– До девяноста, Михаил Федорович, планирую. Дико интересно – как оно там будет, в две тысячи сороковом году-то!

– Хм! А в двадцатом что будет – не интересно?

– Да вот как-то присутствует у меня некое наитие, что в двадцатом ничего особо хорошего не будет…

– Наитие, говорите… Чудной вы человек, Белозор!

Штопал он меня без анестезии. Принципиально. Чтобы морду в следующий раз не подставлял. А я вдруг кое-что вспомнил.

– Доктор! Ащ-ща-а-а-а… – очередной стежок иголкой по живому дался мне нелегко. – Доктор, вот вы тут всё про всех знаете… А не попадал ли в больницу некто Федор Архипович Нестерчук этим летом, житель улицы Революционной?

– Ну ты дал, журналист! Летом-то? Поди, упомни… А диагноз?

– Алкогольная интоксикация… Со смертельным исходом.

– Так. Ну это не мой профиль. Я – хирург-травматолог. Но – зная диагноз будет проще найти. А для чего тебе? Есть такое понятие как врачебная тайна…

– Есть и такое понятие как клятва Гиппократа. Подозреваю я, что у нас в городе народ травят несусветной дрянью…

– Это что, ты мне на совесть давить пытаешься? – поднял удивленно свои густые брови Тиханович. – Если со смертельным исходом – это тебе в морг. Там записи ведутся, да и провалами памяти тамошние специалисты не страдают. Возьми с собой «мерзавчик» и стучись туда, тебя встретят и приветят…

Подлатанный Тихановичем, я таки сходил в магазин и взял вместо «мерзавчика» настоящие, крепкие поллитра «Столичной». И вооруженный ею, пошел стучать в двери морга.

– Кто? – раздался хриплый голос из-за железной пошарпанной двери.

Я встряхнул бутылкой, раздалось характерное бульканье. Дверь открылась и в проем высунулась волосатая рука, требовательно пошевелив пальцами. Сунув сосуд в эту устрашающую пятерню, я отступил на шаг назад. Хрустнула пробка, послышался звук льющейся жидкости, шумные глотки, смачный вздох – а потом дверь открылась.

– О! – сказал невысокий и очень волосатый дядька лет сорока пяти. – А я тебя знаю. Ты пишешь про всякое говно.

Вот спасибо так спасибо! Очень лестная оценка моей журналистской работы…

– Так точно, Герман Викторович Белозор к вашим услугам. Мне нужна помощь в расследовании!

– А! Опять какое-то говно нашел? – не унимался сей служитель Анубиса.

– Ищу.

– Пр-роходи! Что интересует? – он снова присосался к бутылке, двигаясь вперед по холодному темному коридору, к письменному столу, на котором одиноко горела настольная лампа на кронштейне в виде пружины.

– Интересует некто Федор Архипович Нестерчук, должен был появляться тут летом примерно, в июле или августе. Алкогольная интоксикация. Проживает по улице Революционной.

– Садись сюда, Герман Викторович, а я пока пойду в записях пороюсь, – он ляпнул донышком бутылки об стол и пошел дальше по коридору.

В морге я был впервые. Тел вокруг не валялось, только стояла у стены каталка, накрытая простыней. Пахло чем-то медицинским, свет нигде не горел. На столе лежал томик «Фауста» Гёте, конверт с адресом отправителя – откуда-то из Калининградской области. Письмо было для некоего Коломасова Федора Микикоровича. Я прищурился и поморгал – нет, не показалось! Действительно – Микикоровича… Что за имя такое – Микикор? Может – Никифор? Не было этого самого Микикровича уже его довольно долго.

– Меня Федя зовут, – сказал владыка царства мёртвых, подходя к столу с листком бумаги в руках. – Вот, я тут выписал… Потому что документы я тебе не дам ни фотографировать, ни копировать, ага?

– Ага. И что нашел?

– Ну, слушай. Я пока шёл, если честно, как зовут твоего покойничка позабыл. Так вот получилось, вылетело из головы. Возвращаться с пустыми руками мне было стыдно. Про лето-то я помнил и про улицу Революционную – тоже. И гляди, чего получается: четыре клиента, все с алкогольной интоксикацией. Трое мужчин и одна женщина. Вот списочек. Даты, имена, адрес… Ты меня уважил, я – тебя.

– Это с одной улицы? Четверо с одинаковым диагнозом за три месяца? – я почесал голову.

Понятия не имею – четыре скоропостижно скончавшихся алкоголика из неблагополучного района за три месяца – это много или мало? Кажется, всё-таки многовато. Но для того, чтобы делать выводы – недостаточно, а потому…

– Любезный Федор Кикиморович, а не могли бы вы посмотреть такие же сведения по улицам Партизанская, Кавалерийская и Гвардейская?

– Я мог бы тебе дать в зубы, – сказал патологоанатом. – Не можешь отчество нормально сказать – не позорься. Ми-ки-ко-ро-вич! Из мордвин я.

– А! Простите дурака, ладно? Чем могу вину загладить?

– Сходи за беленькой. И за солью, и за томатным соком. А я тут пороюсь пока… Может и найду, что тебе потребно!

И я пошел в магазин, потому как сидеть в морге мне не улыбалось, и перед патологоанатомом(или кем он там являлся?) было действительно неловко.

Магазин назывался «Ручеек», на крыльце у него сидели собаки и выкусывали блох из свалявшейся шерсти. Внутри работали два отдела, и к обоим была очередь. Пришлось ждать – Кикиморович за просто так делиться информацией не хотел. Пока стоял – обдумывал ситуацию. Железки травят людей? Допустим. Одна гонит черт знает из чего самогон, вторая – продает его местным пьяницам, потерявшим человеческий облик. Тоже – допустим. Но они ведь мрут от некачественного пойла! То есть – сокращается клиентская база. Та Железка, которая из магазина, показалась мне женщиной умной и целеустремленной. По крайней мере, манипулировать людьми и планировать свои действия она умела. Тогда почему бы не гнать обычный первач, лучше даже – умеренной крепости, чтобы больше брали, почему бы не загнать весь район в долговое рабство, получать гарантированный доход… Зачем травить людей жженой резиной, димедролом и прочей мутью?

Краем уха я слушал разговор двух мужиков у отдела с алкоголем. Один что-то втирал другому про машину и внуков, второй рассказывал про рояль, который достался ему в наследство:

– …шалишь, есть гражданский кодекс 1964 года! Там черным по белому написано – у советских граждан есть право оставлять своё имущество любому человеку! Так что к черту они пойдут, бездельники! Я Афанасьичу «Победу» завещаю! – втирал один из пожилых джентльменов.

– Ага, но одна треть всё равно им достанется, прямым наследничкам. Вон, мне рояль приволокли после батькиной смерти… На кой черт мне рояль? – сетовал второй. – Лучше бы деньгами выделили. Кому нужен этот рояль? Куда я его поставлю?

– А в 13 статье новой конституции нашей – я читал – прямо говорится о том, что личная собственность и право наследования в СССР охраняются государством! Так что хрен им, а не «Победа»! – продолжал наседать первый. – Олухи! Разгильдяи! Как дрова поколоть – так не зайдут, а как «Победу» – так отпиши, деда! Я лучше Афанасьичу отпишу, оглоеды!

В голове моей что-то стрикнуло.

– «Столичную» и томатный сок, – сказал я рассеянно.

– У нас только трехлитровые банки! – пропищала продавщица.

– В смысле? Водку в банки разливают? – удивился я.

Ржала надо мной вся очередь, а я раздосадованно скрипнул зубами. Ну, идиот, Гера Белозор! Сок томатный – по три литра! Советская классика, чтоб меня!

– Давайте банку и бутылку тоже. И соль!

С полными руками я возвращался к моргу через распахнутые ворота на больничной территории. Завидев суматоху у обшарпанной железной двери, я остановился в нерешительности – кажется, туда заносили покойников, и соваться к Кикиморовичу с напитками в такой момент казалось мне большой дичью.

Он сам заметил меня из окна и выбежал навстречу, весь какой-то потерянный.

– Ну, принес? Ну, даешь! Нахрена мне три литра-то? Куда я его девать буду? А, ладно, в холодильник поставлю, от этих не убудет… На вот, тут как обещал. Мрут как мухи на тех улицах. Как будто эпидемия какая! Ты уж разберись, журналист, а то и вправду страшновато – три сердечных приступа, два кровоизлияния в мозг, одна черепно-мозговая травма и семь алкогольных интоксикаций. Чертовщина! А я побежал, у меня там клиентов привезли, надо оформить и обслужить…

Я стоял ошарашенный и мял в руках листочек со списком из имен и фамилий. Семнадцать человек в Резервации – за лето? Это что за фабрика смерти такая? И почему никто на это не обратил внимания? И тут же ответил сам себе: потому что помирали те, кто и так одной ногой в могиле стоял последние годы.

Путь мой должен был дальше лежать в БТИ – именно они имели на руках всю техническую документацию по недвижимости и вполне могли мне сказать, не переходила ли эта самая личная недвижимая собственность, бывшая во владении умерших, в руки неких случайных лиц, родством с бедными алкоголиками никак не связанных?

В одном конкретном случае я был совершенно точно уверен: агрессивные индюки и развязные гуси мне запомнились куда как хорошо!

Глава 5, в которой журналистское расследование завершается

БТИ, конечно, было закрыто. Раз написано до 18–00, значит, ровно в 18–00 народ собирает манатки и уходит по домам. Стахановщина – она в шахте хороша, а на этих потусторонних созданий с растрепанными прическами и так смотреть было жалко, и потому я даже и не думал лезть к кому-то из них со своими просьбами.

Подумать только, сколько проклятий, вызванных бумажной волокитой, сыплется на головы таких работниц и работников со стороны советских граждан… Возьмите ту справочку, заполните этот бланк, поднимитесь в такой-то кабинет и поставьте штамп, потом все эти бумаги отнесите на улицу Завиши Чарного-Сулимчика, дом фигдесят, и получите там справку по форме номер дохренадцать, и тогда мы вам всё подпишем. Это и незабвенного Сиддхартху Гаутаму по кличке Будда на коня бы подсадило. А они в этом жили! Это являлось их обыденностью…

Нужно было искать другие подходы. Вроде как Драпеза – директор Дубровицаводоканала – как-то обмолвился, что кто-то из его инженеров перешел в БТИ… Может – даст наводку? На-водку. На водку. В голове созрела идея – можно было провести время с пользой и продолжить расследование и без документов о недвижимости. По крайней мере, свою теорию о махинациях с частными домишками можно было проверить не только на бумаге, но и на практике.

Поскольку с патологоанатомом я не пил, то добежал за пару минут от «Дома быта», где располагалось БТИ, до стоянки рядом с редакцией и хотел было уже залезть внутрь верного «козлика», как увидел весьма тоскливую фигуру на лавочке под яблонькой, за домом, где располагалась редакция. Стариков!

Наш фотокор страдал. Он крепко держал голову в ладонях, чтобы она не упала на землю, и ковырял носком туфли загаженное бычками и пробками утоптанное пространство перед лавочкой.

– Женёк! – сел рядом с ним я. – Знаешь, мне очень-очень нужна твоя помощь…

– Гера! Что-то я тебя в редакции последнее время не вижу… О, а что с бровью?

– Отвалилась, – отмахнулся я. – Я тут расследование веду, и мне без фотокора никак нельзя!

Кажется, в его глазах появился интерес. Нет-нет, он не был пьян, просто Стариков пребывал в отчаянии, а в такой ситуации показать человеку, что он кому-то нужен и даже необходим, часто на самом деле является единственным способом вывести несчастного из тупика.

– Так, – сказал Женёк. – Ну, ключ от редакции у меня есть. Могу за аппаратом сходить. Что делать будем?

– Старожилов Резервации опрашивать. И фотографировать. И добывать ценные сведения, то бишь – убивать двух зайцев одним ударом.

– Шустрый ты стал, Гера, в последний год. Как будто второе дыхание открылось!

– Может, так оно и есть. Может, я теперь – другой человек? – прошелся по грани я.

– Эх, мне бы так…

– Не-не-не, одного чудилы нам в редакции достаточно, – тут же забеспокоился я.

Накличет ещё, второго попаданца сия уютная реальность не выдержит! А ну, как вселится в него какой-нибудь упырь и будет деньги на ставках выигрывать, а потом мир захватит? Стариков сходил за фотоаппаратом и вспышкой и с мрачным видом взгромоздился на пассажирское сидение «козлика».