– И́щущие Зна́ния, – сказа́л он, – давно́ по́няли, что окружа́ющий мир не ограни́чивается лишь его́ ви́димой стороно́й ― он куда́ бо́лее широ́к и значи́тельно многообра́знее, чем при́нято ду́мать. Сдаётся мне, что све́тской нау́ке и богосло́вию не́зачем вступа́ть в конфли́кт друг с дру́гом и́бо позна́ние ми́ра их о́бщая цель, про́сто изуча́ют они́ ра́зные его́ сто́роны. Одни́ духо́вную, други́е материа́льную. И́стина одна́, и она́ боже́ственна во всех свои́х проявле́ниях.

Произнося́ э́ти му́дрые слова́, мона́х подвёл де́вочку к шко́льному ста́росте и зако́нчил свою́ мысль просты́м силлоги́змом, ника́к не вытека́вшим из всего́ вышеска́занного:

– То, что ты, дочь моя́, в столь ю́ном во́зрасте и́щешь отве́ты на сло́жные вопро́сы мирозда́ния – э́то хорошо́, но то, что от пытли́вого любому́дрия твоего́ по́ртятся кни́ги, э́то никуда́ не годи́тся. Поэ́тому, справедли́во бу́дет е́жели оста́ток дня ты проведёшь в заточе́нии и покая́нии.

Ста́роста Дими́трий мо́лча откры́л дверь кла́сса и взяв На́стю за́ руку увёл её в «ка́рцер», роль кото́рого за неиме́нием ничего́ лу́чшего с успе́хом исполня́л шко́льный "нужно́й чула́н". Тепе́рь по́сле торжества́ правосу́дия и наказа́ния всех провини́вшихся норма́льное тече́ние шко́льного дня должно́ бы́ло нала́дится, но ви́димо сего́дня был для э́того не подходя́щий день. Не успе́л Фео́на отойти́ от две́ри, как за ней послы́шался до бо́ли знако́мый слегка́ бле́ющий го́лос, чита́ющий моли́тву:

– Моли́твами святы́х оте́ц на́ших, Го́споди Исусе Христе́ Сы́не Бо́жий, поми́луй нас!

Оте́ц Фео́на тяжело́ вздохну́л. Оки́нул сокрушённым взгля́дом ти́хо сидя́щих ученико́в и уны́ло произнёс в отве́т:

– Ами́нь. Заходи́, брат Маври́кий.

Глава́ четвёртая.

С тех пор как неугомо́нный ста́рец Проко́пий был отпра́влен в Бо́гом забы́тую глухома́нь, на ре́ку Пи́негу, в кро́хотный Богоро́дицкий монасты́рь, оказа́вшийся по́сле сме́рти игу́мена Мака́рия без архиере́йского наме́стника, у молодо́го по́слушника оста́лся в оби́тели то́лько оди́н челове́к, име́вший на него́ осо́бое влия́ние. Нетру́дно догада́ться что челове́ком э́тим был оте́ц Фео́на. А поско́льку пытли́вый ум и приро́дное любопы́тство то и де́ло вступа́ли у Маври́кия в противоре́чие с несура́зностью и бестолко́востью нра́ва, то му́дрый сове́тчик был ему́ про́сто необходи́м, что́бы огради́ть от превра́тностей жи́зни, кото́рые он сам себе́ обеспе́чивал с превели́ким усе́рдием.

Оте́ц Фео́на был для Маври́кия не про́сто наста́вник. Он представля́лся по́слушнику существо́м наделённым сверхъесте́ственными спосо́бностями, ста́вившими его́ в оди́н ряд с легенда́рными полубога́ми и эпи́ческими геро́ями. Он буква́льно не отходи́л от своего́ куми́ра ни на шаг, сле́дуя за ним «хвосто́м» как привя́занный. Э́то ча́сто доставля́ло отцу́ Фео́не нема́ло хлопо́т, но отве́тственность за неле́пого не́доросля переве́шивала все бытовы́е неудо́бства, тем бо́лее, что монасты́рский уста́в был дово́льно строг и Маври́кий, как пра́вило, не мог досажда́ть Фео́не сверх того́, что позволя́ли ему́ предписа́ния.

Впро́чем, сего́дня, ви́димо, произошло́ не́что, что заста́вило молодо́го и́нока пойти́ на наруше́ние пра́вил. Появле́ние его́ на уро́ке ника́к не соотве́тствовало распоря́дку оби́тели, но как бы там ни́ было, получи́в разреше́ние войти́, Маври́кий суту́лясь от усе́рдия положи́л три покло́на пе́ред ико́нами и еле́йным го́лосом попроси́л у Фео́ны разреше́ния оста́ться в кла́ссе. При э́том вне́шний вид его́ выража́л восто́рг и ликова́ние челове́ка, сде́лавшего потряса́ющее откры́тие, кото́рое не в си́лах был уде́рживать в себе́. Оте́ц Фео́на позво́лил Маври́кию оста́ться, с усло́вием что тот бу́дет сиде́ть ти́хо, но вот его́ вне́шний вид оста́вил мона́ха соверше́нно равноду́шным. Э́то обстоя́тельство вы́нудило Маври́кия му́читься до са́мого обе́да, он ёрзал на ла́вке, не́рвно чеса́лся, грыз но́гти и гро́мко шмы́гал но́сом, остава́ясь для учи́теля скоре́е предме́том ме́бели, чем объе́ктом живо́го интере́са. Тру́дно сказа́ть, как до́лго он смог бы ещё вы́нести э́ту пы́тку, но наступи́л долгожда́нный переры́в на обе́д, во вре́мя кото́рого все ученики́ гусько́м за ста́ростой напра́вились в монасты́рскую тра́пезную, а Маври́кий наконе́ц получи́л возмо́жность подели́ться свои́м откры́тием. Впро́чем, слова́ его́ не несли́ в себе́ никако́й определённости, он про́сто проси́л наста́вника отпра́виться с ним в монасты́рскую библиоте́ку, и́бо там и находи́лась та́йна, кото́рую он хоте́л пове́дать. Фео́на реши́л бы́ло стро́го отчита́ть по́слушника, прише́дшего к не́му на уро́к со столь неле́пой про́сьбой, но глаза́ Маври́кия лучи́лись наде́ждой и жела́нием столь отча́янно и по-де́тски наи́вно, что мона́х не смог отказа́ть, предупреди́в, впро́чем, что де́лает э́то в после́дний раз. Маври́кий с ра́достью закива́л голово́й.

Оста́вив шко́лу на отца́ Никола́я, оте́ц Фео́на напра́вился в кни́жное храни́лище, в душе́ осужда́я себя́ за изли́шнюю мя́гкость, подви́вшую его́ подда́ться угово́рам нескла́дного и смешно́го по́слушника, увлечённого земны́ми та́йнами бо́льше, чем святы́м писа́нием. Как бы то ни́ было, но жи́зненный о́пыт подска́зывал мона́ху, что любо́е да́же са́мое случа́йное на пе́рвый взгляд собы́тие мо́жет име́ть скры́тое обоснова́ние, пренебрега́ть кото́рым бы́ло бы весьма́ неразу́мно. Сам Фео́на называ́л э́то внима́нием к мелоча́м.

И́ноки пересекли́ Собо́рную пло́щадь и подошли́ к галере́е, примыка́вшей к пала́там бра́тского ко́рпуса. Для кни́жного храни́лища там была́ отведена́ специа́льная ко́мната в соро́к арши́н дли́нной и двена́дцать ширино́й, со мно́жеством небольши́х о́кон, сквозь кото́рые в помеще́ние це́лый день проника́л со́лнечный свет.

Вдоль вы́беленных и́звестью стен с глубо́кими ка́менными ни́шами стоя́ли деревя́нные шкафы́, откры́тые по́лки кото́рых бы́ли заста́влены кни́гами в тяжёлых, дороги́х переплётах. Книг бы́ло мно́го, не ме́ньше пяти́ со́тен томо́в, что, учи́тывая большо́й пожа́р, уничто́живший оби́тель не́сколько лет наза́д, мо́жно бы́ло счита́ть по́двигом монасты́рской бра́тии, суме́вшей бы́стро восстанови́ть библиоте́чное собра́ние.

В основно́м кни́ги бы́ли богосло́вские, но име́лись здесь и труды́ «ерети́ческого» содержа́ния, све́тская литерату́ра и рабо́ты анти́чных а́второв. Храни́лись они́ в осо́бых я́щиках, сундука́х и ларя́х, отде́льно от рабо́т благочести́вых сочини́телей и посторо́нним как пра́вило не пока́зывались. Осно́ву библиоте́ки составля́ли ру́кописи, но коли́чество печа́тных книг год от го́да неукло́нно возраста́ло со вре́менем угрожа́я похорони́ть почте́нный труд перепи́счиков, ко́ему в земле́ ру́сской с превели́ким рве́нием тя́гу име́ли поголо́вную от просто́го чернеца́ до госуда́ря.

Книгохрани́лище подкупа́юще умиротворённо па́хло во́ском, ки́новарью и вишнёвым кле́ем. В скрипто́рии , наполови́ну отделённом от чита́льни масси́вной перегоро́дкой склони́вшись над разлино́ванными то́нким зату́пленным ши́льцем листа́ми, среди́ пусты́х столо́в и анало́ев корпе́л один еди́нственный перепи́счик – молодо́й мона́х Епифа́ний. По́льзуясь послабле́нием отца́-наме́стника, мно́гие перепи́счики предпочита́ли рабо́тать в одино́честве, в ти́ши свои́х ке́лий и то́лько Епифа́ний, день за днём, год за го́дом, неукосни́тельно и неизме́нно приходи́л в скрипто́рий, устана́вливал на анало́й образе́ц, а на столе́ раскла́дывал пи́сьменные принадле́жности: черни́льницу, песо́чницу, пе́рья и ки́сти, перочи́нный нож и лине́йку и труди́лся от зари́ до зари́, прерыва́ясь лишь на моли́тву и тра́пезу. Рабо́тал он и сейча́с, не обрати́в внима́ния на вновь прише́дших.

В отли́чии от Епифа́ния, кни́жный храни́тель, оте́ц Дасий отложи́л в сто́рону неда́вно пода́ренный оби́тели ре́дкий спи́сок «Мириобиблиона» патриа́рха Фо́тия и с удивле́нием посмотре́л на Маври́кия, нело́вко пря́тавшегося за широ́кой спино́й отца́ Фео́ны. В э́том взгля́де сквози́ли раздраже́ние и доса́да, кото́рые он да́же не пыта́лся скрыть. Фео́на вну́тренне усмехну́лся тако́му поведе́нию кни́жного храни́теля, и́бо по себе́ знал, что его́ учени́к несмотря́ на всю свою́ безоби́дность спосо́бен был вы́вести из себя́ да́же а́нгела, приведи́сь ему́ слу́чай тако́го обще́ния.

Обменя́вшись ве́жливыми приве́тствиями и узна́в, что прише́дшим не нужна́ его́ по́мощь, Дасий предпочёл на вре́мя уйти́ из библиоте́ки, сосла́вшись на сро́чные дела́ с монасты́рским уста́вщиком по пути́ ещё раз бро́сив на Маври́кия суро́вый взгляд, кото́рый по́слушник при́нял смущённой улы́бкой и стыдли́во поту́пленными глаза́ми.

– Ну, Маври́кий, – спроси́л оте́ц Фео́на у по́слушника, как то́лько за библиоте́карем закры́лась дверь, – так что ты хоте́л мне показа́ть?

По́слушник момента́льно встрепену́лся, сде́лал успока́ивающий жест и, суту́лясь бо́льше обы́чного, на цы́почках, ска́чущей похо́дкой прошёлся по кни́жному храни́лищу. В са́мом да́льнем углу́, в неглубо́кой ка́менной ни́ше ме́жду двумя́ о́кнами он взял одну́ из не́скольких лежа́щих там книг и, зага́дочно улыба́ясь, верну́лся наза́д. Всем свои́м ви́дом изобража́я торжество́, он мо́лча протяну́л кни́гу отцу́ Фео́не.

– Вот! – сказа́л удовлетворённо.

Мона́х сел, положи́л кни́гу на чита́льный стол и полиста́л жёлтые от вре́мени страни́цы. Э́то была́ рукопи́сная Сле́дованная псалты́рь , су́дя по осо́бенностям уста́ва , напи́санная приме́рно лет сто наза́д. Кни́га была́ бога́то и краси́во офо́рмлена, но никако́й осо́бенной це́нности из себя́ не представля́ла. Впро́чем, це́пкий взгляд Фео́ны обрати́л внима́ние на не́сколько поздне́йших, зашифро́ванных вста́вок, вкле́енных под переплёт лет че́рез шестьдеся́т по́сле написа́ния, но интере́са у него́ они́ не вы́звали никако́го. Ви́дя равноду́шие учи́теля к его́ нахо́дке, Маври́кий испыта́л разочарова́ние, но постара́лся не пода́ть ви́ду, хотя́ э́то у него́ получи́лось как всегда́ нело́вко.

– Ну как? – спроси́л он у мона́ха, лихора́дочно сверка́я глаза́ми.

– Что как? – споко́йно и равноду́шно переспроси́л Фео́на, закрыва́я псалты́рь.

Маври́кий нетерпели́во потяну́л кни́гу к себе́ и вновь откры́л разворо́т с зашифро́ванными вста́вками.

– Э́то? – произнёс он, ткнув па́льцем в страни́цу.

– А ты сам-то как ду́маешь? – улыбну́лся Фео́на, гля́дя на горя́чность воспи́танника.

– Я ду́маю, э́то та́йнопись! – возбуждённо зашепта́л по́слушник, заче́м-то огля́дываясь по сторона́м.

– Ну, пра́вильно ду́маешь, – кивну́в голово́й, поддержа́л его́ Фео́на, поднима́ясь и́з-за стола́.

Мона́х подошёл к ближа́йшей кни́жной по́лке, покопа́лся среди́ фолиа́нтов, стоя́вших вряд и, взяв оди́н из них, верну́лся обра́тно.

– Э́то, как ты ве́рно заме́тил, та́йнопись – произнёс он, отодвига́я псалты́рь в сто́рону и раскры́л принесённую кни́гу где́-то в са́мом её конце́.

– И э́то то́же – показа́л он Маври́кию откры́тую страни́цу.

– В на́шей библиоте́ке ты найдёшь два деся́тка книг, где что-нибу́дь зашифро́вано. Э́то Росси́я, сын мой. Здесь, как то́лько лю́ди научи́лись писа́ть, так сра́зу ста́ли шифрова́ть напи́санное. Ни то, что́бы в э́том был осо́бый смысл, а скоре́е из просто́го озорства́ и́ли тщесла́вного самодово́льства посвящённого неофи́та.

– Что, пря́мо всё? – недове́рчиво покоси́лся на мона́ха Маври́кий, разгля́дывая причу́дливые «закорю́ки» на после́днем листе́ раскры́той кни́ги.

– Не всё, но мно́гое, – пожа́л плеча́ми Фео́на, садя́сь обра́тно за стол, – зна́ешь, что тут напи́сано?

– Что?

– На́чато в Солове́цкой пусты́ни, тож де на Костроме́, под Москво́ю во Ипатской че́стной оби́тели, тем же первостранником в ле́то миробытия 7101.

– И всё?

– И всё.

– Заче́м же шифрова́ть тако́е?

Фео́на улыбну́лся кра́ешком губ и развёл рука́ми.

– Бою́сь, друг мой, нам э́того уже́ не узна́ть.

Расстро́енный мона́хом по́слушник стал походи́ть на скуча́ющего в сто́йле ме́рина. Глаза́ми по́лными слёз и глубо́кой тоски́ он смотре́л на Фео́ну и мо́лча проси́л чу́да.

– Маври́кий, ну чего́ ты от меня́ хо́чешь? – спроси́л Фео́на сокрушённо гля́дя на по́слушника, – Что ты себе́ наблажи́л с э́той псалты́рью?