– Не обращайте внимания на этого трепача. Вы что, его не знаете? Стас, брось, шуток не понимаешь? Давайте лучше выпьем, бокалы и рюмки пустые, а вы что удумали? – Потом, словно спохватившись, начала скороговоркой: – Кстати, хочу обратить ваше внимание на коктейль «Гуава». Это тропическое растение из Южной или Центральной Америки. Для коктейля обычно используется мякоть, но мы за неимением таковой используем просто сок. Смешивая его с водочкой…

Как бы извиняясь, Стас бросил взгляд на хозяйку, заметив боковым зрением, что Лена Седых нетвердой походкой заходит к себе в комнату.

– Сок гуавы с водкой… это, конечно, вкусно, но хотелось бы расставить точки над i. Так вот, третий вариант заключается в том… – Стас поднял правую руку вверх и преодолевая нарастающий гул, громко сказал: – Чтобы сейчас же покинуть эту дачу и больше с тобой, Антоша, никогда не пересекаться. Ни под каким предлогом. Это самый надежный вариант. Ты на него согласен? Либо ты сейчас же извиняешься, либо мы с Валюхой уходим.

Поднялся невообразимый гул.

Нельзя сказать, что конфликт с хозяином довел его до ручки, каким-то неведомым чутьем он чувствовал, что их ссора – не самое страшное, что происходит в эти минуты. Это всего лишь отвлекающий фон, на котором творится такая мерзость, о которой и подумать-то страшно.

В этот миг ответная реплика бородатого переключила все внимание на него.

– Ну, если мальчишеский максимализм у тебя в одном месте все еще играет. И заслоняет все остальное, – Антон поднялся, подошел к камину и начал шевелить в нем угли, – тогда пожалуйста, никто не держит! Я, во всяком случае, точно.

Кто-то был на стороне Корнейчука, мол, если спускать на тормозах подобные вещи, то уважать себя перестанешь. Всему есть предел. Кто-то поддерживал Антона, дескать, вполне приемлемо пошутил. Шутки надо понимать.

Стас почувствовал в своей руке ладонь Валентины, до него донесся ее горячий шепот:

– Брось, Стас, он эгоцентрик неисправимый, голубая кровь… Я сама виновата, что начала про это постукивание и колени… С чего вдруг взбрело в голову! Не пойму. Прекрати, слышишь!

– Ты со мной идешь? – с напускной деловитостью поинтересовался Стас. – Или остаешься? Не слышу ответа!

Валентина взглянула на него с прищуром, как бы гипнотизируя:

– Мы остаемся оба, подойди к Антону, и пожмите друг другу руки.

– Что? Еще чего! Перебьется! Значит, остаешься? Что ж…

Стас чувствовал, как внутри всё клокочет – то ли от поведения хозяина дачи, то ли от того, что творилось в эти минуты с Леной.

Ему хотелось кинуться наверх за ней, но его удерживала буквально вцепившаяся в него Валентина. Максимум, что он смог в этой ситуации сделать, – это наклониться к Максу:

– Я бы на твоем месте не оставлял жену одну. Сбегай наверх!

– У нее давление от духоты падает, – с рассеянным видом пожал плечами журналист. – Не в первый раз.

– И все же… Я бы проконтролировал… Шевелись!

Видимо, во взгляде Корнейчука было что-то такое, что заставило бывшего одноклассника встряхнуться и без лишних вопросов подчиниться. Валентина буквально повисла у Стаса на руке, когда он невозмутимо направлялся к гардеробу.

– Не устраивай сцен, Валюша, – сквозь зубы твердил он ей, – я не настаиваю, чтоб ты со мной покидала это… место. Можешь благополучно остаться, хотя не советую! A я для себя не вижу…

Поднялся неодобрительный гул, многие повскакивали с мест. Мила Снегирева залепила мужу пощечину:

– Видишь, что ты натворил!

К Стасу подбежал Лёвик с фотоаппаратом:

– Думаю, Стас, поспешных решений принимать не следует. Ты ведь насолишь не только ему, но и всем нам. Мы-то в чем виноваты?

– Ты это серьезно? Может, мне набить ему морду, а ты бы запечатлел этот исторический бой для потомков? Если ты настаиваешь, я не против. Вот это будет кадр!

– Зачем так утрировать, батенька? Считаешь, я на такое способен?

– Почему бы и нет? Помнишь, как в «Бриллиантовой руке»: «Каждый человек способен на многое, только не каждый знает – на что».

Лёвик вдруг посмотрел на фотоаппарат, который держал в это время в руках, потом с горячностью заговорил:

– Ты очень плохо обо мне думаешь, Стас. Считаешь, что я охочусь за жареными фактами и ради них готов переступить черту, за которой – потеря человеческой совести, чести, достоинства… A ведь это главное!

Слушая Лёвика, Стас поймал себя на мысли, что говорившему явно не хватает трибуны, зала, кумачовых полотен, аплодисментов. Не потому, что фотограф обладал ораторским искусством, а из-за постоянного брежневского причмокивания.

Чуть больше года страна жила без старого генсека, новый – Андропов – пока никак не вписывался в стереотип «Дарагого Леонида Ильича». И речитатив Лёвика лишний раз напоминал о недавно ушедшем Брежневе, с кем пролетели безмятежная романтическая юность и авантюрная горячая молодость всех присутствующих.

Когда Лёвик начинал волноваться, чмоканье становилось более сочным, насыщенным, словно речь генсека крутили в ускоренном режиме.

Я как чувствовал!

Вдруг наверху раздался грохот, и все вынуждены были обернуться. С верхних ступенек лестницы как-то неестественно свешивались патлы Макса. Первой сориентировалась Валентина – врач всё-таки – и кинулась к лежащему на лестнице журналисту.

Склонившись над ним, она довольно быстро поставила диагноз:

– Обморок, нужен нашатырь! Мила, Антон, в доме есть аптечка, надеюсь!

Пока хозяева искали лекарство, которое вернет к жизни обморочного больного, Стас просчитал ситуацию чуть дальше. Проскочив мимо жены, тщетно пытавшейся шлепать лежащего по щекам, он через несколько секунд оказался у комнаты, в которой остановились Макс и Лена.

Рванув дверь на себя, он застыл, прошептав навзрыд:

– Я как чувствовал!

Бледная учительница младших классов лежала по диагонали двуспальной постели со сложенными на груди руками. Голова была повернута в сторону окна, голубые глаза словно пытались что-то рассмотреть за морозным стеклом.

Подойдя к бывшей однокласснице, не подававшей признаков жизни, и всё еще не веря в случившееся, он разглядел зажатый в ее правой руке шприц.

Будучи не в силах находиться в одной комнате с покойницей, он поспешил прочь. Появившись в проеме дверей, увидел, как все, кто склонился над Максом, повернули к нему головы.

В этот момент к обморочному вернулось сознание, он простонал:

– Моя жена мертва, ее убили. Кто это мог сделать?

Валентина вскочила как ошпаренная и кинулась в комнату, откуда только что вышел Стас. Следом за ней рванулся Антон, за ним – Лёвик с фотоаппаратом.

– Этого не может быть, – вскрикнула Мила, поднимаясь по ступенькам. – Я до ужаса боюсь покойников… Нет ничего страшнее, по-моему! И чтобы на нашей даче… О господи!

«Сыщик, твое предположение насчет идеальной ситуации для классического детектива оказалось пророчеством, – пронеслось в голове Стаса зловещим эхом. – Все начинает сбываться! Хотя ты всего лишь подумал, никак не озвучив свое предположение. Ты хотел детектив – получай! Мысли материальны, заруби себе на носу, надо с ними быть осторожнее».

Кое-как справившись с шоком, Стас вошел вслед за Антоном в комнату и произнес то же, что в подобных случаях произносят милиционеры-оперативники, герои многочисленных прочитанных им детективных романов:

– Ничего никому не трогать! Это место преступления. Пусть здесь останется Валентина, остальным лучше стоять в дверях. Приедет милиция, у всех возьмут отпечатки пальцев…

– Но у нее в руке шприц моей жены! – простонал Лёвик, присев на корточки и колотя кулаками по коленкам. – Которым она делает уколы инсулина. Я его из тысячи узнаю. Чем она будет ставить, кто мне скажет? Как он здесь оказался?

– Но сейчас в нем не инсулин, – жестко констатировал Стас, – а остатки яда, которым Лену, скорее всего, отравили. Его необходимо отправить на экспертизу.

Как ни странно, все послушались Стаса и отошли к дверям. Многие, собственно, и не стремились подойти ближе, например Мила с Жанной. Убитый горем Макс так и остался сидеть на ступеньках лестницы.

Стас заметил, что его слова о милиции, отпечатках пальцев и экспертизе очень не понравились Антону, он даже хотел что-то возразить, но в этот момент Валентина, проводившая осмотр, выпрямилась.

Стас взглянул на жену и оторопел: таких бледных, дрожащих губ и бегающих глаз он у нее не помнил.

– Д-да, с-скорее всего, ее… от-травили. Точнее п-покажет только вскрытие. Я, конечно, не с-судебный медик. – Словно извиняясь, она хотела беспомощно развести руками, но в последний момент не выдержала и, закрыв ими лицо, разрыдалась.

Испугавшись, Стас обнял ее. Валентину всю трясло, казалось, она переживала смерть одноклассницы больше, чем законный муж.

Он не помнил у жены истерик. Всегда сдержанная, даже немного скупая на эмоции, она еще в старших классах служила примером, как надо вести себя в сложных ситуациях. То, что происходило с Валентиной сейчас, не укладывалось ни в какие рамки, Стас готов был звать на помощь кого угодно, лишь бы облегчить страдания жены.

Ему ничего другого не оставалось, как попросить всех расступиться и вывести супругу из комнаты. Они кое-как зашли к себе, Валентина практически не стояла на ногах, упала на постель и разрыдалась с новой силой. Между всхлипами она выкрикивала: «Сволочь! Как она могла?! Ну и тварь!» – и колотила подушку.

Когда жену немного отпустило, она попросила принести ей коньяку и шоколадку, после чего сходила умыться и, изредка всхлипывая, пояснила:

– У Ленки в левой локтевой ямке явный след от недавней инъекции. И вроде бы диаметр иглы совпадает. Зрачки широкие, смерть наступила минут десять назад… Плюс-минус, сам понимаешь.

– Погодь, – замотал головой Стас. – Я как раз ничего не понимаю. Что означал твой припадок? Кого ты называла сволочью и тварью?

– Не бери в голову. Это нервное. Ей что-то ввели в вену, это изощренно, цинично. Небось, под предлогом того, что вводят глюкозу. Отсюда и припадок…

– Какой яд могли использовать? – автоматически поинтересовался Стас.

– Бог его знает, выбор очень широк. Могли просто ввести кубик воздуха в вену, этого достаточно, чтобы убить. Хотя в шприце вроде как остатки яда сохранились.

– Но вряд ли Лена позволила ввести себе в вену воздух.

– Ее могли одурманить тем же хлороформом. А с обездвиженным телом можно делать что угодно. В том числе и воздух в вену ввести.

– Зачем убийце оставлять на видном месте шприц с ядом?

Валентина посмотрела на мужа и усмехнулась.

– А это тебе виднее, ты ведь у нас Пинкертон, вот и разберись.

Стасу захотелось вспылить: только что у жены была истерика, словно она потеряла самого близкого человека, и вдруг столь надменная демонстративная ирония. Валентина никогда не была такой.

– Ты что-то знаешь и мне не говоришь.

Жена резко поднялась и направилась к двери.

– Кажется, кто-то собирался ехать домой, – сквозь зубы процедила она. – Или мне показалось? Вот и поезжай, а ко мне с расспросами не лезь!

– Хорошо, хорошо, – пробормотал обескураженный Стас, боясь очередного приступа истерики. – Ты хотела мне показать след от укола.

– Пойдем со мной. – С этими словами она направилась к выходу.

В комнате Седых, кроме лежащей на кровати покойницы, никого не было. Валентина подошла к трупу, подняла левую руку, развернув, указала на локтевую ямку.

– Видишь? След от действий профессионала. Тот, кто делал инъекцию, был либо медсестрой, либо…

– Врачом, – закончил Стас ее мысль.

– Я должна кое с кем поговорить. И немедля!

– Может, ты сначала поделишься этой мыслью со мной?

– С тобой чуть позже, – деловито бросила супруга, задерживаясь у двери. – Когда ты меня официально вызовешь на допрос. Этого ведь пока не произошло?

Стас хотел крикнуть, что ее ирония неуместна, совершено убийство, но в этот момент увидел в проеме двери бородатого хозяина дачи, с кем Валентина едва не столкнулась, и промолчал.