Мне нельзя произнести это вслух, но я об этом громко думаю. Горло сжимается от разочарования и злости. Я так хочу на него закричать! Хочу объяснить, что ничего не могу с этим поделать, что никто на свете не хочет, чтобы это прекратилось, сильнее меня. Но я уже рассказывала об этом раньше, другим людям. Я знаю, к чему все это приведет, и не повторю своих ошибок.

В четверг под конец тренировки Уилл нас всех подзывает к себе и напоминает, чтобы мы не перетрудились в пятницу, пили много воды, ели побольше белка и углеводов, и никакого алкоголя. Затем первокурсницы задают тупые вопросы – на то они и первокурсницы. И наконец Уилл всех отпускает, однако задерживает меня, положив руку на плечо.

– У меня не должно быть нужды это говорить, но все же: завтра никакого бега. Это ясно?

– Я тебя услышала и в первый раз, – рычу я, стряхивая его руку.

– Почему-то у меня такое чувство, что ты не слышишь никого, кроме себя, – бормочет он.

«Конечно, я прислушиваюсь только к себе, идиот, – думаю я. – Из нас только я знаю, что происходит».

И я знаю, что сегодня лишь одна вещь удержит меня ночью в постели: изнурение. Поэтому я бегаю на износ, до темноты, и, когда поздно вечером забираюсь под одеяло, грудь сжимает беспокойство. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста: пусть это сработает». Мне очень нужно, чтобы это сработало.

Точно не знаю, к кому обращены мои мольбы – потому что, насколько я могу судить, за всю мою жизнь Бог меня ни разу не слышал и никогда за мной не присматривал.

Когда я снова открываю глаза, то стою посреди поля, босая, мои стопы изрезаны в кровавое месиво, по зудящей лодыжке стекает струйка крови. Футболка насквозь промокла от пота, а сердце бешено колотится, пока я ртом хватаю воздух. Во время таких пробуждений я всегда тяжело дышу: до сих пор не знаю, потому ли, что бежала изо всех сил, или потому что была так напугана.

Пытаясь отдышаться, я не могу удержать рвущийся наружу поток ругательств. Почему, ну почему это обязательно должно было случиться именно в то утро, когда у нас первое соревнование? Мне крышка. Сегодня я ни за что не смогу пробежать нормально. Просто без шансов.

От утренней прохлады по моей влажной коже пробегают мурашки, напоминая, что я должна двигаться. Но куда? Если бы была ночь, по крайней мере, я бы увидела огни кампуса, однако сейчас не видно абсолютно ничего. Конечно, я могу определить, где восток – там, где небо светлее. Но от этой информации никакого толку, если вы не знаете, в каком направлении бежали изначально.

За неимением лучших идей я разворачиваюсь и пускаюсь трусцой через поле. Рано или поздно я наткнусь на дорогу. Рано или поздно наступит день и кто-нибудь подскажет мне, где я нахожусь. Но когда небо совсем светлеет, я понимаю, что лишь сильнее углубляюсь в лес.

Я возвращаюсь назад и начинаю бежать быстрее. Сейчас, видимо, пять – пять тридцать утра, а я должна быть на стадионе ровно к шести, чтобы успеть на автобус, который отвезет нас на место соревнований. С каждым шагом я все больше осознаю, что вот-вот потеряю очередную стипендию.

К тому времени, как передо мной появляется проезжая часть, я уже в отчаянии. Раздается звук старого глушителя и постепенно становится все громче… Когда-нибудь автостоп меня убьет. Однако сегодня у меня особо нет выбора.

Рядом со мной останавливается грузовик, и утреннюю тишину заполняет оглушительный рев его двигателя.

– Тебя подвезти? – спрашивает водитель, а затем, заметив мой внешний вид, хмурится.

На мне одежда для пробежки, но нет обуви. Я в свою очередь не утруждаюсь оценкой его внешности: даже если у него на переднем сиденье окажется мачете, я все равно сяду в этот грузовик.

– Да, если можно, – произношу я, пытаясь перевести дух. – Мне нужно добраться до кампуса.

– Ты бежала сюда от самого кампуса? – удивляется мужчина. Я молча киваю. – На кой черт тебе это понадобилось?

Мне бы очень хотелось прекратить эту игру в двадцать вопросов и вдавить его ногу в педаль газа, но я должна оставаться дружелюбной.

– Я бегала, потом заблудилась, а пока пыталась найти дорогу, похоже, только удалялась от дома, – отвечаю я. В этом даже есть доля правды.

– С ума сойти! Тебе надо быть настоящей бегуньей – отсюда до кампуса не меньше семи миль.

Вот дерьмо.

Наконец-то мы едем. Водитель о чем-то болтает, но я могу думать лишь о том, что я в полной заднице. Похоже, в сумме этим утром я пробежала около девяти миль. У меня нет ни единого шанса прилично выступить на забеге, ни единого шанса прийти к финишу не самой последней. Как, черт побери, я смогу это объяснить?..

– Парень есть? – спрашивает мужчина.

Я бросаю на него настороженный взгляд. Пока он ждет ответа, его глаза нетерпеливо блестят, что мне совершенно не нравится.

– Есть.

– Вряд ли он тебе такой уж парень, если ранним утром ты выпрыгиваешь из его постели ради пробежки, – посмеивается он.

Затем он рассказывает, что у него есть восьмилетний сын, которого он видит всего раз в месяц, и лодка.

– Любишь плавать на лодке?

Я киваю, хотя ни разу в жизни этого не делала.

– Значит, я тебя как-нибудь прокачу. Запиши свой сотовый. – Он протягивает мне какую-то старую квитанцию.

Я на ходу выдумываю номер и возвращаю листок, указывая ему дорогу к женскому общежитию на другой стороне кампуса. Ни за что на свете этот тип не узнает, где я живу.

Как только он скрывается из виду, я тут же бросаюсь через весь кампус к своему дому, наспех переодеваюсь и бегу еще раз через кампус на стадион – и все равно появляюсь с опозданием. Бетси так широко ухмыляется, что меня поражает, как у нее еще не треснуло лицо.

Пока я забираюсь в автобус, Уилл на меня даже не смотрит. Судя по всему, намеренно. Девчонки активно болтают, и из-за эмоционального возбуждения их голоса раздражают еще сильнее, чем обычно. К некоторым из них на соревнование приедут родители. Наверное, это дополнительный повод для волнения – если у вас есть родители, поддержка которых может вас в самом деле порадовать.

Я залпом опорожняю бутылку с водой, хотя мне все равно не удастся компенсировать потерю жидкости за это утро, что бы я ни делала. Сегодня у меня в мышцах та характерная слабость, которая наступает после долгого интенсивного бега. Та слабость, которую ни за что не преодолеть, как ни старайся. На моей памяти я еще ни разу в жизни не убегала во сне так далеко… Это соревнование я завалю так феерично, как никогда прежде.

– А твои родители приедут, Финн? – спрашивает Николь. Я отрицательно качаю головой.

– Они путешествуют. – Такой ответ проще, чем правда, и к тому же менее неловкий.

– Куда они отправились?

– Твоя догадка будет не хуже моей.

И это даже не преувеличение. Насколько я знаю, они путешествовали последние четырнадцать лет с тех пор, как бросили меня на попечение соседей и уехали.

Уилл прислушивается к нашему разговору, по-прежнему сидя с каменным лицом. Пока я за ним наблюдаю, у меня в животе появляется тошнотворное подозрение, что ему уже известно о моем очередном промахе.

– Какая муха его укусила? – шепчет Эрин, когда мы выходим из автобуса.

Я лишь пожимаю плечами. Что бы это ни было, все станет намного хуже после моего провала на забеге. Я встаю в очередь к туалетам, но как только выхожу из кабинки, то сразу чувствую, что мне нужно обратно.

Уилл советует нам стараться идти впереди команды из Дентона – наших главных соперников, – чтобы блокировать их на последней миле. Но ни слова из этого он не адресует мне, как будто я вообще не буду участвовать в соревновании… Что ж, справедливое предположение.

Мы выстраиваемся на линии старта, и меня переполняет слабость. Я понимаю, что должна взять себя в руки. Должна по меньшей мере не отстать от своей команды. Мне снова нужно в туалет, но уже слишком поздно. Звучит пистолетный выстрел, и с самых первых шагов я уже знаю, как все пройдет. Иногда вы сначала чувствуете слабость, но это оказывается преходящим, таким обманчивым ощущением из-за волнения, или же небольшой вялостью, под которой на самом деле скрывается глубокий резерв сил.

Сегодня не тот случай.

Первую милю я держусь рядом с Эрин, ловя на себе ее любопытные взгляды. Я никогда раньше не оставалась так далеко позади, и она, вероятно, думает, что это стратегическая хитрость.

Но это не хитрость. Я бегу рядом с ней, потому что это все, на что я способна.

На второй миле мне становится действительно трудно. Я тяжело дышу, на спине обильно выступает пот, ползая по моей коже словно что-то живое. У меня скручивает желудок, и я подозреваю, что вся вода, которую я выпила по дороге сюда, может вот-вот отправиться в обратный путь.

На третьей миле я все еще бегу с Эрин, но уже еле держусь. Она – все, что поддерживает меня на плаву. В глазах по краям поля зрения начинает темнеть, как будто мы бежим в темноте, а на Эрин направлен прожектор.

Круг света сужается…

Сужается…

Сужается…

Когда я прихожу в себя, то оказываюсь на заднем сиденье машины «Скорой помощи». Она стоит на месте, так что, полагаю, мы все еще неподалеку от трассы.

Позади парамедиков стоит Уилл. Он выглядит немного обеспокоенным, но в основном – по-настоящему разъяренным, как будто я потеряла сознание нарочно. И даже сейчас, когда он так разозлен, что-то в его лице притягивает меня, вызывает сильное желание провести пальцем по изгибу его губ, скулам…

«Стоп», – приказываю я себе. Это неуместно по целой тонне причин. Главным образом потому, что Уилл – ублюдок.

Тут я замечаю, что мне уже поставили капельницу.

– Мне она не нужна, – бормочу я.

– Должно быть, я упустил момент, когда ты получила медицинское образование, – огрызается Уилл, и его тон вызывает у парамедиков пораженные взгляды, а у меня вдобавок отвисает челюсть.

Уилл – ублюдок, однако даже от него я ожидала немного сочувствия к человеку, который лежит, черт подери, под капельницей. Я в открытую сердито смотрю на него.

– У меня нет обезвоживания, а даже если и есть, сейчас я в порядке. Я могу сама выпить столько жидкости, сколько потребуется, и не хочу всех задерживать.

– О, так теперь ты беспокоишься о своей команде! – усмехается тот. – Похоже, твое беспокойство слегка запоздало, не так ли?

– Эй-эй, приятель… – произносит ошеломленный парамедик справа от меня. – Серьезно? Она же просто упала в обморок.

– Мне очень жаль, если мы не заняли никакого места, – сообщаю я Уиллу сквозь стиснутые зубы, начиная ненавидеть его в абсолютно новом ключе. – Я не знаю, что произошло: наверное, я что-то подхватила.

– Интересно получается, – говорит он, глядя мне прямо в глаза. – Потому что ты выглядела абсолютно здоровой, когда бежала через кампус этим утром.

Обратная поездка в кампус становится самой долгой за всю мою жизнь. Кажется, никто не винит меня в нашем поражении (видимо, Уилл не сказал остальным, насколько же я на самом деле виновата), но и счастливых лиц тоже нет. А сам Уилл…

Он вообще за всю дорогу не проронил ни слова.

– В мой кабинет, – шипит он, когда мы покидаем автобус. – Сейчас же.

Я почти хочу отказаться. Он все равно собирается выгнать меня из команды, так зачем мне выслушивать от него разнос? Тем не менее я следую за ним – и это показатель того, как отчаянно я не хочу уходить. Пока мы поднимаемся по лестнице, его лицо настолько холодное и неподвижное, словно оно высечено из камня. Я захожу в его кабинет, и Уилл захлопывает дверь за моей спиной.

– Объяснись, – требует он.

Мой мозг лихорадочно ищет какое-нибудь оправдание. Я не стану рассказывать правду о том, что произошло, – он мне все равно наверняка не поверит.

– Ты о моей пробежке через кампус? – Я выдавливаю усмешку. – Торопилась домой после свидания, только и всего.

– В спортивной одежде? – допытывается он, сощурившись. – Без обуви? С пóтом в три ручья?