Айдин смеется, и я слышу еще несколько смешков внутри. Машина останавливается, и Айдин поднимает свою большую задницу с заднего сиденья. Я боюсь, что они скажут мне сесть на третий ряд, и уже думаю отказаться, но, к счастью, туда перебирается Сильва.

Сижу, зажатая между Айдином и Эврином, которые, типично по-мужски раздвинув ноги, расположились на заднем сиденье. Какое-то недолгое время мы едем в тишине, и я начинаю расслабляться: от звука шин меня тянет в сон.

– Так как тебя зовут? – спрашивает Эврин, нарушая тишину.

– Винна Айлин.

В ту же секунду, как с моих губ слетает собственное имя, машина с визгом останавливается. Меня бросает вперед, и спасибо, черт возьми, ремню безопасности, иначе я бы сейчас распласталась по лобовому стеклу.

– Какого черта?! – кричу я.

– Что ты сказала? – рычит на меня с водительского сиденья Лахлан.

Все смотрят на меня так, будто у меня выросла вторая голова.

– Что? Мое имя? – в замешательстве спрашиваю я. Лахлан коротко кивает. – Винна Айлин, – повторяю я.

– Проклятье, – шепчет Айдин, а Лахлан поворачивается к Кигану, сидящему на пассажирском сиденье. Они обмениваются многозначительными взглядами, которые я совершенно не понимаю.

– Народ, мое имя что-то для вас значит? – Я перевожу взгляд с одного на другого. – Вы очень странно себя ведете.

Сидящий на водительском месте Лахлан разворачивается, и я пялюсь ему в спину. Мне никто не отвечает. Из-за тишины в машине становится жутко некомфортно, и мне вдруг хочется сбежать. Я уже тянусь отстегнуть ремень, но машина снова двигается с места.

Почему они все так переполошились из-за моего имени?

– Расскажешь нам немного о себе? – предлагает Эврин, и я смотрю на него настороженно, с сомнением.

– Нечего особо рассказывать.

– Сколько тебе лет? – спрашивает Сильва.

– Двадцать два.

– Ты всегда здесь жила? – подбадривает меня Киган.

– Нет, в детстве я часто переезжала, но последние восемь лет живу в Вегасе.

– Расскажешь о своей семье? – небрежно говорит Айдин, но я замечаю, как дрожит его подбородок.

Вереница скорострельных вопросов и ответов резко обрывается всеобщим ожиданием моего ответа Айдину. Я мучительно раздумываю, сколько стоит рассказать о том, как я росла, но интуиция подсказывает, что лучше выложить все как есть. И я ей доверяю.

– До пятнадцати лет меня воспитывала просто чудовищная женщина по имени Бет. Она ни на секунду не позволяла забыть о том, как сильно меня презирала. У меня была сестра. Мне было пять, когда родилась Лайкен…

Я задыхаюсь от застревающих в горле слов, на меня обрушивается внезапная тоска, которая накатывает каждый раз, когда я думаю о Лайкен. Сильные эмоции вызывают вспышку пурпурной и оранжевой энергии, которая устремляется вниз по рукам, и я стискиваю зубы, пытаясь обуздать эмоции и силу.

– Ты в порядке? – спрашивает Айдин, и я замечаю, что они с Эврином отстранились от меня настолько далеко, насколько это было возможно.

Я усиливаю контроль над эмоциями и продолжаю.

– Все нормально. Эмоции подпитывают силу, – размыто объясняю я. – Бет и Лайкен убили, когда мне было восемнадцать. Бет постоянно ввязывалась в какие-то стремные дела, а Лайкен за это поплатилась. Меня, скорее всего, тоже убили бы, если бы Бет не услужила мне и не выгнала из дома в пятнадцать. С тех пор я жила сама по себе.

Я решаю ничего не говорить о Талоне. Эти незнакомцы и так знают обо мне предостаточно, а рассказывать о Талоне – это как будто бы пересечь грань, за которой стукачи получают розгачи.

– Это все, что вы от меня узнаете, пока не расскажете о том, что здесь происходит.

Услышав мой вопрос, они обмениваются взглядами, и именно в тот момент, когда я решаю, что они ни хрена мне не скажут, старый добрый Эврин снова прерывает молчание:

– Эм… ты ведь знаешь, что ты не человек, да… Винна?

Глава 7

От вопроса Эврина появляется ощущение, словно меня обухом по голове ударили. Не человек? Ну, то есть я понимала, что отличаюсь, что по какой-то причине я другая, но даже в свете всего того, на что я способна, я никогда не сомневалась в собственной принадлежности к кругу людей.

– Тогда кто же я, черт возьми, такая?

– Ну, думаю, наиболее знакомый тебе термин – ведьма, но мы зовем таких кастерами, – говорит Сильва.

Я оглядываюсь, пытаясь понять, не издеваются ли надо мной эти засранцы, но натыкаюсь на смертельно серьезные лица.

– Почему вы так уверены, что я кастер? – шепчу я, не особо желая верить в это.

– Мы все видели, как ты использовала магию во время битвы, да и к тому же эти… – Эврин указывает на метки у меня на руках, которые пунктиром огибают безымянный и средний пальцы. – Именно эти руны я не знаю, но, вне всяких сомнений, татуировки на твоем теле – это руны кастеров.

– Что, черт возьми, вообще-то должно быть невозможно, – ворчит Лахлан.

Господи, лучше бы он не открывал свой рот.

– Что из этого всего невозможно?!

– Кастеру нельзя наносить татуировки. Они негативно влияют на его врожденную способность к магии. Ты хочешь, чтобы мы поверили, что ты понятия не имеешь о кастерах и магии, но эти пропитанные магией руны на твоем теле говорят об обратном.

– Во-первых, гребаный ты мудак, зачем мне было врать о своем дерьмовом детстве? Во-вторых, эти метки, руны или называй их как тебе, мать твою, угодно, – это не татуировки. Я ничего с собой не делала. В свой шестнадцатый день рождения я проснулась с ощущением, будто плавлюсь изнутри. Тогда появилось вот это. – Оттягиваю горловину футболки и показываю руны, которые проходят вдоль моего плеча к основанию шеи.

– Лахлан, перестань. Ты только хуже делаешь.

К моему удивлению, Лахлан слушается Айдина и стискивает зубы. В машине снова наступает тишина, и каждый из нас молча борется с удушающим напряжением. В конце концов сжигающие меня изнутри вопросы одолевают мое же желание устроить показательный бойкот.

– Устройте мне экскурс на тему все, что нужно знать, чтобы быть кастером, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Ну… наша раса стара как мир, а способности можно разделить на пять категорий: боевая магия, защитная магия, элементальная магия, заклинательная магия и целительная. Существуют кастеры, которые способны владеть несколькими ветвями магии, но это редкость, – отвечает Киган, словно зачитывая брошюру.

– Впервые наши способности проявляются примерно во время половой зрелости. Это называется оживление, а полной силы мы достигаем годам к двадцати пяти, когда наступает пробуждение, – объясняет Эврин.

Из меня наружу рвется громкий зевок, как будто напоминая о том, насколько сильно устало тело. Я откидываю на сиденье голову, закрываю глаза и прокручиваю в голове все только что услышанное.

– Винна, Бет могла делать то, что делаешь ты? – спрашивает Эврин.

Я фыркаю.

– Нет. И слава богу. Она была нормальной, ну, насколько может быть нормальной садистка.

– Ты уверена? – настаивает Сильва.

– Более чем. Если бы у нее были какие-нибудь способности, то она бы воспользовалась ими, чтобы еще больше мне навредить, – бормочу сквозь очередной зевок.

– Что ты знаешь о своем отце? – шепчет кто-то, но я не открываю глаз, чтобы определить, кто именно.

– Когда мне удавалось застать Бет достаточно пьяной, чтобы о нем спросить, она всегда отвечала, что это была интрижка и что она не знает, кто он и где находится. Но в этой истории есть очевидные дыры. Самая большая – у меня не ее фамилия. Не могу сказать, откуда она, черт возьми, взялась: в конце концов я перестала задавать вопросы. Они не стоили избиений, – отвечаю я, уже путаясь в словах.

* * *

Единственное, о чем я могу думать, – это боль. Каждую клетку тела поглощает жжение, и я извиваюсь в клубке простыней, крича в подушку. Смерть выжидающе дышит мне в затылок, и я встречаю ее едва ли не с радушием.

Я не смогу этого сделать. Не смогу пережить эту боль. Но как бы я ни верила в это всеми фибрами своего существа, это не освобождает меня от пытки.

В какой-то момент жжение исчезает, дыхание прерывается, а изо рта вырываются полные облегчения всхлипывания.

Я сжимала челюсть так сильно, что сейчас удивляюсь, как зубы не разлетелись на мелкие кусочки. Медленно и осторожно расслабляю напряженные мышцы и оцениваю свое состояние. Я вся в поту и совершенно ничего не понимаю. Какого черта сейчас произошло? Делаю судорожный вздох и провожу ладонями по лицу, пытаясь высвободить скопившееся во мне, сбившееся в клубок напряжение.

Какого хрена?

На средних пальцах бегут вверх по одной стороне и вниз по другой какие-то маленькие замысловатые символы.

Переворачиваю дрожащую руку и обнаруживаю под ногтем безымянного пальца метку в виде восьмиконечной звезды. Пытаюсь включить прикроватную лампу. По внешней стороне руки тянутся символы, а когда я опускаю взгляд, то обнаруживаю их еще больше на плечах.

Я в панике выползаю из постели и устремляюсь в ванную. Включаю свет и смотрю на свое отражение в зеркале, которое висит с обратной стороны двери. Стягиваю через голову майку и судорожно осматриваюсь, пытаясь понять, какие еще части тела оказались охвачены замысловатыми символами.

Теперь от шеи до поясницы тянутся два ряда символов. Отметки есть и сбоку на торсе: они начинаются от подмышек и заканчиваются у тазовых костей. Еще я отмечена от пятки по всей задней поверхности ноги, вплоть до места, где бедро соприкасается с ягодицами.

Метки на задней стороне ног напоминают черный шов на старомодных чулках, которые раньше носили женщины. Каждую ягодицу символы естественным образом огибают снизу, едва-едва не доходя до задницы.

Я замечаю по три символа на завитке каждого уха, линию отметин на внешней стороне ступней и полумесяц на каждом среднем пальце ноги. Куда ни посмотреть, я с ног до головы покрыта линиями этих символов, и каждая сторона тела – зеркальное отражение другой.

Пристально вглядываюсь в зеркало, рассматривая обнаженное тело и эти загадочные метки. Я не знаю, как вообще это понимать. Зажимаю ладонью рот, пытаясь подавить всхлип, что хочет вырваться наружу.

Что, черт подери, все это значит?

Прижимаюсь спиной к стене ванной и сползаю вниз до тех пор, пока задница не встречается с полом. Упираюсь лбом в колени, позволяя себе затеряться в мыслях. Провожу пальцами по символам на руке. Удивительно, но они ни на миллиметр не выступают. Отметины кажутся гладкими, будто бы были здесь всегда.

Рассеянно поглаживаю свою теперь уже испорченную кожу. Твою мать, сначала меня выгоняет Бет, а теперь это? Делаю глубокий вдох и медленный выдох. Ровно тогда, когда казалось, что уже невозможно чувствовать себя еще более потерянной, мир отвешивает мне новую пощечину.

Я вздыхаю – такова история моей гребаной жизни.

Глава 8

Кто-то трясет меня за плечо, вырывая из наполненного воспоминаниями сна, и я раздраженно ворчу.

– Винна, просыпайся. Мы на месте.

Услышав резкий мужской голос, я открываю глаза и стряхиваю фантомную боль воспоминаний о том дне, когда получила свои метки – или руны.

Эврин наблюдает за мной, и его глаза светятся любопытством. Я еще несколько раз моргаю, чтобы собраться с мыслями.

Стоп, это не мой дом!

Из-за головы Эврина виднеется особняк в испанском стиле, мой взгляд напряженно скользит по безупречным видам и огромному фонтану.

– Где мы, черт подери, находимся? – спрашиваю хриплым от сна голосом.

Умно, Винна, очень умно. Действительно, что еще может пойти не так, когда ты засыпаешь в машине, полной сумасшедших чудиков? Молодец, ты все продумала, нечего сказать.

– Это наш временный дом. Мы решили, что лучше всего будет наложить небольшое сигнальное заклинание. Оно подтвердит, правда ли ты кастер. Все, что нам необходимо для проверки, находится здесь, – объясняет мне Сильва.