* * *

Сквозь звонкую прозрачность утреннего воздуха в распахнутое окно кабинета члена Президиума Центрального комитета коммунистической партии Советского Союза Егора Петровича Сидорова влетел бой Спасских курантов и, отразившись эхом в многочисленных эркерах, утонул в толще красного сукна, обтягивающего длинный массивный стол, за которым восседали участники совещания: десятка два военных и штатских специалистов.

– У американцев ракеты тоже взрываются! – с жаром размахивал руками главный конструктор Царев. – Это ж техника, а она…

– Вот пусть у них и взрываются! – пытаясь придать своему лицу максимально строгое и уполномоченное выражение, прервал его Сидоров. – Вам партия доверила, сказала, что делать… И я хочу знать: кто виноват?

– П-проведенная эк-кспертиза п-показала, – вмешался директор Волжанского завода Онегин, – что причиной аварий явилось м-механическое повреждение бака первой ступени.

– Егор Петрович, – к Сидорову наклонился профессорского вида сухенький старичок, чем-то смахивающий на дедушку Калинина, и зашептал на ухо: – У Онегина на заводе кто-то топливные баки режет…

Походивший на всесоюзного старосту Ростислав Карлович Закарпович стал академиком, как поговаривали в научных кругах, по личному указанию Сидорова. Так это или нет – никто точно не знал, но то, что он часто появлялся на людях с Егором Петровичем и почти сразу после избрания в академики был введен в состав Президиума Академии наук СССР, эту версию подтверждало.

– Вона что? – нахмурив брови, Сидоров резко повернулся к Онегину. – Механическое повреждение, говоришь?..

Сам Егор Петрович, недавно назначенный еще и секретарем ЦК по оборонным вопросам, был по-солдафонски тяжел в мыслях, груб и упрям, и многие воспринимали его как человека недалекого. Но его природная смекалка и хитреца рязанского крестьянина, с годами и аппаратным опытом переросшие в изощренное коварство, легко позволяли ему расправляться со всеми своими недругами. В конце правления Сталина он чутко уловил недовольство «хозяина» растущим авторитетом Жданова и присоединился к группе Берии с Маленковым. Именно Сидоров в 1950 году, через два года после таинственной смерти Жданова, возглавил разгром так называемой ленинградской группировки. Около двух тысяч человек были репрессированы, а более двухсот были расстреляны, в том числе – первый зампред Совмина СССР Николай Вознесенский и секретарь ЦК ВКП(б) Алексей Кузнецов, о которых Сталин за два года до этого в узком кругу соратников говорил как о самых подходящих кандидатурах на посты председателя Совета министров и генерального секретаря ЦК после своей смерти.

«Ленинградское дело» было использовано и для зачистки излишне самостоятельных и «набравших вес» руководителей органов безопасности – под расстрел попало несколько десятков человек, среди которых оказался и генерал Кубин. После ухода из жизни «вождя народов» Сидоров быстро переориентировался на Хрущева, и, когда в 1954 году «Ленинградское дело» было признано сфабрикованным, а репрессированные по нему были реабилитированы, именно поддержка Хрущева позволила Егору Петровичу избежать ответственности. На июньском пленуме ЦК 1957 года, когда Молотов, Каганович и Маленков предприняли попытку отстранить от власти Хрущева, уже сам Сидоров обвинил Маленкова в причастности к «Ленинградскому делу», заявив, что у того «руки в крови по локоть». Хрущев не забыл оказанной услуги, и «верный» Егор Петрович быстро пошел вверх по карьерной лестнице.

Вхождение в элиту руководства страны сопровождалось и изменением внешнего облика Сидорова – он стал носить идеальные английские костюмы тонкого кроя, стильные галстуки с золотыми заколками и обильно смазывать бриолином свою завитую шевелюру с проседью. После удачного запуска первого спутника Земли Сидоров, почувствовав перспективность данной темы, взял на себя кураторство космических программ. Именно ему принадлежала идея к сорокалетней годовщине Великой Октябрьской революции еще раз «удивить» мир – отправить в полет несчастную собачку Лайку, скончавшуюся на орбите через несколько часов от стресса и перегрева.

Мир «удивился», прокатились протесты защитников животных, а в Советском Союзе, чтобы увековечить собачий подвиг, в память о Лайке были выпущены одноименные сигареты. Но вот сейчас, когда первенство СССР в космосе уже не было столь очевидно, а по многим проектам американцы ушли далеко вперед, Сидоров очень волновался. Он уже был не рад, что в свое время убедил Хрущева поручить ему курировать космическую промышленность. Если США первыми запустят человека на орбиту Земли, то это будет прежде всего его личным провалом, которым, конечно же, не преминут воспользоваться все его недоброжелатели…

– Какое это, к черту, механическое повреждение? Да у вас под носом вопиющие факты саботажа и диверсии! – распалялся Сидоров и, повернувшись к присутствовавшему на заседании Плужникову, грозно заявил: – А Комитет государственной безопасности спит!

– Мы уже проводим проверку по данным фактам, – спокойно ответил Плужников.

– Проводим… – с издевкой бросил Сидоров. – Давно я говорил Никите Сергеевичу: надо укреплять руководство нашей государственной безопасности!

Плужников поджал губы и посмотрел по сторонам. Напротив него, чиркая что-то в маленьком блокнотике, сидел самый молодой член Президиума ЦК, буквально несколько дней назад избранный в его состав, Дмитрий Романский. Их глаза на мгновение встретились, и Плужников успел прочитать в его взгляде искреннее сочувствие. Романский едва заметно улыбнулся и вновь углубился в блокнот.

– Когда у вас следующий запуск? – нервно спросил Сидоров.

– Завтра первый старт по программе подготовки полета человека «Восток», – ответил Царев. – Впервые в мире мы попробуем отправить в космос и вернуть на землю Мандельштама…

Взгляд Сидорова затуманился.

– Это который поэт? – с недоумением спросил он.

– Поэт умер еще в тридцать восьмом году, – не отрываясь от рисования в блокнотике, бросил Романский.

– Сам знаю, – передернул плечами Сидоров.

– Мандельштамом, – пояснил Царев, – наши инженеры прозвали габаритно-весовой макет человека…

– Чушь какая! – перебил его Сидоров. – Что, нельзя было какого-нибудь поэта русской национальности взять? Пушкина, например?

– Пушкина тогда тоже нельзя, – улыбнулся Романский.

– Это почему еще? – вспыхнул Сидоров.

– А у него дедушка арап был.

Сидоров напрягся, повращал бровями, посмотрел на Закарповича. Тот кивнул.

– Неважно, – заключил Сидоров. – А вот запустить надо было к празднику. К Первому мая, дню трудящихся!

– К сожалению, это было невозможно, – твердо сказал Царев.

– Опять «невозможно»! – всплеснул руками Сидоров. – Запомните: если партия приказывает – возможно все!

– Егор Петрович, – улыбнулся Романский, отложив в сторону блокнотик, – помните анекдот: сидит генерал на берегу реки, ловит рыбу. Жара, мухи гудят, пот льется градом, а поплавок – мертвый, не колышется. Час сидит, два, три… И вдруг слышит голос с неба: «А ведь хрен прикажешь».

Все присутствующие заулыбались, с трудом сдерживая смех под суровым взглядом Сидорова.

– О вашей позиции, Дмитрий Федорович, – с ненавистью сверля глазами Романского, выдавил из себя Сидоров, – я доложу Никите Сергеевичу.

* * *

Выйдя из правительственного корпуса Кремля, в котором проходило совещание, Плужников уже садился на заднее сиденье своей черной «Волги», когда его окликнул неизвестно как оказавшийся рядом Романский:

– Павел Михайлович!

Плужников вылез из машины и подошел к нему.

– Не расстраивайтесь, Павел Михайлович, – сказал, глядя ему в глаза, Романский. – Вы же понимаете, он на Президиуме ЦК заверил Никиту Сергеевича, что наш космонавт полетит раньше американского. А это пока не очень получается. Вот он заранее и подыскивает виновных.

– Я понимаю…

– А на самом деле чего там у вас в Волжанске? – поинтересовался Романский. – Действительно диверсия?

– Проверяем.

– Ну, удачи! – похлопал Плужникова по плечу Романский. – Если помощь нужна – не стесняйтесь, звоните напрямую.

И, пожав Плужникову руку, Романский направился к распахнутой дверце неслышно подкатившего правительственного лимузина.

– Дмитрий Степанович, – окликнул его Плужников, – а вы не боитесь, что…

– Ну, – улыбнулся, садясь в машину, Романский, – это мы еще посмотрим, кто кого!

* * *

Сидоров отошел от окна. Интересно, о чем там говорили у машин эти двое? Нехорошо, если Романский найдет себе союзника в руководстве КГБ. Очень ему не нравился этот сорокатрехлетний выскочка. И Косыгин его поддерживает, да и сам Хрущев в последнее время благоволит Романскому.

– Ишь ты, анекдоты он мне рассказывает, – буркнул под нос Сидоров. – «Не прикажешь»… Если не прикажешь, то все дело завалят!

– Завалят, Егор Петрович, – закивал Закарпович, по обыкновению задержавшийся в кабинете. – Однозначно завалят! У американцев за апрель три удачных пуска ракет. А у Царева – авария на аварии. Он все экспериментирует, а отвечать вам придется…

Поймав грозный взгляд Сидорова, академик поперхнулся.

– Ну нам, в смысле, всем вместе… – поправился он.

– Вам, вам! – огрызнулся Сидоров. – А я посмотрю, что вы товарищу Хрущеву говорить будете, когда американцы первыми в космосе окажутся.

Закарпович нервно заходил по кабинету.

– Надо подумать… – многозначительно изрек он.

– Ну вот иди и думай! – рыкнул Сидоров. – На то ты и академик, чтоб думать. Только не забывай, кто тебя этим академиком сделал!

Закарпович исчез.

Сидоров подошел к столу и нажал кнопку селектора.

– Слушаю, Егор Петрович! – отозвалась секретарша.

– Напомните мне фамилию этого кагэбэшного генерала, что на совещании у меня был…

* * *

Миновав бульвар, черная «Волга» выскочила на Арбатскую площадь и стала поворачивать на улицу Калинина, бывшую Воздвиженку. Плужников в задумчивости глядел на проплывавшие за окном яркие афиши на стене «Художественного» – первого широкоформатного кинотеатра в Москве:

РЕТРОСПЕКТИВА ФИЛЬМОВ С УЧАСТИЕМ П. КАДОЧНИКОВА

«УКРОТИТЕЛЬНИЦА ТИГРОВ»

«ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКА»

Похоже, история приобретает сильный политический оттенок, размышлял он, а это ни к черту не годится. Одно дело – вычислять и ловить шпионов, другое – участвовать в кремлевских интригах, в которых он совсем не спец. Но Романский ему интуитивно понравился. Надо будет все-таки как-нибудь пообщаться с ним, решил для себя Плужников, и в этот момент его размышления прервал противный зуммер телефонного вызова.

– Слушаю, – ответил он, снимая телефонную трубку. – Да, я.

Трубка что-то прохрипела. Плужников, после небольшой паузы, ответил:

– Соедините.

В зеркальце заднего вида водитель с интересом наблюдал, как меняется лицо Плужникова, слушающего своего собеседника.

– Да, – сказал в трубку генерал. – Хорошо, я буду. Договорились. Через час у амурского тигра.

И, поймав удивленный взгляд водителя, скомандовал:

– В зоопарк. Быстро!

* * *

Расположившийся на крыше дома снайпер проверил винтовку и вновь приложил к глазам бинокль – за последние пятнадцать минут картинка не изменилась: вдоль клетки с тигром по-прежнему прогуливался Плужников, периодически останавливаясь у таблички с описанием животного и делая вид, что внимательно изучает его ареал обитания. Рядом с Плужниковым какая-то мамаша воспитывала двух своих капризных детишек, да уборщик в синем халате и натянутой по самые уши беретке уныло греб метлой обертки от мороженого в кучу. Не отрываясь от наблюдения, снайпер взял в руки рацию:

– Четвертый седьмому.

– На приеме, – отозвалась рация.

– Все тихо. Объект пока не прибыл, – сообщил снайпер.

Его коллега-чекист, прятавшийся в кустах напротив клетки с тигром, посмотрел на часы и ответил в рацию:

– Понял. Продолжайте наблюдение…

В этот момент за спиной Плужникова раздался ироничный шепот:

– У вас продается славянский шкаф?

Плужников обернулся и вздрогнул. В стоявшем перед ним уборщике он узнал знакомого ему по фотографиям в уголовном деле Олейникова.