– Он уже убегал? – Я прислонился поясницей к умывальнику, закурил и подкурил ей. Кажется, мы утратили чувство времени и страха: застань нас кто-нибудь прямо сейчас, пришлось бы платить штраф. Не уверен на счёт неё, но у меня денег почти что не было.

– Нет. Но я знала, что хотел бы. Он такой бунтарь. Как будто подростка заперли в старом теле.

Её глаза наполнялись мелкими золотыми вспышками, стоило заговорить о нём. В уголках губ наметились первые морщинки. Думаю, Лизу и Карла связывало множество улыбок, шуточек «для своих» и авантюр, о которых он ни за что не расскажет.

– По-Вашему он нормален?

Я осёкся, понимая, насколько подозрительным и бестактным кажется мой вопрос.

– Я теряю время.

Она сжала челюсти, намотала шарф на тонкую, жилистую шею, ещё раз обвела взглядом коридор и начала проверять кабинки, осторожно, почти бесшумно толкая дверь за дверью.

Последняя дверь. Несколько секунд, чтобы принять окончательное решение. Почему я боюсь последствий?

– Вы очень красивая.

Она успевает дотронуться до ручки кабинки. Дверь приходит в движение, слегка подаётся назад и возвращается в короб.

– Я всегда веду себя, как дурак, когда мне нравится женщина. Вы появились тут, и я решил… Я… Лиза, простите. Всё вышло как-то не так.

Она поджимает губы, смотрит на меня, приподняв подбородок, гордо, как мститель. Поза – героическая, странно сочетающаяся с её невесомой фигурой.

– Решили, что здорово склеить девушку в мужском туалете? Да Вы в отчаянии.

Язык острый, слова – справедливые, злые. Совсем как те, что иногда вырываются у Карла.

Она нашаривает дверную ручку, не отводя взгляд. Я понимаю, что следовал за ней всё это время, отворачиваюсь к кранам, смиряясь с поражением, и набираю воды в ладонь, чтобы умыться. Но что-то меняется. Из кармана она выуживает маленькую записную книжку и карандаш, быстро, небрежно делает запись, вырывает клетчатый листок и протягивает мне.

– Если Вы встретите его, скажите, что я жду. Я всегда буду его ждать. И позвоните мне. Хорошо?

Мы стояли так близко, что и теперь я помню, чем она пахла: крепким табаком, напитавшейся влагой тканью и леденцами с мёдом. Она взяла руку, которую я так и не протянул в ответ, вложила в ладонь записку и согнула мои пальцы. Пару секунд я был почти уверен, что мы прижмёмся к друг другу и простоим так вечность – будто герои, что оказались по блату сразу в конце романа. Но Лиза неловко похлопала меня по предплечью, заправила волосы за уши, мельком глянув в зеркало, и широким шагом направилась к выходу.

– Эй! Вы не назвали мне ни одной приметы. Как я его узнаю?

Я измял бумажку и успел подумать, что с трудом разбираю скачущий почерк. Она развернулась на каблуках, заложив руки за спину. Покачалась, перекатываясь с носка на пятку, и едва не врезалась в мужчину, спешащего по безжалостному зову человеческого естества.

– Я не говорила Вам, как меня зовут, не так ли? А Вы откуда-то это знаете. Думаю, Вы справитесь и без моих описаний, господин Экстрасенс.

С этими словами она вышла. В коридоре стало слишком холодно, просторно и тихо.

– Что за урод тут накурил? Дышать нечем.

Я поспешно спрятал сигареты в карман и скрылся в кабинке раньше, чем в зеркалах отразился ещё один посетитель.

***

«Я всегда любил читать» звучит безобидно, интеллигентно. Есть в этой фразе, пожалуй, даже некий оттенок благородства. Но стоит перефразировать: «Я всегда прятался в книгах», и весь флёр улетучился, не так ли?

Прятался, это правда. От стотонного молчания родителей за столом, от насмешек в школе. От отказа первой девочки, которая мне понравилась, и двадцатой, осознавшей, что я не готов ни к браку, ни к детям. Помню, как пришёл из бара, не имея понятия, где оставил деньги и отчего болели рёбра. Тогда я не стал осматривать себя, не позвонил куда следует, а только улёгся на кушетке с книгой и проспал под ней до следующего вечера.

Вот и Карл не производил впечатление атлета, хулигана или борца. Сейчас мне кажется, что в юности он тоже был щуплым, излишне манерным и требовательным к своему окружению. И тем не менее, между нами была огромная разница: он не смущался жизни. Настоящей, со всеми страстями, красками и помоями, из которых она должна состоять. Возможно, его били – и он бил в ответ. Неумело, не направляя энергию, как говорят знатоки, от бедра к кулаку. А просто потому, что того требовали жизнь и его представления о справедливости.

– Кхм.

Я так и стоял, глядя на него, уже несколько минут, увлечённый собственной цепочкой размышлений. Карл успел привести в порядок костюм и вытереть лицо. Он сложил листы в аккуратную стопку, выбросил в корзину для мусора сигаретные бычки и теперь смотрел на меня словно нетерпеливый экзаменатор.

Я поспешно сел, забыв о намерении не следовать его странным правилам, скрестил ноги и протянул руку за следующим рассказом.

– Не знаю.

– Что?

– Не знаю, готовы ли Вы.

Он произнёс это с каким-то странным выражением. Не желая взять меня на «слабо» или задеть, не желая нагнать пустую интригу, добавить саспенса. Долгий взгляд, который я постарался встретить с достоинством, спрашивал меня «Как ты?», и эта внезапная перемена обезоруживала.

– Я тоже не знаю.

Я быстро устал блистать остроумием и уворачиваться от словесных острот. А ещё мне почему-то казалось, что чем дальше я погружаюсь в эти истории, тем больнее мне будет после, когда мы расстанемся и поковыляем каждый в свою жизнь.

– Давайте попробуем.

Он стал протягивать листы по одному, просматривая зачем-то их содержимое. Пару последних он придержал, замедлившись в нерешительности.

– И?

Я уже мельком взглянул на написанное и понял, что держу в руках середину и конец.

– Название этого… сочинения – грубость и мерзость. В приступе отчаяния я затёр его, но всё очевидно, не так ли? Оно… не отражает моего отношения. Но когда-то мне показалось, что лучше всего, со злой иронией, свойственной жизни, отражает суть.

Карл печально улыбнулся и наконец отдал мне листы. Там, где были его пальцы, на тонкой серой бумаге остались влажные следы.

Ш.

Она приложила указательный палец к криво выведенным буквам «М.П.» и стала смотреть, как бумага впитывает её кровь. Уставшая и грязная, скоро эта женщина войдёт в дом, где её тщательно осмотрят и запишут информацию обо всех полученных за день повреждениях и отметинах. Её вымоют и уложат в постель. Утром – подстригут ногти, расчешут волосы и выдадут новое, чистое бельё. Таков порядок.

Зелёный цвет индикатора. Чисто. Она выдохнула и достала из-за уха сигарету. По узкому коридору быстро расползся едкий и горький запах дешёвого табака.

– Доброго вечера, жердь.

– Люблю тебя. Спокойной ночи.

Она наклонилась к консьержке, просовывая в небольшое окошко пачку сигарет.

Дверь в пустоту открылась, и женщина шагнула к полумраку улицы, ничего не страшась.

Водитель поприветствовал её кивком головы. Женщина ненавидела и эту машину, и этот город – уродливое нагромождение бетонных блоков. Улицы, не имеющие названий. Эту ночь – тошнотворно-сладкую, душную, искрящуюся неоновыми воспалениями закусочных, баров и игорных домов.

– Как только тебя не тошнит от этого. Как только вас всех не тошнит.

Он молча ждал, когда она докурит.

– Сначала отъедем или сразу домой?

– Я должен сопроводить тебя на встречу на Вилле, здесь часа два пути. Лучше тебе выглядеть чуть менее грязной, чем обычно. – Он достал из багажника синий пластиковый контейнер. – Возьми полотенца. Оботрись как следует. Я включу свет – дорисуешь всё, чего на твоём лице не хватает, и поедем.

– Ты не спросил про цвет индикатора.

Женщина опустилась на заднее сиденье, резким движением закрыла дверь и открыла контейнер. Три тёплых влажных полотенца пахли лавандой. Тот же запах, та же машина, что и два года назад. Она осторожно запустила пальцы в ткань и закрыла глаза.

– Твоим богам, кажется, плевать, чем ты там занимаешься. Я в тебе не сомневался.

***

– Бог. – Она захрипела и подняла голову, всё ещё щурясь от яркого света неоновых ламп, гнездившихся по периметру длинной, обескровленно-белой комнаты. Кожей чувствуя через тонкий полиэтилен холод, женщина раскачивалась, сидя на железной кушетке для осмотра. – Ты, видимо, равняешь себя с ним в такие моменты. Правда же?

Мужчина улыбался. Его улыбка – мягкая, покровительственная, спокойная – над стройкой уже слегка посерела и поистрепалась, в то время как у казино она всё ещё пахла краской: сияющая, не смытая временем, не стёртая недовольством проигравших.

– Как это, наверное, здорово, дорогой мой. Как приятно делать такие большие деньги из таких простых вещей, верно? – Женщина закурила, едва врач закончил осмотр и согнулся над столом с записями. – Сестра, опустившаяся на самое дно. Брат, который пытается всё изменить. Достаточно ли это трагично для твоих избирателей в этом году?

Она сжала сигарету в зубах и принялась растирать свои ноги. Белые, оплетённые паутиной вен, тонкие и слабые. От инъекции двухлетней давности следа, различимого глазом, уже будто бы не осталось.

– Я прошу тебя только об одном. Не вкалывай мне это. Ты не должен. Я хочу вернуться и работать как все.

– Законы крови не позволяют мне так поступить, дорогая. Законы маркетинга не позволяют вернуть тебя домой. Так мы и застряли с тобой в этом неприятном положении, что ж…

Он заговорил с сестрой впервые за два года. Заговорил без посредников: без адвокатов, ассистентов, секретарей, врачей. Женщина почувствовала себя так, словно холодная металлическая рука сжала её шею. Она ощутила слабость, замёрзшие ноги начали неметь, свет ламп дрожал, повисая в воздухе.

– Ты. Ты каждый день даёшь приют и тепло незнакомым мужчинам? Ты смотришь, как друзья умирают, как сменяются декорации обшарпанных простаивающих заводов? Ты – смешное, заформалиненное чучело…

Её гогот рябью прошёл по стенам. Мир замерцал, закачался, железный стол задрожал под ней, норовя сбросить и растоптать женщину своими острыми блестящими ногами. Она сползла на пол, сжалась и затихла, сосредоточившись на том тепле, что ещё оставалось в её жилах.

Мужчина поддёрнул брюки и опустился рядом. Его пальцы осторожно коснулись лодыжки редкой гостьи, скользнули выше по икре и остановились у крошечной, едва заметной синей точки под коленом.

– Здесь. Ровно сюда. Посмотрите, доктор. В этот раз, будьте добры, сделайте аккуратнее. Люди говорили разное, а теперь… Теперь они должны знать только то, что мою сестру бережёт сам Бог.

Он извлёк из нагрудного кармана платок, вытер руки, бросил его к отходам класса «В» и вышел, не оглянувшись.

Врач запер дверь, снял латексные перчатки и опустился на стул. Он осторожно ввёл иглу между фалангами указательного и среднего пальцев, стараясь дышать размеренно и спокойно. Сделав инъекцию, мужчина отложил шприц и извлёк из потёртого кошелька почерневшую серебряную монетку. Она сверкнула в воздухе и приземлилась точно в центре его раскрытой ладони.

Его пациентка по-прежнему лежала без движения. Четыре рыхлые тени взяли её фигуру в кольцо, и врачу казалось, что он видит мёртвую, низвергнутую богиню улицы, изувеченному телу которой пришли поклониться горюющие, лишь случайно увиденные им ночные создания.

– Сказал я милой: «Что за дом? Танцуют мёртвые кругом, и прах кружит в объятьях праха» …²

Врач поднял женщину, ожидая, что с минуты на минуту тени набросятся и разорвут его тело, но они исчезли. Её глаза были открыты, волосы прилипли ко влажному лбу, губы едва шевелились, и внезапно мужчина понял, что женщина поёт. Поёт почти беззвучно:

– Но, слыша скрипки визг, она со мной простилась и одна вошла в дом похоти без страха.

Он осторожно опустил хрупкое тело на стол. Неловко улыбнувшись, достал из кармана халата старую серебряную монетку и вложил её в ладонь пациентки.