– А разве нет? Ты сам сказал: твой потусторонний хозяин велел тебе быть в ту ночь в отеле. Для чего? Куда ты вообще ехал и к кому, если легко бросил все дела и стал жить тут? – посыпались из меня вопросы, которые стоило задать намного раньше. Пульс бил где-то в горле от напряжения.

– Разве не очевидно? Я ехал именно сюда. Юля, я – собака на поводке. Где приказано, там и сел.

Его притихший тембр только пустил морозные нити под кожу. Как-то очень невесело думать, будто кто-то знал, что меня ожидало в брачную ночь и спокойно дал этот кошмар пережить.

– И Барон приказал тебе убить Вадика, так? – хмуро подвела я черту и несмело присела на край кровати, старательно не повышая голос. Скандалов ушам домработницы не надо. Но эта выдержка стоила мне мокрых ладоней и лёгкого спазма в животе.

Матвей устало откинулся на изголовье кровати и прикрыл веки – создалось впечатление, что сильнее его глаза просто не закатывались. Растерев пальцами виски, он выдерживал драматичную паузу, пока я нетерпеливо постукивала ногой по паркету. Я не забыла, что ему запрещены яркие эмоции: пусть успокоится достаточно, чтобы говорить без нервов.

Хорошо бы и мне научиться сохранять самообладание парой вдохов.

– Ты не понимаешь законов живых и мёртвых, – прошептал Матвей, закончив свой короткий релакс и вновь смотря на меня в упор. – Так слушай. Барон Суббота – это дух. Он не может убивать и не даёт приказов на убийства. Животные в качестве жертвоприношения – да, годится. Но в людские дела духи не вмешиваются. Это стражи, контролёры равновесия. Бокоры – такие же инструменты в их руках, как мамбо, унганы и посвящённые…

– Это кто?

– Жрецы и жрицы вуду, а посвящённые – проводники, обеспечивающие связь с предками через транс. Но если все они свободны, то бокор – собака. И именно мы выполняем поручения лоа напрямую, помогая им держать равновесие сил природы. Санитары леса. – Матвей невесело усмехнулся на такое определение и продолжил: – Я получил приказ от Барона быть этой ночью там, потому как что-то угрожало этому самому равновесию. Как видишь, не зря: нити судьбы, которые предвидят лоа, сами привели тебя ко мне. И дали мне работу. Я понятия не имею, почему умер твой муж и зачем должен держать его на земле, но знаю, что Барон никогда не ошибается и не благословляет на магию зря. А в ту ночь он принял дары и дал добро на обряд. Если он послал своего пса зачищать дерьмо, значит, оно там было навалено.

Я ошалело моргнула, пытаясь уследить за нитью рассказа. Это звучало максимально честно, но оттого не менее шокирующе: мышцы дрогнули и подвели. Без сил держаться неприступной дальше, я безоружно упала спиной поперёк кровати, свесив ноги к полу и уставившись в потолок.

Да уж, «Яндекс» рассказывал о силах бокоров иначе. Что это вроде бабок-Ёжек, которыми в странах Африки и Америки пугали детей, но никак не Церберы на цепи местного Аида. Ему дали след – и он нашёл, где должен применить свои таланты. Не сходилось лишь одно:

– Стой, так получается… Вадим не должен был умереть? Его кто-то всё-таки убил, так? – глухо прошептала я, боясь оторвать взгляд от стеклянного рожка люстры на потолке.

– Возможно. А может, и нет – просто умер преждевременно. Барон частенько жалеет людей и отказывается переносить в мир мёртвых их души. Отсюда внезапные исцеления и рассказы «с того света». Но обычно это касается детей или очень-очень светлых людей. Не думаю, что Вадим был святым… раз женился на тебе.

Матвей фыркнул и вдруг улёгся рядом, скопировав мою позу – на приличном расстоянии вытянутой руки, но я всё равно ощутила тёплое колебание воздуха и прогнувшийся матрац. Спазм в животе превратился в неприятный тяжёлый комок.

– Если я настолько конченная мразь, как ты мне постоянно напоминаешь – то какого чёрта вообще взялся помогать? Потому что так велел Барон? Или тебе для чего-то нужны деньги? – я сухо сглотнула, едва удержав последнее напрашивающееся предположение.

«Тебе просто хочется поиздеваться надо мной?».

– Мне нужны не деньги, – спокойно признался Матвей, небрежным жестом сложив руки за затылок. Он не смотрел на меня, а я на него – как будто так было куда проще говорить открыто. – Всё, что я от тебя получу, тут же переведу на счёт госпиталя, в котором работала мама.

Он резко замолчал, и я повернула голову. Взгляду предстал лишь его ровный профиль с острым носом и высокими скулами. Только очевидное напряжение в плотно сжатой челюсти и дёрнувшийся кадык выдал, насколько важным было него слово «мама».

Я тяжело выдохнула. Для меня такие чувства – что-то чужое и дикое. В комнате повисло неловкое молчание, и через пару тугих ударов пульса я со скрипом осознала, почему: Матвей сказал о ней в прошедшем времени. В Бенине его не ждали пирожки из папайи и кокосовое молочко из рук мамы. Сдаётся, что люди, у которых ещё жив некто настолько дорогой, не становятся одинокими «санитарами леса».

Я всё смотрела на него, не испытывая капли смущения разглядывала пряди слишком сильно отросшей чёрной чёлки и изгиб бровей. Даже приподнялась на локте, с прищуром ожидая, когда он сам созреет для продолжения: чего-то, что поставит точку в вопросе доверия к нему. Пальцы закололо странным желанием провести ими по линии этого квадратного подбородка.

– Так в чём же тогда твоя выгода? – не выдержав, решилась я спросить. – Барон не приказывал тебе оживлять Вадима, ты придумал это сам. И плату тоже назначил сам. Деньги ты отдашь больным бедолагам Африки, значит, дело в желании? Загадаешь потом, чтобы я отписала тебе всё наследство Вадима?

Его отрешённый взгляд сфокусировался на моём лице – в болотной радужке вспыхнула искра азарта. Кривая ухмылка исказила губы, и я вздрогнула – резко захотелось отползти подальше. Прелый аромат сушёных цветов стал ощущаться сильнее.

– У тебя всё сводится к деньгам и выгоде, – констатировал Матвей, но как-то без обличающего тона: просто фактом.

– Такова жизнь, – пожала я плечами, не став отрицать очевидного. – Или имеешь ты, или поимеют тебя. Поверь, я хорошо это усвоила. Особенно когда за пару месяцев большая часть друзей превратилась в ублюдков, пытающихся меня «снять» для своих развлечений.

– Значит, у тебя просто не было друзей. Или твоя жажда наживы сама написала на тебе ценник. Будь честна – ты в итоге продала себя, пусть и задорого. Изображала любовь к тому, кто был безразличен – это и есть проституция.

Я нахмурилась и резко села на кровати, стараясь больше на него не смотреть. Матвей говорил тихо, без попытки пристыдить – но как раз так у него и получилось вызвать все неприятные воспоминания. Про то, как однокашники, которые раньше и не вздумали бы меня лапать, после маминой смерти разом стали запускать руки под платье на каждой тусовке. Как каждый чёртов самец вокруг меня уверовал, что я беззащитная лань, готовая на всё ради святого покровительства мужчины. И как мне приходилось им подыгрывать, чтобы вытащить Женьку из долгов. Как я терпела чужие ненужные касания на теле. Терпела слюнявые поцелуи Вадима и даже готовила себя к мысли, что буду вынуждена с ним спать.

Скоро всё это закончится. Я буду жить в счастливом одиночестве, скупать все новые коллекции Ив Сен-Лорана до поступления в бутики и пить шампанское, не вылезая из ванной. И больше в жизни не позволю никому считать себя беспомощной.

Да пусть Вадик хоть сгрызёт мою печень. Оно того стоило.

– Ты уже сделал обо мне все возможные выводы, – глухо подвела я итог тяжёлому разговору, поднявшись с кровати и встав лицом ко всё ещё лежащему Матвею. – Дешёвая меркантильная сука. Ну и ладненько: ты тут не для того, чтобы я тебе угождала. И чтобы дальше не было неприятных сюрпризов, будет отлично, если ты прямо сейчас озвучишь своё желание.

– Ты немного торопишь события, – хмыкнул он, окинув меня придирчивым едким взглядом. – Но в целом, у нас и впрямь не так много времени – пора заняться делом.

Я вопросительно подняла бровь: мол, рожай уже быстрее. В голове вертелись сотни вариантов того, что он мог бы захотеть: заставить меня пройтись голой по площади, каждое утро приносить завтрак ему в постель или отрезать себе палец – мало ли, какие ещё вуду-ритуалы у него на уме. Пока Матвей нарочито медленно вставал с постели и приглаживал взлохмаченные вихры, я успела придумать всё самое дикое.

Но точно не ожидала, что он протянет руку, кончиками холодных костлявых пальцев коснётся моего плеча и, чуть наклонившись ко мне, шепнёт:

– Моё желание – нарисовать тебя, Юля.

А потом мой и без того частивший пульс подпрыгнул к горлу, перехватил дыхание. Тук. Тук. Куда-то в висок, в кончики пальцев на ногах, разнося жар по телу и волну слабости в колени. Прело-цветочный запах ядом забрался в нос, записался на корочку мозга и…

И я поняла, что мне конец.