В голове князя воскрес образ пустых сапог, и ему снова чуть не сделалось дурно.

– Не гневитесь на него, – рассмеялся Дюпре. – Да, Бернард лишён некоторых частей тела, но не обделён странноватым чувством юмора. Сам попросил подвесить его на дверь, чтобы он мог, говоря его словами, «встречать клиентуру». Не любит, видите ли, сидеть сложа руки. – Дюпре в голос рассмеялся.

– А я уж, грешным делом, подумал, что теряю рассудок, – ответил князь, не в силах не улыбаться сам. – Настолько необычная картина.

– Надеюсь, он хотя бы не клянчил у вас деньги?

– Не припоминаю…

– Ах, несносный! – вскрикнул иностранец и ударил ладонью по крышке стола. – Сколько вы дали ему?

– Нисколько, – сказал князь, решив не врать больше проницательному господину, который с такой лёгкостью раскрыл его обман. – Я, признаться, сам не в том положении, чтобы подавать.

Тонкие губы Дюпре искривились в отвращении.

– Мерзавец! Плут! Преступник! – От его криков полупустая комната зазвенела. – Приношу свои глубочайшие извинения за это безобразие. Что уж там, он даже меня в своё время умудрился обокрасть! Впрочем, Ваша светлость не должны держать зла на бедного калеку. Боюсь, долго он не протянет… Маловато оказалось в нём жизненной энергии.

– Бог с вами. Я оттого и не сказал вам сразу, чтобы не навести на него поневоле ваш гнев.

– Однако хорош! Верите ли, когда-то он был отменным попрошайкой. И сейчас не успели бы вы моргнуть, как он обобрал бы вас до нитки.

Последнее замечание совсем не понравилось Полю. Он хотел было возразить, что сам обберёт кого хочешь, но подумал, что это будет неуместно.

Дюпре достал из портсигара чёрную папиросу и закурил.

– Мы, конечно же, перейдём через мгновение к вашему делу. Но не хотите ли для начала узнать преинтереснейшую историю о том, как Бернард сделался таким?

Поль, конечно, ничего такого знать не хотел, но из вежливости кивнул.

– О, вы не пожалеете! Не пожалеете! – улыбнулся иностранец и выдохнул в лицо Поля целое облако ароматного дыма.

История Бернарда

Большинству людей свойственно мечтать о всякой ерунде. Деньги, власть, женщины, безделушки, смерть других людей, на худой конец… Бернард же мечту имел самую чистую. Ни золотые горы, ни держава со скипетром, ни хорошенький женский зад не способны были взволновать его душу по-настоящему.

Чего он хотел, так это стать лучшим в том, что делает. А делал он вот что…

Каждое утро он покидал свой особняк в западной части Сен-Луи и отправлялся на север Парижа. Там, в небольшой съёмной квартирке, он наконец мог позволить себе стать тем, кем он являлся.

Он вешал на крючок цилиндр, скидывал фрак, расстёгивал алмазные запонки, вынимал из кармана золотые часы, снимал шёлковую сорочку. Словом, разоблачался. Сдёргивал личину, которую на него навесило общество, семья и происхождение.

Вместо этого он надевал дырявую шинель с подшитым изнутри тряпичным горбом. Взъерошивал волосы, уложенные цирюльником только полчаса назад, мазал лицо отборной парижской грязью, которую имел при себе в коробке из-под монпансье. И во всём этом облачении спускался на площадь Клиши к десяткам таких же, как он, попрошаек.

И да, не удивляйтесь, некоторые из тех, кому вы подаёте у церкви, сами в состоянии подать кому угодно. Но Бернард отличался от них всех. Будучи наследником крупной оружейной мануфактуры, он, очевидно, в деньгах нуждался ещё меньше остальных. Его интересовало другое.

Ещё юношей он узрел иллюзорность окружающего мира. Понял бессмысленность светских ритуалов и фальшь общественных правил. Молодость он посвятил следованию пылким политическим учениям. А к тридцати годам, разочаровавшись и в них, осознал, что ничего из себя так и не представляет.

И тут ему пришла стоящая мысль – стать лучшим хоть в чём-то. И не ради славы. Он просто захотел попробовать, какое оно на вкус – совершенство.

Одного желания мало, говорят они. Какая отвратительная ложь! Её проповедуют неудачники, которые только и умеют ходить протоптанными тропами. «Невозможно!» – кричат они и трясут пыльными аргументами. Но одного желания, мсье, одного горячего и искреннего желания, более чем достаточно! Ведь именно желания крутят жернова этого мира. И наш Бернард догадался об этом.

Когда он облачился в ветошь, он впервые в жизни почувствовал, что находится на своём месте.

Площадь с ним делили настоящие профессионалы. Липовые священники с бездонными запасами проповедей. Вечно беременные проститутки с провалившимися от сифилиса носами. Безумные старухи, держащие в сучковатых руках свёртки с полуживыми младенцами, покупаемыми у тех же проституток, когда те разрешались от бремени за ближайшей помойкой. Обезображенные неведомыми болезнями старики. Голые дети со съеденными оспой лицами – те самые, которые чудом выживали в свёртках безумных старух. Ветераны всех войн и революций, потерявшие части тел, но не где-нибудь на высотах Шпихерн-Форбах, а уснув зимой в осквернённом ими же сугробе. Всем находилось место под монументом маршалу Монсею.

По сравнению с ними Бернард был белым лебедем, приземлившимся на поверхность пруда, покрытого трупами и фекалиями. Как он ни пачкал грязью лицо, как ни сгибался под тяжестью своего мнимого горба, ничто не могло скрыть от прохожих его стать, его не знавшие труда руки и не замутнённый выпивкой взгляд. Внимание всегда доставалось другим. Более тщедушным, жалким и изувеченным.

Долгое время он клял судьбу, что ему довелось родиться в богатстве и достатке. Но потом понял, что дело в другом. Что достичь совершенства невозможно, действуя вполсилы. Необходимо чем-то пожертвовать.

И решение пришло внезапно. Так бывает со всеми стоящими идеями. Долгое время идеи зреют в сознании и существуют лишь аморфными призвуками будущей сути. Потом они конденсируются в светящееся озарение и пробивают толстую кожу предрассудков, являя своё пугающее великолепие миру!

* * *

Дюпре оглядел стены комнаты, будто узрев это самое великолепие, о котором говорил. Поль повернул голову, но не увидел ничего, кроме грязноватых обоев.

Иностранец стряхнул наросший пепел и заговорил низким голосом, поворачивая гипнотические глаза на Поля:

– Так, тёплым осенним вечером, Бернард Мармонтель, богатый промышленник и завидный холостяк, закрылся в кабинете один на один с раскалённой в пламени камина пилой.

Перепуганная страшными криками прислуга долго не могла выбить подпёртую секретером дубовую дверь. А когда им это всё-таки удалось, внутри их ждали лишь окровавленное лезвие пилы, обгоревшая в камине конечность и распахнутое настежь окно, занавески которого трепал пахнущий гнилыми листьями ветер.

Наутро Бернард гордо демонстрировал населению площади кровоточащий обрубок на том месте, где ещё вчера была его правая рука. Он больше никогда не вернулся в поместье. Презрев компромисс, он наконец стал тем, кем всегда хотел быть. Так началось его шествие на вершину этой сломанной лестницы.

Дюпре надолго задумался, попыхивая сигарой. Поль почувствовал, что это его шанс перейти побыстрее к делу. Но как только он раскрыл рот, иностранец выдохнул ему в лицо гигантское облако дыма. Отчего Поль до слёз закашлялся.

Дюпре с улыбкой наблюдал за страданиями князя. Глаза его как-то нехорошо блестели. Наконец он продолжил:

– Когда через пару лет я встретил его у подножия церкви Мадлен, он передвигался на деревянной дощечке с колёсиками, отталкиваясь левой рукой – единственной оставшейся конечностью, – и умолял перепуганных прохожих отрезать и её. Вот как сильно манил его вкус совершенства! Я единственный, кто понял его замысел, проникся к нему уважением и исполнил его желание. Бернард сделался самым несчастным из всех калек, которыми кишел, да и сейчас кишит, Париж.

Однако поддерживать в себе жизнь в таком состоянии, как вы понимаете, ему стало проблематично, поэтому я взял его в услужение. Тогда же он стал именоваться Бернард I. И пусть тело его ждало ещё множество болезненных перерождений, а к имени всё прибавлялись и прибавлялись палочки, это не изменило сути его стремлений.

* * *

Несколько минут прошли в тишине, разрезаемой лишь тиканьем часов. Комната заполнилась дымом настолько, что Поль едва различал иностранца напротив. Дюпре с влажной улыбкой наблюдал за его реакцией, и совсем уже не казался князю ни приятным, ни привлекательным. Была в нём черта, которая более всего встречается в людях надменного нрава, когда через каждый жест, пусть даже самый благородный и вежливый, сквозит насмешка и ощущение собственного превосходства.

– Простите, – начал Поль, тщательно подбирая слова. – Не могу похвастаться тем, что я понял всё, что вы рассказали. Но не показалось ли мне из вашей истории, что вы изволили отрезать несчастному руку?

– Да. – Дюпре кинул окурок на пол и придушил туфлей. – И со временем я зашёл несколько дальше. С этого и началось моё нежное увлечение анатомией и первые эксперименты. Вас это удивляет?

– Меня удивляет, что кто-то отказался от хорошенькой мануфактурки и переехал попрошайничать на сырую площадь. А ещё я ни за что не поверю, что проходимец, который встретил меня в коридоре, – французский аристократ.

Дюпре взорвался хрустальным смехом:

– Вы, князь, смотрите на мир под удивительным углом. Что до Бернарда, то мы прошлись только по самому началу этой истории. И чтобы рассказать её всю, боюсь, у вас не будет…

– Не будет, – перебил князь. – Хотелось бы побыстрее, как говорится, revenons à nos moutons ^[4].

Повисла неловкая пауза. Поль уже жалел про себя, что так грубо оборвал иностранца. Тот сверлил его увлажнившимися, будто от обиды, глазами.

– Приношу глубочайшие извинения. – произнёс Дюпре. – Потратил ваше драгоценное время на пустые, хоть и приятные, воспоминания. Так с каким желанием пожаловали вы? Вам тоже нужно что-нибудь отрезать?

– Бог с вами, – перекрестился Поль.

– Ну так что же тогда? Не томите.

– Господин Дюпре, – начал Поль, – учитывая усилия, которые я потратил, чтобы достать инвитацию, а также сумму компенсации, могу ли я рассчитывать на вашу конфиденциальность?

– О, всецело! – заверил господин.

Поль слизнул пот с верхней губы и зашептал:

– Шесть месяцев назад я имел неосторожность утратить один важный предмет.

– Предмет?

– Сущая безделушка, казалось бы. Старый перстень. Грошовый к тому же. Но теперь, в его отсутствие, от меня начисто отвернулась удача.

Дюпре как-то весь сразу выпрямился в кресле и наклонился к князю:

– Так вы из тех, кто верит в удачу?

– Поймите, я не из суеверных, и сам рассмеялся бы в лицо первому, кто рассказал бы нечто подобное. Но, оказавшись в том положении, в котором я оказался, поневоле начинаешь верить в сверхъестественное. Сперва перестало везти в карты. За месяц я проиграл всю наличность. За следующий – нажил прилично долгов. А ещё через два мои попытки отыграться сделали меня полнейшим банкротом и посмешищем для всей Москвы. У меня даже появилось обидное прозвище – бедный князь. Я ведь я побогаче многих был! Прадед мой при Бородине погиб, и на стене храма Христа Спасителя пропечатан, между прочим. Можете пойти посмотреть.

– Всенепременно схожу, – заверил Дюпре.

– Мануфактурка моя железноделательная, батюшкой ещё построенная, ни с того ни с сего лопнула. Три деревни, фамильная усадьба – всё с молотка ушло в счёт долгов! А недавно, в конце зимы, в мой экипаж ударила молния! Я чуть не лишился жизни – последнего, что имею. Вот тут я и понял, что сама смерть охотится за мной… Вот буквально только что меня чуть не придушил извозчик!

Дюпре внимательно смотрел на князя, обхватив тонкими пальцами острый подбородок.

– Но как же вы умудрились утратить столь ценный предмет?