– Стой-стой, ладно! Черт возьми, это все что у меня есть! Тут уже хватит на трешку в центре! Подавись!

– Так прекрати игру. Не рискуй, если ты беден.

– Нет, играем дальше! Вот моя новая ставка, девчонка эта мелкая. Все, все даю. Я отыграюсь!

Они продолжают, оставаясь вдвоем за столом. Девушки даже уходят, я вижу как нервничает раскрасневшийся Туз, тогда как Беркут даже плечом не ведет, а плечи у него широченные.

Я же ищу глазами выход. Через дверь не пустят, можно через окно юркнуть, да вот только тут решетки стоят, мамочки.

– Вскрываемся.

– Каре!

– Флеш-рояль.

– СУКА!

Вскрикивает Туз, хватает бутылку янтарного напитка и со всей дури бросает ее в стену. Я же вся сжимаюсь видя как Берут поднимается и уверенным шагом идет ко мне.

– Вставай.

– Зачем?

Смотрю на него во все глаза. Сердце, кажется, скоро пробьет трещину в ребрах.

– Я тебя выиграл. Ты теперь моя.

Строго чеканит этот мужчина и берет меня за шкирку, выводит из этого жуткого места под возгласы Туза, который пьет водку из горлышка и материт его в голос.

Я же едва шагаю вперед понимая, что попала из огня да в полымя. Этот бандит с черными глазами, он все же забрал меня себе.

Глава 5

Я могла бы орать во все горло и отбиваться, если бы мне до ужаса не было страшно, а смелостью я никогда не отличалась.

Смотрю на этого бандита и холод пробирает до костей. Какой же он высокий, страшный и намного старше меня.

– Села. Я дважды никогда не повторяю.

Открывает мне дверь джипа и я с трудом забираюсь на переднее сиденье. У меня сильно кружиться голова и что хуже – как только мужчина садиться рядом, мой желудок предательски урчит на весь салон.

– Голодная?

– Нет, то есть… Отпустите. У меня ничего ценного нет.

Он не отвечает и мы выезжаем на трассу. Я же едва сдерживаю слезы понимая, что попала и все еще не знаю, куда этот бандит меня везет.

– Остановите, мне домой надо! Мама ждет! И братик маленький.

Еще попытка, давлю на жалость, хоть и ненавижу этого делать, но похоже, он не верит. Ни единому моему слову.

– Давно работаешь?

Вопрос вводит ступор. Непонимающе свожу брови. Я не улавливаю, о чем он.

– В смысле?

– Как долго ты на панели?

– Я не в панельном живу. У меня кирпичный дом был.

Мужчина усмехается уголком губ, а я не понимаю, почему. Что такое панель? Какая еще работа на панели…

Нет, в детдоме я конечно, наслушалась всякого, но это все дико для меня. Родители при мне никогда не ругались и я ничего грубее слова “блин” не слышала до их смерти.

Остаток пути едем в тишине и я с силой держусь за ручку двери, стараясь не выглядеть уж слишком жалко.

Беркут едет очень быстро, и хоть меня посещает идея выпрыгнуть из машины на полном ходу, я не решаюсь понимая, что тогда от меня станется оно только мокрое пятно.

Мы доезжаем до какого-то заведения и яркой вывеской и паркуемся у входа.

– За мной иди.

Так мы оказываемся в большом зале, наполненном приятным запахом еды и сигаретного дыма. К нам сразу подходит официантка с ручкой и блокнотом в руках.

– Я слушаю. – Кофе. Без сахара.

– А ты что будешь, девочка?

– Я ничего не буду.

Вспоминаю о своих копейках. Мне точно ни на что не хватит.

– Два стейка, два цезаря, жульен, апельсиновый сок. И давай быстрее.

– Конечно. Сейчас все будет.

Еду и правда приносят быстро. Все парует и пахнет так, что у меня еще больше начинает кружится голова. Я вижу салфетки на столе и быстро хватаю одну из них, вытираю губы, видя след от противной липкой помады.

Тру тщательно, ненавижу красный цвет, а потом замечаю, как этот мужчина смотрит на меня. Прямо, не отводя взгляда.

У него глубокие глаза и настолько черные, что кажется, в них нет дна. Ночь там беспросветная, дикая, страшная и взгляд тяжелый из- под широких бровей.

– Кто ты, чудо?

– Никто. Извините.

Быстро кладу скомканную салфетку на стол, а потом в карман. Снова на стол и снова в карман. Черт. Только не сейчас, проклятье!

Мне надо так сделать раза три и тогда отпустит. Я знаю, что ненормальная, я это давно поняла.

– Что ты делаешь?

Он прищуривается видя это, а мне становится стыдно. При людях еще хуже, я начинаю нервничать, а потом мне надо себя успокоить. Хоть как-то, не то живот становится каменным от напряжения и болит, а сердце стучит так быстро, что я могу упасть в обморок.

– Ничего. Извините.

В нос ударяет запаха жульена. Я ела похожий в Париже. Было очень красиво и тепло. Мама держала меня за руку, а папа фотографировал нас на новенький фотоаппарат. Я была счастлива тогда. Жаль только, что не понимала этого раньше. Я думала, что так у всех.

Не у всех. Пожив в детском доме я поняла, что многие дети даже ни разу не были в кино или на спектакле, тогда как я в детстве из театров не вылезала, сама выступала. В прошлой жизни это было, не хочу вспоминать.

Мельком оборачиваюсь и замечаю очень красивую девушку у барной стойки. У нее большие зеленые глаза и прекрасные густые темно-русые волосы. Она с кем-то говорит, мельком поглядывая на меня. Я в лохмотьях сижу. Боже, до чего же стыдно.

– Ешь.

Басит Беркут, я послушно беру вилку, но затем откладываю. Я не дура и знаю, что будет потом. Мне девочки рассказывали. Их тоже взрослые мужчины угощали, а потом делали с ними то, за что заплатили. На утро они возвращались в детдом с конфетами в карманах и со слезами в глазах.

Превозмогая вселенский стыд и смущение я выгребаю всю мелочь, которая у меня осталась и высыпаю все это добро на стол перед этим черноволосым мужчиной. Протягиваю мелочь к нему.

– Вот. Это все, что у меня есть. Прошу, дайте мне уйти… Не надо со мной делать это.

Он сводит брови, опирается огромными руками на стол. Его взгляд темнеет. Смотрит на меня почему-то как на дуру, а точнее, на глупое насекомое.

– Что “это”?

– Сами понимаете.

– Нет, не понимаю.

Парирует, а я кажется, вся краснею до кончиков волос. Слезы собираются в глазах и я не выдерживаю, опускаю голову.

– Это за мой долг.

– Ты мне намного больше должна, девочка.

– У меня больше нет. Честно.

Сглатываю уже вся на нервах, а он кофе отпивает, закуривает, глубоко затягиваясь и выдыхая дым через нос.

Я вижу его руки. Большие, длинные пальцы, кожа смуглая, крупная кость. На широком запястье блестят явно дорогие часы, на безымянном пальце левой руки сверкает массивный перстень из платины.

– Паспорт покажи.

Выдыхает сизый дым, ловким движением стряхивая пепел в пепельницу, а я не могу смотреть на него прямо. Не могу просто. Я трусиха та еще и у меня очень жжет щека. Тот Фарадей меня ударил с такой силой, что искры перед глазами посыпались.

– Нет.

Отвечаю тихо и коротко мотаю головой.

– Что “нет”? Паспорт показала, живо!

Рычит своим грубым мужским голосом, а у меня дикое желание пойти в туалет и вымыть руки. Раз так пять подряд. Мне плохо. Кажется, я сейчас взорвусь от волнения.

– Нет паспорта.

Не вру. И правда нет.

– Туз забрал?

– Нет, я еще его не получила.

На секунду бандит удивленно поднимает брови, глубоко затягиваясь сигаретой до фильтра и быстро тушит ее, вдавливая в стеклянную пепельницу.

Глава 6

“Стас – это дядька под два метра ростом. Черноволосый и черноглазый, крепкий мужик.

Стас чертов мясник, он мастерски отделит мою кожу от костей и сложит в две отдельные стопки, ведь судя по тому, что я в клубе про него слышала, худшее, что может случиться, – это перейти Стасу дорогу.”

Хозяин моей жизни

– Предки твои где, дите?

– Дома ждут.

Снова вру, я никогда не говорю о том, что они погибли. Не хочу видеть сочувствия, потому что оно всегда неискреннее. По большому счету, всем плевать на тебя, если ты перед этим не показал полный кошелек денег.

Смотрю на еду, а после мельком на мужчину. Я так не ем.

– Что?

– Мне не принесли все приборы.

– Какие еще приборы?

В его бархатном низком голосе скользят нотки раздражения и кажется, я хожу по лезвию ножа. Набрав побольше воздуха отвечаю:

– Я бы попросила… столовый нож. Без него стейк не едят – добавляю дико смущаясь, но я так привыкла. Никаких локтей на столе, ровная спина, колени вместе. Меня так няня научила.

Мужчина пристально смотрит на меня, а после зовет официантку и я получаю что хочу.

– Спасибо.

– Откуда ты свалилась, принцесса?

Скрещивает сильные руки на груди, я вижу как блестят его красивые часы на крепком запястье.

– Ниоткуда.

Как же мне уйти отсюда. Я только дернусь к выходу, этот бандит тут же меня догонит. У него один шаг как три моих моих будет точно.

– Отпустите, дядя. Пожалуйста.

Прошу, поглядывая на его грубоватые руки, потому что на лицо страшно смотреть, но как раз в этот момент кто-то звонит Беркуту и он поднимается из-за стола.

– Ешь я сказал, и это убери.

Отодвигает ко мне мою же мелочь, пока я едва сижу и чувствую, как безумно горят щеки от стыда. У меня всегда так. Ненавижу свое лицо, оно при волнении запросто может разрумяниться и стать похожим на спелый помидор.

Этот мужчина не взял мои копейки и это плохо, хотя по нему, конечно, не скажешь, что в деньгах нуждается. Одет очень дорого: качественные вещи, часы, украшение из платины на руке и цепочка на шее такая же. И пахнет от него приятно, хоть и холодно. Каким-то терпким парфюмом с нотками леса и бергамота.

Не знаю, когда успела это почувствовать, наверное еще тогда, когда он меня в том переулке зажал. У меня обостренное обоняние. Я всегда такой была, все слишком сильно чувствую. Наверное потому я ненормальная.

Когда бандит отходит от меня, я все же беру приборы и начинаю быстро есть. Уплетаю все, что мне подали: салат, стейк, жульен и это оказываются самым вкусным, что я ела в своей жизни, а пробовала я многое.

Дома всегда были деликатесы, папа как приезжал из командировки, полные сумки подарков мне привозил. Икру и конфеты, шоколад, фрукты из далеких стран, всякие вкусные десерты.

Я была единственным ребенком в семье и наверное, выросла бы жутко избалованной и капризной, если бы в один день моя жизнь не переломилась на “до” и “после”. Так вот теперь я уже не перебирала ни едой, ни одеждой, потому что просто выбора мне никто не давал.

В детском доме ты носишь что дают или ходишь голым. Ты или ешь ту треклятую холодную овсянку либо сидишь голодным, так что я не вертела носом, хотя нет, вру.

Первый месяц я сидела голодной там почти все время, пребывая в шоке и тотальном ужасе от той обстановки, в которую попала. Мне тогда помогла Ксюша, которая кормила меня как маленькую и делилась своими вещами. Она осталась в том аду. Ее заперли за то, что Ксюша не захотела стать бабочкой. Ее повезли к какому-то мужику, а она не была с ним.

Лидия Ивановна это узнала и закрыла ее. Когда я уходила, Ксюша простуженная сидела в изоляторе. Она просила меня не сбегать в никуда, боялась за меня, но у меня был план – вернуться домой. В тот дом, в котором меня уже давно никто не ждет.

Теть Надя до смерти родителей общалась с нами, мама часто дарила подарки ее сыну. Я думала, что она заберет меня из детдома и первый год почти на подоконнике жила, так ждала ее, но тетя не пришла. И не позвонила. Ни разу.

Беру салфетку, мну в руке. Складываю приборы, перед этим стучу ножом дважды по тарелке, не то умру.

Опускаю голову, снова эти мысли, порой я устаю от них и мне просто хочется отключиться, чтобы меня выдернули как утюг из розетки, не то я просто перегреюсь. Один раз я пыталась обсудить эти мысли с Лидией Ивановной, она сказала заткнуться, не то отдаст меня в дурдом.