– В данный момент я не тренирую «всех остальных». Я тренирую тебя и хочу знать, почему ты прихрамываешь.

Его глаза прищурены, а взгляд непреклонен. Он уже уверен, что я бегала без его разрешения, и я не собираюсь сообщать ему, что он прав.

– Утром я разбила банку и порезала ногу.

Он смотрит на упомянутую ногу так, словно у него рентгеновское зрение.

– Дай мне взглянуть.

Я закатываю глаза, направляясь к скамейке, и задаюсь вопросом, что им движет: беспокойство или недоверие. Затем я снимаю кроссовку и носок и представляю ему на обозрение свою пятку, нетерпеливо подергивая стопой. Повязка на ней пропиталась кровью.

– Счастлив?

Он бросает на меня хмурый взгляд, а затем подходит ближе, хватает меня за лодыжку, приподнимая стопу, и сдвигает бинт в сторону.

– Оливия, ты должна сходить в медпункт. Здесь нужен шов.

– Все будет в порядке. – Я пожимаю плечами. – Мне просто нужен денек, и все заживет.

Уилл внимательнее осматривает мою стопу.

– Почему твоя нога вся изрезана?

– Она не изрезана. – Я выдергиваю ногу из его хватки, и он издает измученный стон.

– Тебе обязательно все время спорить? У меня есть глаза, и я знаю, как выглядят шрамы. Ты что, каждый день ходишь по битому стеклу?

Этот разговор ни к чему хорошему не приведет. Мне придется выдать либо серию причудливой лжи, либо – что еще хуже – правду.

– Ты в самом деле рассчитываешь на ответ?

– Нет, – он скрещивает руки на груди, как делает всякий раз, когда собирается прочитать мне нотацию, – но я в самом деле рассчитываю, что ты сходишь в медпункт.

Я качаю головой. Я ни за что не смогу ответить на кучу закономерных вопросов врача, которые обязательно возникнут. В лучшем случае меня отправят на какую-нибудь программу для тех, у кого склонность к самоповреждению.

– Хотя у тебя за плечами, несомненно, годы медицинской подготовки, пожалуй, я пас.

Всего на мгновение по его лицу пробегает печаль. Понятия не имею почему, но теперь я жалею, что вообще ему ответила.

– Иди прими душ и подожди в моем кабинете, – вздыхает Уилл.

Я застываю на месте. Неужели я зашла слишком далеко в своем упрямстве? Он сделает мне выговор за то, что я не следовала его указаниям, или, может, меня вообще вот-вот выгонят из команды? Оба варианта возможны. Я отказалась выполнить то, о чем он просил. Я бегала тогда, когда он велел мне этого не делать. Меня предупреждали, что не потерпят моего агрессивного поведения, а я чуть не сломала трахею товарищу по команде. Я, конечно, предполагала, что в конце концов потеряю стипендию, но все-таки рассчитывала, что мое исключение будет более фееричным.

Когда я захожу к нему в кабинет, во взгляде Уилла в равной степени читаются смирение и отвращение, как будто он собирается с духом, чтобы взяться за что-то очень неприятное.

– Снимай обувь.

С очередным вздохом Уилл направляется к шкафу. Он достает небольшую аптечку, а затем придвигает свой стул поближе ко мне и берется за мою лодыжку.

– Что ты делаешь?

– А на что это похоже? – Он бросает на меня раздраженный взгляд. – Очевидно, ты не собираешься идти в медпункт, поскольку следовать даже малейшим указаниям – выше твоих сил, поэтому я сам подлатаю твою ногу.

Я сглатываю. После пробежки пятка покраснела и пульсирует болью. Я бы сказала, сейчас втыкать в нее иглу и накладывать шов – плохая идея.

– Это необязательно, она не особо болит.

Уилл качает головой, осматривая рану.

– Я, конечно, восхищен твоей устойчивостью к боли, Оливия, – и не рассказывай мне, что такая рана не очень болит, – однако это сказывается на твоих результатах, так что хоть раз перестань со мной спорить.

Он обрабатывает порез спиртом (что вызывает адскую боль, хотя я отказываюсь это демонстрировать), а затем протыкает иглой край раны. Я резко втягиваю воздух и полностью замираю, стараясь думать о чем-нибудь другом, пока он накладывает шов столь же ловко и уверенно, как любой хирург.

– Где ты этому научился? – интересуюсь я. Уилл останавливается, и его плечи немного опускаются.

– У меня была небольшая медицинская подготовка на последней работе.

Его тон не располагает к дальнейшим расспросам, но я все равно продолжаю допытываться:

– Ты не всегда был тренером?

Он качает головой, по-прежнему сосредоточенный на моей ноге.

– Я был гидом, – наконец отвечает он. – По альпинизму.

После секундного удивления я понимаю, что это многое объясняет. Теперь ясно, откуда у него подобное телосложение, а его татуировки намекают на то, что он не всегда был таким паинькой с фермы. Но дело не только в этом. В его характере есть что-то напряженное, что-то, требующее от него полной самоотдачи. Он не из тех, кто рожден лишь стоять в стороне и наблюдать за достижениями других людей.

– Ты покорял большие горы?

– Денали и Чогори, – отвечает Уилл, не поднимая головы. Он произносит это ровным голосом, без намека на гордость, будто в этом нет ничего особенного – как по-настоящему крутой парень.

– На черта ты это бросил и стал тренером?

Его челюсть сжимается:

– У меня умер отец, поэтому я вернулся и стал работать на его ферме.

Я вспоминаю тот день, когда во всю глотку кричала, что у всех вокруг идеальная жизнь. Похоже, его жизнь не так уж идеальна.

– Ты вообще хотел быть тренером по кроссу?

– Это хорошая работа. Мне повезло, что я ее получил, – отвечает он, завязывая узел и отрезая нитку.

– Это не ответ на мой вопрос.

– Разве? – Он с громким щелчком закрывает аптечку.

Ладно, возможно, и так.

Мне непривычно чувствовать вину, но теперь она прочно поселилась у меня в груди, совершенно непрошенная, отчего я испытываю смущение и неловкость. По сути, с тех пор как я здесь появилась, я все время была занозой в заднице и вдобавок делала о нем немало поспешных выводов, которые оказались неверны. Похоже, даже зашивание моей раны лишний раз напоминает ему, от чего он отказался.

– Если бы ты когда-нибудь оставил столь прибыльную профессию тренера, наверное, из тебя бы получился хороший врач, – говорю я. – Но заметь, я имею в виду не такого врача, который должен быть приятным, вроде педиатра, а одного из тех, кому можно быть засранцем.

– Вот как? – протягивает он, стараясь не улыбнуться.

Не уверена, что раньше вызывала у него желание улыбаться. Мне вроде как нравится, что сейчас у меня это почти получилось.

– Да. Только представь, какой из тебя был бы, скажем, онколог! Вряд ли слова вроде «выздоровление у вас идет так себе» или «вы должны поправляться быстрее» были бы восприняты пациентами так же хорошо, как и мной.

– Точно, ведь ты их так хорошо воспринимаешь, – смеется Уилл.

Я широко улыбаюсь, чувствуя необъяснимое удовлетворение от нашей беседы. В такие моменты я почти жалею, что я не хороший человек, который способен делать других счастливее.

Или, по крайней мере, не делать их несчастнее.

Глава 12

Уилл

Эта девчонка…

После ее ухода на моих губах еще какое-то время играет легкая улыбка, но стоит мне это заметить, как я начисто стираю ее с лица. Я не могу допустить, чтобы Оливия Финнеган заморочила мне голову. Половина парней в университете и так следит за каждым ее шагом, словно она объект желаний каждого из них. И я отказываюсь присоединяться к этому кружку почитателей.

Сегодня мне было непросто скрыть потрясение, когда она сняла кроссовку. Порез был действительно глубоким. Я встречал немало парней с железной выдержкой, но ни один из них не стал бы бегать с такой раной, если бы только это не был вопрос жизни и смерти.

Но, несмотря на то что ее выдержка впечатляет, я сомневаюсь, что этого будет достаточно, чтобы пережить такие тенденции к саморазрушению. Она продолжает бегать перед тренировками, я уверен, хоть Оливия и не признается. И откуда у нее на ноге столько шрамов?.. Я не шутил, когда спросил ее, не ходит ли она по битому стеклу каждый день.

И все же мне не дает покоя, что она могла бы стать потрясающей бегуньей, если бы только перестала заниматься саморазрушением – в чем бы оно ни заключалось. Эта девушка способна развивать восхитительную, поразительную скорость. Она должна не просто бегать в первом дивизионе – она должна быть его звездой. В другом вузе, с другим тренером Оливия сейчас должна бы готовиться к участию в Олимпийских играх, а не в тихом местном состязании с четырьмя другими вузами третьего дивизиона.

А значит, она способна принести нашей команде победу, которой та не видела более десяти лет. Тем не менее она не показала ничего выдающегося в ТУ, и я подозреваю, что рассчитывать на Оливию Финнеган – заведомо проигрышная затея.

Сразу после ее ухода ко мне в кабинет заходит Питер.

– Ты видел, как Финнеган тут хромала?

– Она порезала ногу, – говорю я, надевая колпачок на ручку. – Поверь мне, это наименьшая из наших проблем.

– Что ты имеешь в виду? – Питер садится напротив, глядя на меня слишком внимательно. Лучше бы я этого не говорил…

– Ничего. Просто от нее одни проблемы.

– Проблемы для тебя или для команды?

– В каком смысле? От нее проблемы у всех, – отвечаю я, откидываясь на спинку стула.

– Похоже, Оливия выкладывается на тренировках по полной. – Он пожимает плечами. – Но она очень-очень привлекательная девушка, Уилл. Вот почему, когда ты говоришь, что от нее одни проблемы, я должен спросить: ты имеешь в виду, что она проблемная ученица или что она стала проблемой лично для тебя?

Я удивленно смотрю на него. Питер знает меня всю жизнь – не могу поверить, что он мог предположить нечто подобное.

– Когда это я вел себя неподобающим образом со студенткой?..

– Никогда, – качает он головой. – И я не имею в виду, что ты мог бы так поступить сейчас. Я абсолютно уверен, что ты бы не стал, но вот поэтому-то тебя может так беспокоить ее присутствие. Ненужное искушение…

– Оливия Финнеган – последний человек на земле, который может стать ненужным искушением.

Питер кивает. Судя по его лицу, он мне верит. Так что я и сам не знаю, почему последние слова мне кажутся ложью.

Глава 13

Оливия

Это начинается за неделю до первого соревнования.

Вся гребаная команда (за исключением Бетси) смотрит на меня так, словно я вестник второго пришествия. И на этой неделе они все – в частности мой тренер – обнаружат, что это не так. Я стараюсь не думать об этом, когда ложусь спать, и стараюсь наполнять свои мысли чем-то приятным. Представляю, будто я на плоту, плыву по спокойному, тихому морю (хотя на самом деле я никогда этого не пробовала). Представляю и молюсь, чтобы это каким-то образом удержало меня в постели сегодня ночью.

На следующее утро я просыпаюсь глубоко в лесу, задыхаясь и обливаясь пóтом, несмотря на прохладу. Бегу к себе домой, снимаю спортивную одежду и отключаюсь. Час спустя звонит будильник. Когда я присоединяюсь к остальной команде на стадионе, пот льет с меня в три ручья.

Это повторяется во вторник, а затем и в среду, и наконец Уилл выходит из себя.

– Что, черт возьми, происходит, Оливия? – требует он. – Ты всю неделю бегаешь вполсилы.

У меня перехватывает горло. Я не могу продолжать лгать, но и правду сказать не могу…

– Просто устала в универе.

Я заставляю себя посмотреть ему в глаза. На его челюсти дергается та самая мышца, которая обычно сигнализирует о том, что он взбешен.

– Это правда? – спрашивает Уилл сквозь зубы. – Или дело в том, что ты бегала перед занятием, хотя я велел этого не делать?

Ну теперь-то я не могу ответить честно, он об этом позаботился.

– Нет, я просто устала.

– Если я узнаю, что ты бегаешь перед тренировками, ты вылетишь из команды, – говорит он, смотря мне в глаза. – Это понятно?

Да пошел ты, пошел ты, пошел ты!