– Я не уйду, пока ты не поверишь мне, а ты поверишь, как только прокричит петух и наступит утро. Но я не собираюсь являться тебе во плоти – ты лишь грубый плотник и недостоин лицезреть меня. Поэтому – просто слушай. Я буду говорить медленно и понятно.

– Ну что ж, говори, а я послушаю.

– Хорошо. Я буду говорить об обрученной с тобой Марии, дочери Анны и Иоакима, из города Назарета, что в Галилее.

– Я слушаю…

Свадьба получилась веселой, может быть, даже нарочито веселой. Неожиданно пошел дождь, в чем кто-то увидел доброе предзнаменование, а потому угощение отнесли в дом, и пир с вином, жареной бараниной и сластями развернулся уже под крышей. Парочка сплетников шепталась в уголке: Мария могла бы выбрать себе жениха и помоложе, не этого старца с холодной кровью. Кто-то, как это бывает на любой свадьбе, шептал кому-то на ухо, что она просто должна была выйти замуж. Бен-они и Калеб, пожилые и пользующиеся уважением галилеяне, не скрывая, восхищались домом и даже поглаживали его стены.

– Должно быть, затраты произведены немалые. Какое у нее приданое?

– Дом. Теперь он в ее собственности.

– А это нормально? Разве в семье не осталось мужчин?

– Прекрати! Неужели я должен объяснять тебе закон Моисея? Женщины тоже имеют право на наследство.

– Несовершеннолетние?

– Теперь это дом Иосифа.

– Все равно странно. Невеста забирает жениха в свой дом. Какой-то матриархат получается. Так делают гои.

– Теперь это дом Иосифа. Ничего другого сказать не могу.

Среди гостей были и члены той секты, к которой когда-то примыкал Иосиф и которая выступала за духовную чистоту – теперь они неловко ежились под белыми одеждами и с негодованием вздымали свои чистые руки, когда им предлагали мяса или вина. Один из сектантов, которого звали просто Глава Братства, словно носить обычное человеческое имя уже означало запачкать себя, с ноткой разочарования в голосе разговаривал с невестой. Невеста же говорила:

– Я же объяснила, почему никогда не смогу с вами согласиться. Мне кажется, в своем стремлении к чистоте вы зашли слишком далеко.

– Разве можно в этом зайти слишком далеко? – иронически усмехнулся один из братьев, известный под именем Утренний Свет.

– Я хорошо знаю то, о чем вы спорите, – вступил в разговор Иосиф. – Да, Господь есть сама чистота, чистый дух. Но Господь создал человека из плоти и крови. И нельзя отрицать плоть. Человеку, после дневных трудов, необходимы тарелка мяса и чаша вина.

– Ты говоришь так, как говорят солдаты. Еще немного, и ты скажешь, – здесь говорящий содрогнулся, – что после вина и мяса человеку потребуется женщина.

– Мужчина не всегда нуждается в женщине в этом смысле – как и женщина в мужчине. Но они могут нуждаться в другом – в духовной связи.

– Духовный муж? Духовная жена? Может быть, еще и духовные роды?

– Прости меня, – ответил Иосиф, – но я должен поговорить c другими гостями, не столь уважаемыми, как вы.

И он отправился к группе бедно одетых гостей, которые весело смеялись, с удовольствием лакомясь едой и вином.

Глава же Братства сказал Утреннему Свету:

– Нельзя забывать, кто он есть. Простой плотник. Весьма низкое занятие.

И эта парочка покинула свадьбу, о чем никто не пожалел.

Не уверен, что ты поверишь всему, о чем я уже рассказал. Тем более маловероятным тебе покажется то, о чем я только собираюсь рассказать. Но, поверишь ты мне или нет (и веришь ли ты вообще в чудеса), я должен заявить, что Иосиф и Мария жили счастливо, и жили в ожидании великого чуда. Однажды вечером, за ужином, Иосиф сказал:

– Утром я виделся с ребе Хомером. Он опять об этом говорил.

– О чем? Об Иоанне? Елизавете? Захарии?

– Да, как всегда. Утверждал, что Иоанн никак не может быть Мессией. И цитировал Писание. Странно. Я всегда считал, что Писание это… просто Писание. Никогда не думал, что в этой книге написано про то, что случилось. Или что случится. Пророчество, одним словом…

– И что еще он сказал? – спросила Мария, постукивая черенком ножа по столу. Иосиф, неловко орудуя ножом, положил на тарелки тушеного мяса.

– Я всегда держу язык за зубами, когда речь идет об этом пророчестве – ну, про деву и ее ребенка. Но ребе сегодня утром настаивал, что мать этого ребенка будет девственницей.

– Вот как?

– И, ты знаешь, от его слов меня бросило в дрожь. А потом там кое-кто стал кричать, что это – чепуха. Это был, как всегда, Иоафам. И еще кое-кто. Это невозможно, кричали они. Бог всегда являет свою волю через привычные вещи. Если может, конечно. Нечто создает, а потом оставляет как есть и больше не вмешивается. А здесь, с Захарией и Елизаветой, все пошло не так. Он нарушил привычный порядок. Разве может понести и родить женщина, давно вышедшая из детородного возраста? Значит, это всем нам предупреждение. Знамение то есть. А потом Господу приходит в голову еще более странная идея – а пусть-ка родит девственница! Одной слишком поздно рожать, другой – слишком рано. Не просто молодая девушка, сказал ребе Хомер, а молодая девушка, которая ни разу… Я, вообще-то, держал язык за зубами, и меня даже бросило в дрожь, но этот Иоафам, он, как всегда, был остер на язык, и он с ходу сочинил фразу, как две капли воды похожую на стих из Писания – про дерево, дрожащее под топором. Понятно, это он пошутил.

– Продолжай, – проговорила Мария.

Она была вдвойне голодна, ибо кормить ей приходилось сразу двоих. Она отрезала себе еще хлеба и обмакнула его в соус.

– А потом Хомер открыл книгу и своим заскорузлым, в чешуе, пальцем рыбного торговца, постукал по тому месту, в котором сказано, где будет рожден Мессия. И ребе сказал, что тот будет рожден в Вифлееме. Он ведь из дома Давидова, а Вифлеем – это город Давида. Тут у меня сердце и упало. Ведь там, в книге было написано: «…и ты, Вифлеем, ничем не меньше прочих городов Иудиных, ибо из тебя произойдет Вождь…» Я видел! Но Вифлеем – это ведь не город. Это – какой-то грязный поселок под Иерусалимом. И что, Мессия должен родиться именно там?

Мария прожевала и проглотила.

– Так «из Вифлеема» или «в Вифлееме»? – спросила она. – Должно быть «из Вифлеема». Именно так. Ибо родится он здесь, в этом доме, в Назарете, в Галилее. Но происходит он из Вифлеема.

– Ребе говорил, в Вифлееме. Никто об этом и не спорил, потому что никому не было интересно. А потом мы все пошли работать.

– И ты ничего не сказал? И знака не подал?

– Конечно, нет! Чтобы меня объявили сумасшедшим? Или обманутым? В них же веры ни на кончик пальца. Возьми того же Иоафама. Он верит только в то, что раньше было плохо, и так будет всегда, если только не хуже. Нет, я держал язык за зубами. Ты же тоже никуда не выходишь! Мне не нужно притворяться немым, как Захарии. Но ребе точно говорил «в Вифлееме». И ногтем сделал отметину в книге. Кстати, этот нож нужно наточить. В Вифлееме.

– Нет! Из Вифлеема. Он будет рожден в своем доме, там, где явился мне архангел Гавриил. Бог волю свою являет через обычный порядок вещей. Мессия родится в Назарете.

– Но ребе сказал…

– «Из Вифлеема», – покачала головой Мария. – Передай мне хлеб. Почему этот стол качается? Раньше он не качался.

– Ты его, верно, сдвинула. Пол здесь неровный. Стол стоял твердо, когда я его поставил.

– Только что с ним было все в порядке.

– Должно быть, ты сдвинула его, не заметив. Ты стала тяжелой. – Он улыбнулся. – Тяжелая девочка!

Глава 7

Вечером того же самого дня, когда в Назарете ребе Хомер своим благоуханным пальцем рыбного торговца тыкал в книжку с записью пророчества, это пророчество начало понемногу сбываться во дворце Ирода Великого. Царь, на этот раз совсем больной и весь раздутый, принимал двоих высших сановников из Рима. Одним из них был уже знакомый нам Луций Метелл Педикул, сопровождал же его Публий Сенций Назон. Оба приехали в Иудею по делам, не требующим отлагательства. Сенций несколько хрипловатым голосом говорил:

– Несмотря на то что Палестина юридически не зависит от империи, божественный Август рассматривает ее как возможный источник налогов. И, как я уже сказал за обедом, перед началом сборов налогов необходимо организовать перепись населения.

– Мне это не нравится, – отвечал Ирод, потягивая из кубка какой-то вонючий отвар – пузырь газов, укрывшийся в желудке, за грудной костью, никак не хотел подниматься и выходить. – Мы – независимое от Рима царство. Как может Август что-то требовать от нас, если он нам ничего не дает?

– Напротив, – покачал головой Метелл. – Божественный Август дает Палестине очень многое. Прежде всего, ты находишься под защитой римского оружия. Тебя охраняют сливки сирийской армии.

– Под защитой от кого? Мне нужна защита только от моей семейки. Август ведь считает меня своим другом. И я – надежный друг. Чтобы охранять восточный фланг империи, мне совсем не нужны сирийцы.

Газ с еще большей силой уперся изнутри в его грудину. Римляне дружелюбно посмотрели на царя, который всем обликом своим являл картину боли, но не протеста. Они отлично понимали, что Ирод очень адекватно оценивает свое место в империи – большой телом маленький царек. Римляне ждали.

– Перепись, – задумчиво протянул Ирод. – На моей территории, но проводить ее будут ваши чиновники. Они вызовут изрядное подозрение и, не исключено, враждебное к себе отношение. Кто-то дал Августу не лучший совет.

– Мы находимся здесь, – хрипло проговорил Сенций, – чтобы выполнить данный нам приказ – только и всего. И этот приказ – не повод для досужего обсуждения. – И, помолчав, добавил: – Ваше величество…

Наконец газовый пузырь поднялся по пищеводу и вышел, заставив заколебаться огонь стоящего неподалеку факела.

– Вот так-то получше будет, – удовлетворенно кивнул Ирод, после чего продолжил: – Наверное, мне самому следует отправиться в Рим. Божественному Августу необходимо кое-что сообщить. Если ему нужен мир на этих территориях…

– Боюсь, что у нас просто нет времени, – сказал Метелл. – Что касается меня, я не понимаю причин беспокойства вашего величества. Наши войска всегда вас защитят.

– Вы не понимаете кое-что очень важное, – покачал головой Ирод. – Тот способ, которым вы предлагаете провести перепись, полностью противоречит местным обычаям.

– Каким образом? – поинтересовался Сенций.

– Согласен, – кивнул головой Метелл. – Досточтимый консул плохо осведомлен относительно обычаев, которые имеет в виду ваше величество. Нужно знать эту страну. Все дело в месте проживания. Когда речь идет о таком важном официальном мероприятии, как перепись, необходимо понимать, что каждый палестинец…

– Лучше скажем – каждый израильтянин, – вмешался Ирод.

– Каждый человек, живущий в этой стране, ощущает свою принадлежность не к месту, где он живет, но к месту, откуда пошла его семья. Его племя. Могу я сказать «племя»?

– Можешь, – кивнул Ирод. – Почти так оно и есть.

– И перепись предполагает, что каждый житель этой территории должен вернуться туда, откуда он родом, чтобы своим присутствием почтить место, которое ныне превратилось в простую кучу вонючего навоза.

– Ты очень точно подбираешь слова, господин мой, – ухмыльнулся Ирод.

– Мне дали очень показательный пример, – сказал Метелл. – Скажем, есть племя Давида, легендарного племенного вождя, царя, как они его называют. Для этого племени родовым гнездом является Вифлеем… – Метелл оборотился к Сенцию, пытаясь объяснить: – Ну, это та свалка на юге Иерусалима, которую мы проезжали.

– Закрывая платочками свои деликатные носы, как я полагаю, – ухмыльнулся Ирод.

Сенций же опять захрипел (и хрипами он был обязан, вероятно, физиологической неспособности разделить потоки воздуха, которые, с одной стороны, шли через нос, а с другой, через рот – беда, с которой разбираться должен ученый врач, а не простой рассказчик историй, каковым являюсь я):

– Примут ли ваши подданные перепись, если провести ее в согласии с вашими традициями?