Она приложила указательный палец к криво выведенным буквам «М.П.» и стала смотреть, как бумага впитывает её кровь. Уставшая и грязная, эта женщина, по обыкновению, готовилась покинуть свой завод, чтобы врачи тщательно осмотрели её кожу и, сгорбившись над большими приходскими книгами, составили отчёт обо всех полученных ею за день повреждениях и отметинах. Утром, как всегда, ей подстригут ногти, её тело омоют, волосы расчешут и, разумеется, выдадут новое, чистое бельё. Таков порядок.

Красный. Цвет индикатора красный. Консьержка схватилась за телефонную трубку. Их глаза встретились. Очередь возмущённо загудела. Красный. Цвет индикатора действительно красный. Женщина усмехнулась и достала из-за уха сигарету. По узкому, кишащему людьми коридору быстро расползся удушающе – едкий запах дешёвого табака.

Глава V

Я часто беззвучно шепчу слова, увлекаясь чтением. В детстве мне казалось, что привкус от них остаётся на языке и губах – в тех местах, которые обгрызаешь, когда кожа обветрится и огрубеет. От того, что сейчас мой рот залило мазутом, захотелось сплюнуть.

Вместо этого я прокашлялся и протянул листы обратно, желая избавиться от них, будто пропитанная ядом бумага жгла мне руки.

– Это правда то, о чём я думаю?

– Правда.

– Это Тень врача?

Карл кивнул. Его взгляд поднялся по желобку у двери и замер над моей головой.

– Он был замечательным человеком. Светлым. Мы разделили обед в общежитии молодых специалистов и стали друзьями. Это было честью для меня.

– Но Вы не любите докторов.

– Этот – особенный.

– Но то, что он сделал… Что это было? Она умерла? Чем он её? Для чего?

– Вы читаете или витаете в облаках? Он влюбился в неё.

Карл слегка повысил голос. Он захрипел, прокашлялся, утёрся платком и посмотрел на меня влажными глазами.

– Полюбил. Он ходил к ней, я помню. Приносил продукты, книги. Она сворачивалась у него на коленях, и он читал вслух. Она его пережила. Когда его не стало, нас объединило наше горе, но мы никогда больше не говорили о нём.

– Но сбежать? Накопить денег, найти другую работу в другом городе, с другим именем…

– Как в книгах, как в кино… – Старик продолжил мою мысль и покачал головой. – Увы.

– Увы, – повторил я эхом, чувствуя, как мало соприкасалась раньше моя жизнь с реальностью.

Мы ели в молчании. Оно заменяло нам молитву перед трапезой и позволяло быть благодарными – каждому за своё – без необходимости браться за руки. Каким вкусным ни казался бы остывший, слегка потрескавшийся пирог Марты, иногда я путался в своих мыслях и терял к нему интерес, наблюдая за Карлом.

Он словно пребывал сразу в двух мирах, мало связанных друг с другом. Старик сосредоточенно жевал, разложив на коленях салфетку из невесомых бумажных полотенец. Глаза же его – карие, прозрачные, цвета аптечной склянки – всматривались в прошлое, к которому я доступа не имел.

– По теперешним меркам восхитительный пирог. Браво!

Он свернул салфетку с остатками крошек и ритуально похлопал над ней в ладоши.

– Автор – сестра, я передам.

– Сигаретку?

– Сигареты, кстати, тоже она пакует. Говорит, это успокаивает.

– А Вы?

– А я… профессиональный читатель. Наверное, – пальцы сжали фильтр, нащупывая шарик с дополнительным вкусом, – я бездельник, который долго верил в свою «особенность».

– Найдётесь. – Я вдруг понял, что мы вместе протираем тарелки, как старые друзья после хорошего застолья. – Вы парень неплохой, просто… – Он прищурился, сделав несколько круговых, удивительно плавных движений кистями в воздухе. – Молодость.

– Спасибо. Минуту, пожалуйста.

Я встал и вышел из кабинки, бережно прикрыв дверь. Умыл ледяной водой щёки и почти всерьёз ожидал, что от моей шеи поднимется волна пара.

Тень

В подъезде пахло аммиаком и старыми газетами. Новый железный ящик, от которого она так и не удосужилась забрать ключ, был доверху забит квитанциями на оплату коммунальных услуг и рекламными листовками. Вытащив те из них, что уже норовили выпасть, женщина присела на корточки и закурила. На радиаторе у выхода неподвижно сидел бомж – он приходил сюда уже около месяца. Самые страшные морозы он пережил где-то в другом месте.

Сигарета потухла.

– Есть зажигалка?

Женщина перевесилась через перила, протягивая руку.

– Спички. Забирай.

Бомж положил их ей на ладонь и сел на прежнее место.

Она дошла до квартиры, сжимая в зубах потухшую сигарету, отперла дверь и вошла, подождав немного чёрную тень, медленно плетущуюся следом.

Май, сырой и душный, ввалился в кишащую шорохами прихожую и скользнул дальше. Он пошевелил штрафные талоны на столе, обогнул заваленный одеждой стул и опустился у стопки старых газет на ковёр. Серая и встревоженная, хозяйка дома смотрела в окно, не отличая земли от неба, не видя машин, не слыша вой клокастой собачей стаи. Вглядывалась в свои зрачки, очертания которых проступали в мутной застывшей жиже стекла, и ощущала языком шероховатость изгрызенной верхней губы. Из уголка её рта свесился забытый измятый окурок.

Тень не спешила. Мелькнула у лица, чуть коснулась век, отпрянула, покружилась. Встала за плечом, повернулась в профиль, сузилась до дымки, поднялась к потолку… И вдруг стала всем.

Женщина так и не научилась предугадывать, когда и как это произойдёт, но уже не пугалась.

Она обвела взглядом комнату, покрытую едва заметной дрожащей плёнкой, провела пальцами по лицу, наконец вынула сигаретный бычок и подкурила снова.

«Эта квартира похожа на забитую доверху пустоту». Её передёрнуло.

Тень сгущалась то там, то здесь. Копировала формы, лилась по столу, укрывала, обволакивала. Солнце провалилось за горизонт, отдав ей и женщину, и её дом, и все предметы в нём, один за одним.

Краски чернели и умирали, корёжась, как пластик в огне. С сигареты опадал пепел, оставляя седые дорожки на обтянувшей острые колени траурной юбке. Темнота шевелилась. У дверного проёма показался силуэт собаки. Он скользнул вдоль стены, покрутился волчком, помотал головой, тряхнув ушами, чуть присел, прогнулся, прыгнул и скрылся в грязно-жёлтом свете уличного фонаря. Женщина поморщилась, приоткрыла рот, запрокинула голову. Из угла выкатился резиновый мяч, и она тихо завыла.

Сцена очистилась: стена была серой, статичной. Ничто не дышало, не трепыхалось и не дрожало. Хозяйка знала, что за её спиной сливаются, закручиваясь в спирали, новые судьбы, десятки историй на выбор, десятки нитей, которые Тень извлекала не то наобум, не то, напротив, с удивительно тонким расчётом, чтобы сплести очередное своё вечернее представление.

– Хороший ты психолог, дорогуша…

Язык, казалось, опух от сигарет. Слюна стала вязкой. Вместо гланд – склизкие горькие камни. Ночь только начиналась.

Тень любила интро. Любила калейдоскопы. Любила управлять временем. Выбрасывала образы и детали, как костёр выбрасывает искры, сливала их в большие фигуры, которые обтачивала и наполняла жизнью до тех пор, пока они не входили в трёхмерное пространство. Отдельным она давала голос, тот самый голос, особенностей которого не вспомнишь, пока не услышишь.

Она возвращала ушедших друзей, воскрешала мёртвых, озвучивала фразы, от которых становилось щемяще-радостно и тошно.

– Боже, ты совсем большая! Иди, иди сюда, я поправлю юбку. Вот так, прикроем немного твои колени. Они худоваты. И ты знаешь мальчиков. Они все думают об одном.

– Мам, хватит. – В голосе слышалось озорство. – Папа тоже был мальчиком.

– Особенным мальчиком, зайка. Именно поэтому его уже нет с нами.

– Ты опять плачешь? Хочешь, я никуда не пойду?

– Не говори ерунды. Иди, потанцуй хорошенько. Только ничего такого не пей, ни у кого не бери…

– Таблеток, жвачек или пастилок. Я знаю, мам. Спасибо.

В коридоре звякнули ключи. Дверь не могла открыться, но по ногам потянуло холодом. Пятки опёрлись о подоконник.

– Ушла! Люблю тебя!

«Твою мать!»

Резкий запах жжёной шерсти отрезвил её. Хозяйка квартиры стряхнула мерцающую точку с юбки, привстала, расстегнула молнию, с трудом заведя руку за спину, и вышла в кухню, подтягивая резинки чулок. Угол столешницы, обжитый журналами и кофейными кружками, вонзился в кожу чуть повыше бедра.

– Уууу! Такая дюймовочка и такая неуклюжая!

Под припыленным абажуром засветились медали. Мужчина выложил из кармана несколько конфет, почесал щёку и присел у входа, прислонившись затылком к дверному косяку.

– Иди отсюда. Я ещё не закончила. Тебе нельзя смотреть. Кыш!

Собственный голос обрушился на неё, как груда камней. Боль под грудью становилась невыносимой, отвлекая от непрекращающейся пульсации в бедре.

– Мне всё равно, как это выглядит. Я, может, уже люблю этот торт любым. Только дай попробовать крем. Немного. Не жмотись, ну. – Фигура подалась вперёд. – Меняю конфеты на крем. Всё по-честному.

Тишина прокатилась по дому страшным валом, ударила в окна, мелкими пузырьками осела на стенах. Тень выжидала. Давала подумать, отдышаться, вспомнить. Обползая чашки, уходя в сток, вытекая из телефонной трубки, она наблюдала и тактично молчала.

– Ладно, минуту. С-с-с… – Она втянула воздух, прижав язык к нижним зубам. – Будет синяк наверняка. И всё опухнет, и в эти твои любимые штаны я точно не влезу. Они обтягивают даже то, чего у меня нет.

В холодильнике включился свет. В ящике для овощей нашлась одинокая банка с консервами. Свинья с отмокшей этикетки держала в копытах большой букет полевых цветов и выглядела тошнотворно нелепо.

– Меняю ложку крема на правильный ответ. Вопрос не такой сложный, ты справишься.

Руки стали слабыми и чужими. Рот наполнился горечью. Такой же, какая преследует после случайно пережёванной апельсиновой косточки.

«Ты женишься на мне?» – вот что следует сказать теперь. Посмотреть в землистое лицо, выбрать позу смелую, почти вызывающую, и принять ответ, как ребёнок принимает волну, что в разы больше, чем он сам.

– Ты знаешь, что ты мёртв?

– Не понял. – Он говорит так же, как тогда. – При чём тут вообще это? Ты снова ищешь повод поругаться?

Как страшно. Как смешно.

– Ты. Знаешь. Что. Ты. Мёртв?

Окно не поддалось, и женщина шумно втянула густой квартирный воздух, опершись на подоконник. Следы копоти на ладонях. Ровно там, где мог быть розовый сливочный крем. Точно там. Как иронично.

Фигура качнулась и поплыла к ней, не касаясь пола, чуть позвякивая наградами, тормоша волосы, нервически ощупывая некогда рассечённый конопатый нос.

– Я знаю это, родная. Но знаешь ли ты?

Её затылок соприкоснулся с чем-то тёплым. За окном взорвалась петарда, и женщине показалось, будто искры прожгли её голову, пройдя через грязную стеклянную панель. Предметы в поле её зрения обрели настолько резкие очертания, что в глазах зарябило от обилия деталей: пылинки, след большого пальца на оконной раме, пористая дорожка воска в центре стола, совок, полный бумажных обрезков.

«Эта квартира выглядит, как притон… Бог мой…».

Она кинулась в коридор. Зубами вытянув сигарету из пачки, накинула пальто и, сбежав по подъездной лестнице, отупело уставилась на свободную решётку радиатора.

– Где?

Придерживая спиной дверь, сосед помахал ей и улыбнулся. Спустя полминуты площадка заполнилась визгом двух его обросших снегом собак.

– Вам не холодно? Вы расстроены? Пойдёмте ко мне. Скоро жена придёт, ужин будет не ахти, но будет. Есть немного выпить и…

– Где бомж? Он сидел здесь, на радиаторе. Последние недели три, четыре… Чёрт, он торчал тут каждый божий день.

– Я никого здесь не видел. Никаких бродяг. Можно спросить жену, но… – Мужчина мягко улыбнулся и осторожно поправил на ней пальто, заметив чёрную ленту чулок. – Лучше бы Вам просто согреться и поговорить немного с живыми людьми. Или помолчать: в хорошей компании это тоже бывает полезно. Оденьтесь потеплей и приходите. Я поставлю чайник.