Самая большая Луна. Испытание светом и тьмой (страница 8)
– Да, это больно. Первая влюбленность, увлечение. Они редко заканчиваются хорошо даже у людей, но у нас с тобой нет права на любовь. Однажды, когда я был молодой и глупый, то же самое говорила мне мать. Тогда я взбесился и сбежал из дома – хотел что-то ей доказать. Да и себе тоже. И только спустя много лет я понял, что она была права. Это ужасно несправедливо, верно. Очень неправильно и больно, что мир так устроен. Но мы слишком человечные для эмеров и слишком опасные для людей. Мы с тобой обречены на одиночество, но можем посвятить свою жизнь заботе о других. Мы умеем любить, и это больно. Очень больно. Так хочется изменить человека, чтобы он в ответ искренне полюбил тебя, но это невозможно. Наша судьба – менять мир, чтобы сделать его чуть более справедливым. Чтобы любить научились все. Тогда и только тогда мы с тобой сможем найти свое счастье. В этом и есть твоя суперсила и призвание. Ты должна отказаться от своей любви ради того, чтобы спасти всех. Чтобы научить любить весь мир.
Кате казалось, что ее сердце сжимается в горький комочек хинина. Ком в горле не давал сказать ни слова. Из глаз текли слезы, и она их уже совсем не стеснялась. Глеб провел ладонью по ее щекам и вытер их, а затем крепко обнял Катю за плечи.
– Прости меня, девочка моя. Этот жизненный урок необходимо было пройти. Неизбежно. Но легче мне от этого не становится. Давай исправим этот мир так, чтобы больше никому и никогда не приходилось идти нашей тяжкой дорогой.
Катя повернулась к нему и медленно кивнула.
* * *
Выезжая со двора, Денис еле увернулся от трех черных внедорожников, которые направлялись в сторону особняка, но, погруженный в свои мысли, не обратил на них никакого внимания. Он с кровью выдирал из сердца Катю, и каждый метр дороги давался ему все тяжелее и тяжелее. Словно незримая нить, связывающая их, натягивалась все сильнее, отдаваясь тоскливой ноющей болью где-то в груди. Так, что было трудно дышать.
А потом она оборвалась и ударила кинжалом в сердце. Денис вильнул и чуть не упал. Ледяной озноб охватил все тело, перед глазами поплыли черные пятна, на мгновение он будто ослеп и даже втайне пожелал прямо сейчас на полном ходу влететь в столб или в лобовое стекло проезжающей мимо фуры. Тогда все закончилось бы просто и быстро и ему больше не пришлось бы терпеть эту боль. Но тяжесть в груди постепенно рассеивалась, перед глазами прояснилось и боль потихоньку отступила в глубину, оставив только ноющую рану. Денис знал, что она будет напоминать о себе каждый раз, когда он увидит счастливые глаза влюбленных.
Глава 5
ГЛЕБ, ПРИОБНЯВ ДОЧЬ за плечи, вел ее по своему «дворцу», как он иногда называл особняк. Они проходили мимо других эмеров, которые оборачивались им вслед, пристально разглядывали Катю и перешептывались.
– Это она! – периодически доносилось до ее ушей.
Отец уверенным голосом рассказывал Кате свой план. Он готовил эти слова уже очень давно и хорошо отточил речь на многочисленных последователях и помощниках, живших в его доме:
– Понимаешь, в каждом эмере есть брешь. Дыра в эмоциональном спектре. У кого-то это гордость, у кого-то жалость. Восхищение, умиление, ненависть, ужас. То чувство, которого он лишен и всю жизнь вынужден красть. Поэтому эмеры не умеют любить. Любовь всеобъемлюща. Она может зародиться только у полноценного человека, у которого есть все эмоции. Убери хоть одно, и все… любви не будет. А без нее любой эмер вынужден рано или поздно стать каннибалом. В детстве меня учили, что если правильно себя вести, не забирать слишком много эмоций – чтобы, не дай бог, не получить удовольствие, – то каннибализма можно не бояться. Якобы сдержаться не могут только дикие. Они выпивают чувство полностью и от этого подсаживаются на него, как на наркотик, но это только половина правды. Даже те эмеры, которые держат себя в руках, страдают оттого, что им недоступна любовь. Они заглушают эту боль тщеславием, жаждой власти, но даже их когда-нибудь постигает разочарование и прямая дорожка к каннибализму. Одни эмеры истребляют других. Так было испокон веков и продолжалось бы дальше, но человечество уходит в виртуальный мир, который нам недоступен. Их эмоции теперь там. То, что остается в реальности, – это эрзац, которым эмеры неспособны питаться, и поэтому все становится только хуже и хуже. Перед большинством из нас встает выбор: умереть от эмоциональной жажды и ломки или стать каннибалом. А ведь каники тоже вынуждены питаться – только уже эмерами. Как только темных станет слишком много, они выжрут всех без остатка и… погибнут сами. Я хотел бы ошибаться, но по нашим с Верой подсчетам через десяток лет не останется никого. Ни эмеров, ни каннибалов.
Глеб подвел Катю к кругу из цветных стеклышек, выложенных в соответствии со спектром, но образующих странный и чем-то знакомый девушке узор. Она вспомнила, что видела похожий в книгах по восточной культуре и мифологии.
– Мандала, – прошептала она.
– Да, это она. Модель вселенной, как считали индусы. Ее же изображали в круглых витражах католических соборов, на потолках мечетей и медресе. Юнг, хоть и не был эмером, утверждал, что через этот образ раскрывается душа человека, и был прав. Душа каждого – целая вселенная, а каждая религия учит именно этому – полноценной гармонии в ауре. Но это у людей. У эмеров все не так. Мы ущербны от рождения.
Глеб включил подсветку и продолжил:
– Но если собрать все оттенки вокруг мощного источника света, то спектр замкнется. Если каждый эмер даст свою эмоцию, свой чистый цвет, а источник, способный работать со всеми цветами, как ретранслятор, многократно их усилит, то через него пройдут все цвета, полный спектр, и сольются в один мощный белый луч. От этого запустится цепная реакция: волна пойдет дальше, найдет отклик в сердце каждого эмера, он подхватит ее и передаст следующим, усилив доступным ему цветом. Вскоре волна наберет такую силу, что случится чудо: эта энергия заполнит брешь в каждом эмере. Навсегда, понимаешь? Она научит каждого испытывать ту эмоцию, которая раньше была ему недоступна. Мы больше не будем зависеть от людей, не будем жрать друг друга и навсегда получим способность любить. Вот ради чего я существую. Это мое призвание… и твое тоже. Потому что я себя уже выжег. Я не могу дать свет, который зажжет сердца других. Это можешь сделать только ты.
– Я не могу быть светом! Я – тьма. Я преисполнена боли и кроме нее ничего не чувствую. Какая любовь? Я могу подарить этому миру только страдание! Мне очень больно! И я хочу только одного: чтобы эта боль прекратилась! – крикнула Катя.
Неожиданно за их спиной раздались одиночные хлопки аплодисментов.
Глеб с Катей обернулись. В дверях зала стоял Макеев с тремя охранниками.
– Хорошо, – сказал он. – Я выполню твою просьбу.
– Нет… зачем ты… нет… не сейчас… – растерялся Глеб.
– А я обращаюсь не к тебе. Катя?
– Что? Хочешь вернуть меня домой? Я не вернусь! Я перепачкаю тьмой стерильную коробку, в которой меня растили! – с издевкой произнесла она.
Глеб с изумлением смотрел то на нее, то на Макеева, пока в его голове не сложился пазл.
– Так она… все это время была у тебя?
– Забавно, правда? – улыбнулся Макеев.
Катя видела, что вокруг отца собирается багровое облако гнева.
– И ты! Ты! Врал все это время! Делал вид, что помогаешь ее искать?! – с яростью произнес Глеб.
Катя понимала, что полчаса назад и сама выглядела так же страшно. Багрово-красная зарница вспыхнула вокруг отца и грозила обрушиться на Макеева и его свиту.
– Ты еще не все знаешь. До своей смерти Нина уже долгое время жила со мной.
Это была последняя капля. Глеб достиг высшего накала. Вдруг он пошатнулся. Грозная аура вспыхнула и растворилась в воздухе. Катя заметила у отца на лбу испарину. Он окончательно перегорел. Макеев словно специально его провоцировал, зная, что таких сильных эмоций он без вреда для себя не переживет.