– Нет, – ответила я, снимая туфли и обнимая маму. – Я буду разводиться, мам. Можно пожить в своей старой комнате пару недель, пока не найду подходящую квартиру?

Я не сомневаюсь в своем решении.

Не смогу простить.

Никогда.

Перед глазами так и стояла мерзкая картина, как Никита держит девушку за волосы, как толкается бедрами в ее открытый рот.

В ушах словно на повторе ее сдавленные недовольные стоны и его хриплые приказы.

Нет.

Не прощу.

Не смогу.

***

– Тут опять Никита звонит, – мама зашла ко мне в комнату и показала телефон. На экране светилась надпись “Любимый зять”.

– Я не хочу с ним разговаривать, – ответила я. – Не бери.

– Так он приедет, – сказала мама очевидную вещь.

Никита всегда был упрямым. Именно упрямым. Он не знал слова “нет”. “Нет” означало для него стимул добиваться своей цели.

– Давай поговорю, – согласилась я, присаживаясь на диван и с шумным выдохом проводя по экрану пальцем. – Да.

Мама вышла.

Я ей все рассказала. Без подробностей. Мне просто было стыдно говорить о том, что я видела. Она не стала обсуждать случившееся. Спросила, хочу ли я чаю или поесть, и, получив отрицательный ответ, сказала, что могу оставаться у нее сколько угодно.

– Наташ, ты?

– Я, – от одного голоса мужа по телу пробежала дрожь отвращения.

– У вас с матерью так похожи голоса.

– Что ты хотел? – спросила я прямо, желая только одного: закрыть глаза и уснуть.

– Хотел узнать, как ты.

– Лучше всех. Что-то еще?

– Да. Я забрал твою сумочку. Телефон разбился. Хочешь, я сейчас заеду в салон, куплю новый и все привезу?

– Не хочу.

– Нат…

– Ник, я не хочу тебя видеть. Неужели ты не понимаешь, что ты сделал мне больно? Или считаешь, что я за пару часов забуду все. Не забуду, Ник. Не смогу. А знаешь почему? – спросила зачем-то. Я ведь могла сбросить звонок и отключить телефон.

– Почему?

– Потому что, пока я умирала от головной боли, которую терпела из-за лекарств, чтобы мы смогли зачать ребенка, ты трахал другую.

В трубке повисла тишина.

– Я ее не трахал.

– Ты ее имел в рот! Грязно и мерзко! Не стесняясь никого и не думая, что тебя могли застать. Тебе было на это плевать. Тебе было плевать на меня! На нашу семью!

– Ты усложняешь.

– Усложняю?! – я не могла спокойно говорить. Я больше не испытывала стеснения, что меня услышит мама. – Да, я усложняю. Я хочу сложной жизни. Если для тебя верность слишком сложно, нам не по пути.

– На что ты намекаешь?..

– Я не намекаю, Никит, я говорю, что подам на развод.

– Наташа, – мое имя прозвучало с тяжелой интонацией, в которой слышалась угроза, – я понимаю, что ты сейчас на эмоциях, но я не понимаю таких шуток.

– Это не шутка, – ответила я. – У меня очень сильно болит голова. Не звони больше, – сказала я и сбросила вызов.

В висках пульсировало с такой силой, что я боялась сделать лишнее движение. Сидела неподвижно, глубоко дыша и борясь с накатывающей тошнотой.

– О боже. Какая же ты белая! – мама зашла в комнату сразу, как я закончила разговор, забрала телефон из рук. – Сейчас принесу таблетку. Точно давление. Сейчас.

– Нельзя, мам, – напомнила я на автомате.

Два года безуспешных попыток забеременеть. Десятки консультаций, литры слитой для анализов крови, бесконечные УЗИ, планирование, подсчеты. И это обесценилось за мгновение. Пшик – и ничего больше нет.

Нет доверия.

Нет любви.

Нет семьи.

Только сожаление. И чувство совершенно неправильной и пугающей радости, что у нас с Никитой ничего не получилось.

– Неси, мам. Очень болит.

Я старалась не думать ни о чем. Не перебирать в памяти случаи, когда Никита задерживался, когда слишком резко реагировал, если я брала в руки его телефон, когда забывал позвонить, уехав в командировку. Не получалось. Так можно было сойти с ума!

Хотелось выть от обиды. От боли. От злости и бессилия.

А еще я боялась.

Боялась, что Никита приедет к маме. При ней он не посмеет вести себя грубо, но он захочет поговорить со мной, постарается увезти домой.

Боялась понедельника, когда мне придется прийти на работу. Подняться на четвертый этаж, пройти в отдел кадров и отдать им заявление. К тому времени все коллеги будут знать о случившемся на юбилее Власова. Уверена, чаты уже кипели новой сплетней.

Вечер субботы и почти все воскресенье я провела в постели. Проваливалась в сон, просыпалась, смотрела расфокусированным взглядом в телевизор, ела, когда мама приносила что-то и вкладывала в руку тарелку, пила.

– Наташ, так нельзя, – сказала она, когда я, щелкнув пультом, легла на бок и накрылась одеялом почти с головой. – Я не могу на тебя смотреть. Сердце разрывается, – она присела на край постели и принялась гладить меня по голове. Нежно-нежно. Как в детстве. – Маленькая моя, жизнь не заканчивается на одном неудачном опыте.

– На двух? – спросила я, хмыкнув.

– Бывает и так. Ты уже взрослая, сама все понимаешь.

– Не хочу понимать, – ответила я.

В понедельник я смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Я словно постарела лет на пять. Безжизненный взгляд, уголки губ, опущенные вниз, как бы я ни хотела улыбнуться – не выходило.

Я не нашла сил вернуться в ту квартиру, где мы жили с Никитой, переодеться и взять косметику, воспользовалась тем, что нашла у мамы. Она всегда была женщиной стройной, даже худощавой, и когда впервые Никита увидел ее, сказал мне на ухо: “А ты шикарно будешь выглядеть в любом возрасте. Я не прогадал”. Сказал так, чтобы это услышала и сама мама.

– Надень мои туфли. Тяжело весь день ходить на таких каблуках,  – предложила она, когда я выбрала в ее гардеробе простую шелковую блузу и длинную юбку. Одежда была немного великовата, но не смотрелась на мне смешно.

– Я только отдам заявление и уйду.

Я так думала ровно до того момента, пока не вошла в отдел кадров и не протянула документ Татьяне Федоровне.

– Я не могу у тебя его принять, – сказала она, даже не посмотрев в написанное.

– Почему?

– Вадим Сергеевич просил не принимать.

Глава 5

– Что значит не принимать? – спросила я.

План, что я строила в голове все воскресенье, рушился.

– Это можешь спросить у него сама. Он уже на месте.

Я посмотрела на дверь, вновь на женщину.

– Вы понимаете, что это нарушение закона? Вы не имеете права не принимать заявление, – спросила я зло, представляя, как мне придется идти по длинному коридору. Двери в некоторые кабинеты будут открыты. И обязательно у Никиты. Он никогда ее не закрывал. Говорил, что сотрудники тоже должны видеть, что начальство работает, а не играет в телефон или гоняет чай.

Не знаю, по какой причине он не приехал к маме на следующий день. Возможно, страдал от похмелья или жаловался любовнице на жену. Меня…

Я слышала, что мама разговаривала с Никитой утром, но не сообщила мне об этом. Она просила его дать время.

– Все вопросы к Вадиму Сергеевичу, – повторила Татьяна Федоровна, не обращая внимания на мои слова. – Пусть сразу поставит визу, если договоритесь, – добавила, когда я взялась за ручку и толкнула дверь.

Не успела я выйти из отдела кадров, как услышала:

– Привет. Опаздываешь.

– Привет, – ответила я, поворачиваясь на голос.

Девушка из маркетингового. Мы с ней никогда особо и не общались. Так, перекидывались парой фраз на обеденном перерыве в кафе. Девяносто процентов своего времени я проводила в компании Никиты. “Я тебе еще не надоела?” – спрашивала его в шутку. Он говорил, что я несу ерунду и что я для него как воздух. Видимо, ядовитый, раз захотел дышать еще кем-то.

– Угу, – буркнула я, торопливо шагая к кабинету Власова. И чем ближе подходила к нему, тем сильнее сердце начинало стучать.

Дверь в соседний кабинет была распахнута – Никита был на рабочем месте. Он разговаривал по телефону, я слышала его голос. Ровный, уверенный. Обычный. Словно для него ничего не случилось.

Набрав побольше воздуха в легкие, я преодолела следующие несколько метров с закрытыми глазами.

– Наташа! Извините, – Никита извинился перед собеседником. – Я вам перезвоню чуть позже. Очень важная встреча. Еще раз прошу прощения, – это он договаривал уже в коридоре, поймав меня за руку. – Привет, – сказал он, осматривая с головы до ног. Отмечая каждую мелочь и недовольно хмурясь. – Могла попросить, я бы привез тебе одежду, – я молчала. – Пойдем ко мне, – он завел меня в кабинет, закрыл за нами дверь. – Твои вещи, – из нижнего ящика достал сумочку. – Ключи, косметика, документы. Телефон купил. Симку переставил.

– Не надо было, – ответила я, пытаясь понять, что же я чувствую.

Волнение, которое окатывает то холодной, то горячей водой. Оно глушило все остальные чувства.

– Почему? Ты моя жена, я должен позаботиться о тебе. И, кстати, таблетки тоже в сумочке.

Никита вел себя и выглядел так, словно между нами ничего не произошло.

– Я не хочу их больше принимать, – я побоялась произнести, что больше не хочу иметь от него ребенка.

Супруг склонил голову набок, всматриваясь в лицо.

– Не хочешь – не принимай. Я всегда говорил, что всему свое время. Что это у тебя? – он подошел и медленно потянул из моих пальцев лист бумаги.

– Заявление. Я увольняюсь, – ответила я.

Никита пробежал глазами по написанному.

– Я сам хотел тебе предложить этот вариант, – он улыбнулся. – Я отнесу его Власову.

– Не нужно делать вид, что у нас все хорошо, Ник, – сказала я, сглатывая собравшуюся во рту горечь.

– Софья с сегодняшнего дня не работает больше в нашей компании, – он холодным тоном произнес имя любовницы.

– А при чем здесь это?

Я завидовала выдержке мужа.

Он выглядел отлично. И дело было не в дорогой красивой одежде. Со стороны я бы никогда в жизни не сказала, что его жизнь изменилась. Тот же взгляд, та же интонация, только в ней появилось больше уверенной настойчивости, словно я болею и меня уговаривают выпить очередную кружку теплого чая, который стоит уже в горле.

– Нам всем было бы некомфортно в одном офисе.

– Ты изменил мне! – выплюнула я. – Это разговор не о комфорте, а о чувствах, верности, уважении. Ничего этого нет. В этом виновата не Софья…

– А ты, – спокойно закончил за мной фразу.

– Я? – произнесла я на выдохе, не веря в услышанное.

– Да. Ты, Наташ. Меня предупреждали, что женщины, стараясь забеременеть, становятся немного одержимыми. Но я не думал, что этого немного будет катастрофически много. Охрененно много, – он раскинул руки, очерчивая в воздухе круг и пугая меня. – Я откровенно заебался таскаться по врачам. Ну бывают же пары, которые живут без детей. И живут счастливо. Ради друг друга. Когда в твоей голове какая-то шестеренка перестала нормально работать? Я не уловил этот момент, Нат, – он взял мое лицо руками, приблизился. – Последние полгода по факту у меня не было жены. Ты была сосредоточена на всем, кроме меня. Я, блядь, ненавижу этот календарик, что лежит на прикроватной тумбе, где ты отмечала день секса, день без секса…

– Так ты тоже хотел ребенка, – произнесла я ошарашенно. – Ты мне говорил об этом.

– Да. Но не ценой нормальной жизни. Ты же свихнулась, – он продолжал держать лицо ладонями. – Ты подыхаешь от побочек гормонов, но упорно продолжаешь их пить. Это явные проблемы вот тут, – он пальцем уперся мне в лоб. – Я хочу тебя прежнюю. Легкую. Веселую. А не свихнувшуюся овуляшку.

– Свихнувшуюся овуляшку, – повторила я за Никитой самое грубое, что можно было сказать женщине, желающей зачать ребенка.

Я знала, что означало это выражение, знала, к кому оно применялось, и никогда не думала, что услышу его от любимого человека.