разборки между вождями заслонили суть происходящих событий. Тем не менее все эти процессы протекали в рамках общей тенденции становления и укрепления государства.

Когда в конце 1922 года стало ясно, что Владимир Ильич Ленин уходит в вечность, вопрос о том, кто займет освободившееся место вождя, встал в полный рост.

Будучи основателем Учения, Владимир Ильич олицетворял легитимность, а в качестве главы исполнительной власти – легальность Советской власти. Во время Гражданской войны вторым признанным вождем революции был Лев Давидович Троцкий – не менее доктринированный и куда более харизматичный деятель революции, организатор Октябрьского переворота и вождь Красной Армии, силой устанавливавшей новую государственность.

Ленин и Троцкий были фанатиками коммунистической идеи и старались во что бы то ни стало воплотить ее в жизнь, а для шедших за ними практиков эти идеи были не более чем крайне эффективным методом завоевания и удержания власти. После смерти Ленина главными претендентами на роль двух новоявленных вождей революции были Зиновьев и Каменев.

Хотя в условиях мирного времени Лев Давидович растерял свой ореол революционного монстра, тем не менее именно он представлял главную опасность, поскольку его популярность среди коммунистов была еще велика.

Троцкий был настолько упертым догматиком марксистско-ленинского учения, что никакие доводы здравого смысла не могли его смутить. Он отрицал возможность «построения социализма в отдельно взятой стране» не столько потому, что капиталистическое окружение подавит его силой оружия, сколько потому, что в условиях изоляции без постоянной экспансии социализм падет от руки мещанства с его стремлением к спокойной и мирной жизни и разлагающим влиянием на революционные массы^[64]. Троцкий был знаменем коммунистов, не признавших НЭП и настаивавших на силовых методах построения социализма.