Баронесса была, бесспорно, мертва. Ее остекленелые глаза смотрели в потолок. Под обрубком правого безымянного пальца чернело пятно запёкшейся крови. Но не это напугало Зыбкина. Победоносцев и сам вздрогнул, увидев улыбку, которая была натянута на её посиневшее лицо. Улыбка эта казалась противоестественной и отталкивающей.

«Как странно, – подумал не к месту Победоносцев, переведя взгляд на вязь потолочной лепнины и пытаясь понять, что такого захватывающего увидели там глаза покойницы, – ведь сколько страдальцев так живо, так неподдельно взирают на нас с полотен – от древних икон до современных поделок, вроде бурлаков, – но удалось ли хоть какому-то столь же искусно изобразить счастье, подобное тому, которым светится теперь лицо этой мёртвой женщины. По-видимому, счастье – субстанция более загадочная и неуловимая, нежели страдание».

Зыбкин тихонько всхлипнул и вывел Победоносцева из раздумий. По изумрудному оттенку физиономии было видно, что молодой человек борется с приступом тошноты.

– Как живая улыбается, – сказал Брейстер. – И с чего это она?

– Вас рада видеть, Нестор Игнатьич, – пошутил Вдовин.

– Сколько служу, первый раз такое, – ответил Брейстер, непонятно что имея в виду.

Победоносцев посмотрел на своих подчинённых, как на детей. Затем вынул из нагрудного кармана платок, приложил к носу и, нагнувшись, принялся осматривать труп.

– Палец отделили уже после смерти, – продекламировал с места Вдовин. – Иначе крови было бы больше. Ни ссадин, ни синяков. Нет следов на запястьях. Никаких признаков борьбы. Да, одеяла и простыни разворошены, но тут, надо полагать, имела место борьба другого рода.

По зелёному лицу Зыбкина пошли красные пятна, отчего он сразу сделался похож на рождественскую ель. Он раскрыл блокнот и зарылся в нём с карандашиком. Брейстер надул щёки.

– Отчего же она, по-вашему, умерла? – спросил Победоносцев.

– Яд, – предположил Брейстер и тут же на всякий случай улыбнулся, видимо, чтобы, если вдруг что, перевести всё в шутку. И тут же сделался серьёзным, видимо, понимая, что никакие шутки не уместны. Затем побагровел, на этот раз, очевидно, от стыда. Победоносцев пробыл в Москве всего три месяца, но уже во всех подробностях изучил бесхитростную сущность своих подчинённых.

– Наверняка говорить рано, – отозвался Вдовин. – Баронесса умерла мгновенно. Или почти мгновенно. Иначе как объяснить её ликование? Ни один яд не убил бы так безболезненно. Смею предположить, что убийства и вовсе не было.

– То есть как это не было? – замахал бровями Брейстер, будто пытаясь с их помощью взлететь. Ему явно хотелось кого-нибудь повесить, да поскорей. – Что же она сама себе палец… того?

– Если бы вы внимательно слушали меня, то припомнили бы, что эту возможность я уже исключил, – вздохнул Вдовин. – И да, кощунственный акт, последствия которого мы наблюдаем, требует скорейшего объяснения. Но, касаемо самой смерти, я почти уверен, что имел место сердечный приступ.

Брейстер втянул голову в плечи и протёр платком усыпанный удивительно симметричными каплями пота лоб. Победоносцев даже пожалел, что не сможет наблюдать более это геометрическое великолепие.

– Но зачем кому-то понадобился её палец? – спросил Зыбкин, скрипя в блокноте. Одинокий тоненький клок качнулся на его высоком лбу. Несмотря на юный возраст Зыбкина, волосы его были редкие и скользкие, видимо, от плохого питания.

Победоносцев нагнулся и, превозмогая отвращение, понюхал раскрытый в полуулыбке рот покойницы. От неё сильно пахло спиртным.

– Очень правильный вопрос, юноша! В преступлении надобно первым делом искать мотив. Если мы, конечно, не имеем дело с человеком крайней степени помешательства. Но даже у того найдётся мотив, хоть и непонятный большинству из нас.

Победоносцев аккуратно приподнял изувеченную руку и продемонстрировал всем фалангу с торчащим из него осколком кости.

– Обратите внимание, как истерзана плоть. Видите эти маленькие зарубки на кости?

Все, кроме Вдовина, поморщились. Вдовин с аппетитом откусил сайку.

– Это говорит о том, – продолжил обер-полицмейстер, – что преступник действовал спонтанно. Иначе бы он подготовился и имел при себе ножик поострее. Негодяй долго возился, пытаясь перепилить кость. Посмотрите на эти кровавые отпечатки на кисти. Но, сдавшись, преступник просто сломал кость.

– Совершенно согласен, – сказал Вдовин.

Зыбкин издал высокий звук, похожий не то на вздох, не то на приглушённый вскрик. Победоносцев всерьёз побеспокоился, что юношу сейчас вывернет.

– Наконец злодей получил то, что хотел, и покинул место преступления. А вот что он хотел?

– Палец, – предположил Брейстер. – Очевидно, что мы имеем дело с человеком нездоровым. Кому в здравом уме могло бы это понадобиться?

Победоносцев повернулся к Зыбкину:

– Ваша версия?

– Преступнику нужен был не сам палец, а то, что было на пальце, – ответил тот. В его глазах впервые за всё это время появился живой огонёк.

– Совершенно верно!

Победоносцев наклонился к телу, проследил глазами путь крошечных багровых капелек, бегущих по простыне.

– Помилуйте, – запротестовал Брейстер, – но у баронессы все руки в перстнях! Отчего же их не сняли?

Виктор Георгиевич поднял простынь, заглянул под кровать и через мгновение извлёк оттуда кровавый кусок плоти, который некогда был частью покойницы.

Присутствующие, кроме Вдовина, шумно выдохнули. Вдовин улыбнулся. Победоносцев принялся рассматривать находку в лучах солнца.

– Сам палец, конечно, не имел значения. Видите эту вмятину, которая огибает его по окружности? Слава богу, преступник оставил нам что-то для подтверждения наших мыслей.

– Пётр, – обратился он к адъютанту. – В качестве эксперимента выберите любой перстень на руке покойницы и снимите.

Зыбкин сглотнул и огляделся, будто не веря, что обращаются к нему.

– Смелее, смелее, – приказал Победоносцев. – Вы думали, работа в полиции – это бумажки перебирать?

Зыбкин убрал блокнот за пазуху, обошёл труп с другой стороны и выбрал большой рубиновый перстень на среднем пальце.

– Но можно ли, Виктор Георгиевич? – спросил Брейстер. – Снимать украшения с покойницы… Дурной тон-с.

– Мы не в богадельне, господин полицмейстер. В нашей работе нет места для сентиментальных суеверий. Приступайте.

Юноша сжал челюсти, звучно выдохнул через нос и, стараясь не встретиться глазами со счастливым взглядом баронессы, положил дрожащие пальцы на пухлую белую кисть.

– Действуйте же! Мы так до вечера просидим.

Юноша зажмурился, обхватил пальцами перстень и, удерживая свободной рукой кисть покойницы, принялся тянуть. Кожа съёжилась на суставе, не давая кольцу хода. Зыбкин тянул, поворачивал кольцо так и сяк, но у него ничего не выходило.

– Полюбуйтесь, Нестор Игнатьич, – обратился Победоносцев к Брейстеру. – Как видите, баронесса была женщина в теле, и некоторые перстни буквально вросли в её пальцы.

Зыбкин всё кряхтел над рукой, и Виктор Георгиевич уже хотел приказать ему остановиться, как вдруг кольцо соскочило с пальца, вылетело из рук отброшенного назад собственными усилиями юноши, стукнуло о паркет и куда-то покатилось.

В этот же миг тело баронессы будто напряглось и из него вырвался сиплый потусторонний вздох, который тут же с булькающим хрипом оборвался.

Зыбкин рухнул со ступеней и отполз в ужасе от кровати.

– Мать честная! – всплеснул руками Брейстер и принялся медленно и неуклюже спускаться.

– Успокойтесь, господа. Газы, – лениво сказал со своего места Вдовин.

– Земля пухом, – выдохнул Брейстер.

Все присутствующие перекрестились. Обер-полицмейстер передал палец Вдовину. Тот взял его, завернул в платок и убрал в нагрудный карман.

– Дело громкое… – нахмурился Победоносцев. – Это вам не какой-нибудь фартовый придушил маруху. Представьте, какой шум подымется. Необходимо всё сохранить в секрете.

– Да уж как тут удержишь? – запротестовал Брейстер. – Дворня первая всем растреплет. Да и родственников надо оповестить.

Обер-полицмейстер знал, что Брейстер прав. Что то «качество», которого он не должен был допустить, было допущено. В его руках теперь было лишь поскорее раскрыть преступление и найти виновных.

– Тогда думайте, господа, – приказал Победоносцев. – Неизвестному нужен был перстень. Но не какой-то перстень, а именно тот, что был на повреждённом пальце. Остальные его интересовали мало, иначе бы он снял их так же ловко, как сейчас наш бесстрашный юноша.

Зыбкин в смущении отвёл глаза.

– А значит, только та вещица, которая сейчас отсутствует в этой комнате, была его единственной целью. Осталось выяснить, что в ней такого особенного и кто этот ужасный изувер, что пошёл на такое кощунство.

– Это как раз нам известно, – сказал Брейстер не без гордости в голосе. – Некий Жорж Безобразов. Он был сожителем баронессы.

– Откуда известно?

– Служанка Прасковья нашла труп, – сказал Брейстер. – Она же, видимо, и больше всех знает, кто есть этот самый мерзавец.

– Это она причитает? – спросил Победоносцев, который уже некоторое время улавливал из-за стены чей-то плач.

Брейстер кивнул.

– Надеюсь, сможем добиться от нее чего-то, кроме ведра слёз. Пётр, за мной. Нестор Игнатьич, останьтесь здесь, задёрните шторы и никого не впускайте. И достаньте перстень из-под кровати, бога ради. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь его прикарманил. Из наших.

Обер-полицмейстер ещё раз обвёл грозным взглядом место преступления и пошёл к выходу. Зыбкин понёсся вслед, явно довольный тем, что ему не придётся оставаться более в этой комнате. Брейстер остался в комнате, явно довольный тем, что ему не придётся ничего более делать. Вдовин продолжил есть сайку и листать газету. Он и так был всем доволен.

* * *

Время тянулось бесконечно. Пролётка еле плелась и подпрыгивала на каждом камешке. Поль не мог более этого выносить и спрыгнул с извозчика в начале Пречистенки. Тряска, однако, никуда не делась. Вибрировал, как оказалось, он сам. Князь спрятал мокрые ладони в карманы сюртука и зашатался вперёд по улице, глотая c жадностью сладкий майский воздух.

Особняки нависали с обеих сторон и таращились окнами. Вороны выглядывали с крыш и каркали, будто прогоняя чужака.

«Вороны – умные птицы, – подумал Поль, ускоряя шаг. – А я что? Неужто не зря денег отдал? Ведь обещал же Дюпре, что желание исполнится образом самым неожиданным… Вот оно и исполняется. Или пули отливал? ^[10] Ведь письмо пришло до того, как я ему всё рассказал. И не его ли упоминает в письме баронесса? Странно всё».

В раздумьях он налетел на лакея, сопровождавшего хорошенькую даму. Когда-то давно, ещё в прошлой жизни, Поль, кажется, танцевал с ней на балу. Ах, как мило она тогда краснела. Сейчас же она оглядела его дурной галстук, рваную обувь и отвернулась. Лакей закрыл даму спиной и смерил князя надменным взглядом.

Князь поспешил прочь, ещё долго чувствуя на себе их полные презрения взгляды. Душу больно скрутило, будто её, как тряпку, выжимали нежные, но сильные девичьи руки.

«Как только я получу перстень, как только я…» – думал князь и всё глубже погружался в обычные свои фантазии. В них женщины падали в обморок от одного его взгляда, а мужчины с уважением жали руку и называли по имени-отчеству.

Колокол пробил третий час и осыпал пустую улицу призрачными отзвуками. Князь вынул часы и подвёл вечно отстающую стрелку до девяти.

Особняк баронессы уже виднелся впереди. Он возвышался над остальными постройками и занимал, как помнил Поль, целый квартал между двумя переулками.

Горло пережало от волнения. Князь ослабил галстук и сбавил шаг. «Что, если всё это ловушка? – подумал он. – С чего старухе отдавать кольцо? Что, если и Дюпре, и письмо – лишь звенья одного бесчеловечного розыгрыша?»

У ворот стояли несколько экипажей. Поль подошёл ближе и увидел, что экипажи эти полицейские. Один из них выделялся особо. Эту коляску на дутых шинах, запряжённую гнедой парой, в Москве знал каждый. В ней разъезжал не кто иной, как сам обер-полицмейстер.