– Да как же, оте́ц Фео́на, – при́нялся се́товать Маври́кий подсо́вывая учи́телю раскры́тую псалты́рь, – тут же всё по-друго́му, и шифр ино́й и напи́сано мно́го. А вдруг тут та́йна вели́кая сокры́та, а мы все сиди́м и ничего́ не де́лаем?

– Ну не зна́ю, как все, а у меня́ ты уро́к сорва́л, – ирони́чно заме́тил Фео́на и ещё раз бро́сил взгляд на псалты́рь.

– Та́йна, говори́шь? Ду́маю, перепи́счик про́сто записа́л свои́ силлоги́змы от переизбы́тка сужде́ний, смуща́вших его́ созна́ние. Тако́е ча́сто случа́ется.

Водя́ па́льцем по пе́рвой стро́чке зашифро́ванного те́кста, Фео́на запина́ясь едва́ прочита́л вслух:

– Ковепшфсдзо кчфсрег…

Полиста́л псалты́рь, закры́л её, посмотре́л на обре́з проведя́ по не́му па́льцем и переда́л Маври́кию, кото́рый затаи́в дыха́ние наблюда́л за де́йствиями наста́вника.

– Э́то о́чень про́сто, – сказа́л оте́ц Фео́на, отвеча́я на немо́й вопро́с по́слушника, – То, что чита́л тебе́ ра́нее, напи́сано хи́трой мона́шеской «четвероконечной» та́йнописью. А э́то ви́димо разнови́дность дре́внего «ши́фра Це́заря» . Наско́лько я понима́ю, где́-то тут до́лжен быть цифрово́й ключ. Найдёшь его́ – прочита́ешь посла́ние. Зада́чка для начина́ющего диале́ктика. Е́сли бы ты ходи́л на мои́ уро́ки по ло́гике, то понима́л бы, о чём я говорю́.

Оте́ц Фео́на усмехну́лся, ви́дя безме́рно печа́льное лицо́ Маври́кия, и оберну́вшись че́рез плечо́, обрати́лся к отцу́ Дасию, верну́вшемуся в библиоте́ку с больши́м типогра́фским типико́ном под мы́шкой:

– А скажи́, оте́ц Дасий, не могли́ бы мы взять э́ту псалты́рь с собо́й на пару́ дней? За сохра́нность руча́юсь тебе́ свои́м сло́вом!

Кни́жный храни́тель мо́лча прошёл че́рез ко́мнату, стуча́ по деревя́нному по́лу ме́дными подко́вками сапо́г. Положи́л типико́н на по́лку ря́дом со свои́м столо́м и оберну́вшись отве́тил с лёгким раздраже́нием в го́лосе:

– Ты же зна́ешь, оте́ц Фео́на, уста́в запреща́ет нам держа́ть в ке́лье посторо́нние предме́ты, в том числе́ и кни́ги.

– Как же так, оте́ц Дасий? – изуми́лся тако́му отве́ту Фео́на, – Мы же говори́м о псалты́ри, а не о све́тской кни́ге. Как же псалты́рь мо́жет быть посторо́нней в ке́лье мона́ха?

– Всё так, – отве́тил библиоте́карь, опра́вившись от нево́льного смуще́ния, вы́званного неудо́бным вопро́сом, – но по́сле того́, как у нас пропа́ло не́сколько летопи́сных сво́дов и «Диале́ктика» преподо́бного Иоа́нна Дамаски́на , пода́ренная оби́тели патриа́рхом Филаре́том , оте́ц-наме́стник стро́го указа́л кни́ги в ке́льи мона́хам дава́ть то́лько с его́ ли́чного благословле́ния. Возьми́ разреше́ние у игу́мена, и я с ра́достью отда́м тебе́ псалты́рь.

– Прости́, Маври́кий, не в э́тот раз, – развёл рука́ми Фео́на, – Я спрошу́ отца́ Иллария!

Как у́мный челове́к он сра́зу по́нял, что разгово́р око́нчен, и учти́во откла́нявшись, напра́вился к вы́ходу из библиоте́ки, же́стом маня́ за собо́й своего́ подопе́чного. Согбе́нный Маври́кий, му́чимый вдруг напа́вшими на него́ желу́дочными ко́ликами, проскользну́л в дверь впереди́ отца́ Фео́ны и засемени́л в направле́нии «ну́жного чула́на», затра́вленно озира́ясь по сторона́м и шепча́ под нос каки́е-то моли́твы.

– До́брого здоро́вья, оте́ц Дасий! – с поро́га попроща́лся Фео́на закрыва́я за собо́й тяжёлую дверь библиоте́ки.

– Спаси́ Христо́с! – заду́мчиво отве́тил библиоте́карь и, оберну́вшись, пойма́л внима́тельный и хму́рый взгляд и́нока Епифа́ния, исподло́бья бро́шенный на него́.

Глава́ пя́тая.

Ца́рский двор уже́ неде́лю пребыва́л в «Угрешском похо́де» . Ча́стые вы́езды молодо́го госуда́ря на богомо́лье в скро́мную по столи́чным ме́ркам Николо-Угрешскую оби́тель весьма́ изумля́ли лука́вых и чо́порных царедво́рцев, но поско́льку от Москвы́ до неё бы́ло не бо́лее 20 вёрст, то мно́гим вы́бор царя́ о́чень нра́вился. Для изря́дно страда́вших в да́льних госуда́ревых пало́мничествах ту́чных, преиспо́лненных степе́нной ле́ни вельмо́ж бы́ло э́то что́-то вро́де лёгкой прогу́лки за го́род.

Нача́льник Зе́мского прика́за , кре́пкий и жи́листый как драгу́нский конь, Степа́н Матве́евич Проестев торопли́во прошёл Святы́е воро́та монастыря́. Обогну́в с восто́чной стороны́ Госуда́ревы пала́ты он, стреми́тельно перепры́гивая че́рез ступе́ньки, забежа́л на крыльцо́ и скры́лся за масси́вной входно́й две́рью. Не остана́вливаясь, он подня́лся по у́зкой ка́менной ле́стнице на верх, в Успе́нскую це́рковь. Два вы́борных стрельца́ из госуда́рева стремя́нного полка́ попыта́лись бы́ло бердыша́ми перекры́ть ему́ доро́гу, но узна́в, мо́лча расступи́лись, пропуска́я внутрь. С неда́вних пор Проестев получи́л осо́бое пра́во заходи́ть к госуда́рю без докла́да в любо́е вре́мя дня и но́чи. Привиле́гия подо́бного ро́да мно́гих при дворе́ раздража́ла, но пока́ с э́тим мо́жно бы́ло то́лько мири́ться.

Молодо́й царь стоя́л пе́ред алтарём на коле́нях и приле́жно, сло́вно школя́р, отбива́л покло́ны гро́мкой скорогово́ркой произнося́ псало́м:

Бо́же в по́мощь мою́ вонми, Го́споди, по́мощи ми потщися.

Да постыдя́тся и посрамя́тся и́щущие ду́шу мою́.

Да возвратя́тся вспять и постыдя́тся мы́слящие ми зла́я…

Проестев, не дойдя до Михаи́ла пяти́ шаго́в, широко́ троекра́тно перекрести́лся и плю́хнувшись на коле́ни приложи́лся лбом к деревя́нным до́скам по́ла. Разда́лся звук сло́вно вскры́ли бочо́нок с мёдом. Царь нево́льно вздро́гнул и, не донеся́ персто́в до лба, удивлённо оберну́лся.

– А, э́то ты, Степа́н Матве́евич!

– Я, госуда́рь. Посы́льный от игу́мена Пафну́тия приходи́л. Ска́зывал, ты иска́л меня́?

Михаи́л заду́мался.

– Та́к, то у́тром бы́ло! – произнёс он озада́ченно.

– Прости́, госуда́рь, как узна́л, так сра́зу поспеши́л.

– Ла́дно. Не суть, – ми́лостиво махну́л руко́й царь.

Он нату́жно подня́лся с коле́н и, слегка́ подвола́кивая но́гу, напра́вился к скаме́йке, стоя́щей у стены́ напро́тив алтаря́. Присе́в на край, он хло́пнул ладо́нью по зелёным, кра́шенным до́скам, приглаша́я Проестева сесть ря́дом.

– Жа́луются на твои́х при́ставов купцы́ англи́йские. Говоря́т, обложи́ли их по́шлинами, а они́ со времён царя́ Ива́на Васи́льевича беспо́шлинно в госуда́рстве на́шем торгу́ют. Я сам два го́да наза́д привиле́гии им подтвержда́л. И́ли забы́л?

– Всё по́мню, госуда́рь! – удручённо развёл рука́ми Проестев, – Так ловча́т же, пройдо́хи! С моше́нниками де́ло име́ем! У них по догово́ру привиле́гии у со́тни купцо́в, а по́льзуются все, кому́ не лень. Оби́дно, пра́во сло́во!

Михаи́л молча́л, заду́мчиво ковыря́я па́льцем све́жее восково́е пятно́ на подо́ле своего́ станово́го кафта́на . Ободрённый его́ молча́нием, Проестев продо́лжил уже́ бо́лее твёрдо и уве́ренно:

– Вели́кий дед твой, царь Ива́н Васи́льевич почему́ англича́нам беспо́шлинную торго́влю дарова́л? Потому́, что други́х не́ было. Сейча́с ино́е вре́мя. Не́мцы, францу́зы, датча́не, голла́ндцы все здесь и все пла́тят, а англича́не нет. У них ви́дишь ли на то иско́нное пра́во! Тро́нешь вы́жигу – визжи́т как сви́ньи на бо́йне, а про́ку с него́ как с коня́ кумы́су! Голла́ндцы, госуда́рь, за год по шестьдеся́т судо́в к нам шлют, а англича́не и двух деся́тков не наберу́т, а по́шлину не пла́тят. Несправедли́во э́то…

Нача́льник Зе́мского прика́за не на шу́тку разошёлся. Предста́вив себе́ на́глую ры́жую ря́ху ве́чно пья́ного англи́йского фа́ктора, он да́же зашипе́л от возмуще́ния.

Михаи́л никогда́ не повыша́л го́лоса. Никто́ никогда́ не слы́шал, что́бы он крича́л и руга́лся гря́зными слова́ми, но при э́том он мог одно́й-двумя́ фра́зами, ска́занными в сво́йственной ему́ споко́йной да́же усыпля́ющей мане́ре, образу́мить са́мые горя́чие го́ловы в своём окруже́нии. Вот и сейча́с царь, положи́в ру́ку на плечо́ Проестева сказа́л ти́хо:

– Охолони́сь, Степа́н! Ты ду́маешь, я того́ не зна́ю? Мне купцы́ на́ши все у́ши прожужжа́ли. Несправедли́во? Да несправедли́во! Но всему́ своё вре́мя. Сейча́с оно́ са́мое не подходя́щее. Я с королевусом и́хним Я́ковом догово́р сою́знический подпи́сываю. Страну́ из разру́хи поднима́ть на́до. Зе́мли, поля́ками и шве́дами захва́ченные, освобожда́ть. Враги́ вокру́г. Без сою́зников в Евро́пе ника́к не обойти́сь. Англича́не по́мощь обеща́ют. На догово́р согла́сны. Ору́жие и специали́стов ра́зных шлют. И э́то хорошо́! Так что ты, Степка, ли́шний раз англича́н не зли. Ну́жны они́ мне пока́. По́нял и́ли нет?

– По́нял, госуда́рь! – хму́ро гля́дя в пол, отве́тил Проестев.

Михаи́л удовлетворённо кивну́л и попыта́лся встать с ла́вки, но Проестев удержа́л его́ вопро́сом:

– Так чего́ де́лать-то? – спроси́л он расте́рянно, – то что уже́ взя́ли, отда́ть им что ли?

– Заче́м? – удиви́лся Михаи́л, – что взя́ли, то взя́ли. Почём кста́ти?

– Да не до́рого, госуда́рь, – как от чего́-то несуще́ственного отмахну́лся Степа́н, – Мало́й по́шлиной обошли́сь. Всего́ по 8 де́нег с рубля́.

– Ну и ла́дно. Казне́ люба́я копе́йка прибы́ток, – хи́тро улыбну́лся Михаи́л, – а вот не подпи́шет Я́ков догово́р, тогда́ с англича́нами совсе́м друго́й разгово́р бу́дет. По справедли́вости!

Полага́я, что разгово́р око́нчен, царь встал с ла́вки и, прихра́мывая, тяжёлой по́ступью напра́вился к алтарю́, жела́я продо́лжить пре́рванную моли́тву. Проестев, нело́вко ка́шлянув в ладо́нь, ти́хо произнёс:

– Госуда́рь, позво́ль мне ещё заня́ть немно́го твоего́ вре́мени?

– Что́-то ва́жное? – спроси́л Михаи́л, возвраща́ясь обра́тно на ла́вку и внима́тельно гля́дя в глаза́ нача́льнику Зе́мского прика́за.

– Ду́маю, да! – отве́тил тот, достава́я и́з-за высо́кого голени́ща сапога́ бума́жный сви́ток с болта́ющимися на верёвке двумя́ сло́манными кра́сными печа́тями.

– Что там? Так говори́, – покриви́лся царь, отодвига́я протя́нутую Проестевым гра́моту.

– Наш челове́к из Ри́ма сообща́ет что в Росси́ю та́йно вы́ехал изве́стный иезуи́т Пётр Аркудий, ко́ему по́сле Сму́ты путь в страну́ зака́зан. Пе́ред пое́здкой име́л он до́лгую бесе́ду с генера́лом иезуи́тов Муцио Вителлески и аудие́нцию у и́хнего понти́фика, па́пы Па́вла V. О чём говори́ли, вы́ведать не удало́сь, одна́ко по́сле встре́чи Аркудий собра́лся в путь со всей поспе́шностью, вы́ехав под покро́вом но́чи. Осведоми́тель проследи́л его́ до Сандомира, где след иезуи́та затеря́лся. Спустя́ неде́лю че́рез Пути́вль на на́шу сто́рону прошли́ четы́ре боге́мских торго́вца с това́ром, но в Курск из них пришли́ то́лько тро́е. Лю́ди ку́рского воево́ды Семёна Жеребцо́ва кре́пко допроси́ли негоциа́нтов, и они́ кляну́тся, что не зна́ют, куда́ де́лся четвёртый. Заявля́ют, что до того́ дня, как приби́лся он к обо́зу в Коното́пе, они́ вообще́ его́ никогда́ не ви́дели. По слове́сному описа́нию, кото́рое купцы́ да́ли при́ставам, торго́вец э́тот и есть Пётр Аркудий. Где́ он сейча́с и что де́лает- никому́ неве́домо.

– Кто э́тот Аркудий? – спроси́л царь, недоумённо подня́в бро́ви, – чем он опа́сен?

– Иезуи́т, госуда́рь, всегда́ опа́сен, – хму́ро отве́тил Проестев, убира́я сви́ток обра́тно, за голени́ще своего́ сапога́.

– А у э́того, – доба́вил он, – я слы́шал, есть не́кая та́йна, свя́занная с почи́вшей дина́стией. Она́ де́лает его́ вдвойне́ опа́сным челове́ком.

– Что за та́йна? – насторожи́лся Михаи́л подозри́тельно гля́дя на нача́льника Зе́мского прика́за. Молодо́й царь, совсе́м неда́вно и́збранный и утверди́вшийся на Ру́сском престо́ле для мно́гих сооте́чественников, име́л на него́ не бо́льше прав, чем заре́занный тата́рским мурзо́й Петро́м Уру́совым Ту́шинский вор и́ли пове́шенный в Москве́ на городски́х воро́тах его́ трёхле́тний сын Ива́н, про́званный «Воронёнком».

Михаи́л отча́янно би́лся с любы́м проявле́нием крамо́лы в свой а́дрес. Воровски́е дела́ выделя́ли в отде́льное произво́дство, исполне́ния кото́рого бы́ли лишены́ о́рганы ме́стного самоуправле́ния и церко́вные вла́сти. То́лько воево́ды на места́х име́ли пра́во вести́ сле́дствие с примене́нием всех возмо́жных спо́собов дозна́ния, ча́сто включа́я пы́тку и исключа́я из него́ всё остально́е. Но и они́ не могли́ верши́ть суд, и́бо пригово́р над вора́ми выноси́ли в са́мой Москве́.