Огонь пожирал темно-серые стены, бил стекла. Черный дым поднимался высоко в небо и растворялся в затянувших к вечеру горизонт облаках, пачкал их, превращая в грозовые тучи.

Страх сковал Леони, лишил возможности думать. Каждая секунда растягивалась в бесконечность и сосредотачивалась на одном: почему не слышно звуков сирены? Ощущая кожей тепло разбушевавшегося пламени, она вдруг вспомнила сегодняшний сон – жаркое живое солнце дышало, манило, тонкая нить опаляла невесомые прозрачные пальцы. И так приятно было ощущать это жжение…

Это не имело ничего общего с реальностью: стоит кому-то зайти внутрь – и он либо сгорит, либо задохнется от едкого дыма. Безрассудно, нелепо, бессмысленно – умереть обоим вместо того, чтобы ей одной остаться жить. Но в сторону условности – полчище мыслей обрушилось разом, лишая воли и разума.

Леони выронила мокрый от вспотевших ладоней телефон и побежала к крыльцу. Сердце колотилось так быстро, что она даже не чувствовала пульсацию, а просто вибрировала на одной частоте с вырывающимися языками пламени. Она никогда не была так близко к огню, тем более – неуправляемому, безжалостному, голодному. Она чувствовала жар, вдыхала горячий воздух, обжигающий легкие, но остановиться уже не могла, даже если бы захотела.

Дверь поддалась легко. Сюда огонь еще не добрался, а значит можно попытаться…

– Этьен! Этьен!!! – голос писклявый, механический, словно верещит заржавевшая говорящая кукла.

К черту «мсье» и скромность. К черту привычку аккуратно заглядывать внутрь и прислушиваться, каждый раз ожидая, что прогонят прочь.

– Этьен!

Горло разрывало от крика, но ответа не было. Обернувшись назад лишь на мгновение, Леони вдохнула застывший воздух, ступила на деревянные доски, выстилающие пол, и бросилась вдоль коридора.

«Скорее, скорее!» – пульсировало в голове.

Уже из прихожей было видно, что горела мастерская. Нелепо надеяться, что Этьен – если он действительно там – еще жив. Был бы жив – смог бы выбраться, путь отступления свободен!

Но раздумывать времени не было. Через секунду оказавшись в дверном проеме, Леони сразу отпрянула – языки пламени лизнули веснушчатую щеку, пахнущую илом, дотронулись до мокрых волос, зашипели от возмущения и чуть отпрянули назад, как расступаются подданные перед повелителем, давая пройти.

Этьен лежал в углу под придавившими его стеллажами, заваленный стеклянными фигурками. Голова разбита, на волосах запеклась почти черная кровь. Огонь уже подбирался к нему, ласкал неприкрытую кожу, раздевал, оставляя от одежды только черный пепел.

– Этьен! – заверещала снова Леони и бросилась к нему.

Жуткое зрелище и еще более жуткий запах горящей плоти охладили ее пыл, но не могли остановить. Протянув руку к охваченному пламенем стеллажу, девушка с удивлением уставилась на то, как гаснет, отступает, задыхается огонь от ее прикосновений, не решаясь притронуться еще раз.

«Что за черт?!» – пронеслась в голове мысль и тут же пропала: некогда думать!

Потянув за стеллаж, Леони с третьей попытки смогла его сдвинуть. Посыпались фигурки, зазвенело по опаленным огнем доскам стекло. Изловчившись, девушка подхватила Этьена под плечи и потащила к выходу. «Господи, почему так тяжело!»

Тяжело, невыносимо, страшно! Она сама была маленькой стеклянной фигуркой, помещенной в печь заботливыми руками мастера. Вокруг все полыхало, искрилось. С жутким треском падали доски, дребезжало стекло. Огонь не трогал девушку, но дым, проникая в легкие, кружил голову, практически не оставляя шансов на спасение.

Они были уже у выхода из мастерской – протяни чуть-чуть, домучайся…

Но нет. Леони не могла сделать и шага. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, за мгновение до потери сознания, наглотавшись дыма, она упала на Этьена, закрывая от огня.

Какое-то время сознание удерживалось на плаву, как она сама во сне держалась за золотые нити солнца. Лежа без сил, Леони кожей чувствовала близость огня, готового сорваться по чьей-то команде и впиться в податливое обессиленное тело. Но пока только приглядывался, притрагивался к платью, прожигая насквозь тонкую ткань. Оставалась надежда, что пожарные успеют, а если нет…

Мысль оборвалась. Леони провалилась в темноту.

Жадный, ненасытный огонь бушевал еще минут десять или пятнадцать, наслаждаясь случайными жертвами, так кстати подвернувшимися под горячие руки. Пламя вырвалось из мастерской, прокралось по коридору, поднялось по лестнице, обглодало обои в цветочек и все еще вкусно пахнущий цветами плед. Заглянуло в покрытое патиной зеркало, примерило развешенные в покосившемся платяном шкафу скромные наряды, практически все до одного купленные в местном секонд-хэнде.

Пожарные приехали спустя двадцать минут после звонка. Несколько человек сразу бросились внутрь, другие растягивали жирные шланги, изрыгающие потоки воды. С соседних улиц набежали зеваки, услышав сирены, и теперь толпились, пытаясь разглядеть происходящее и втайне надеясь – пусть это и неправильно – на трагедию. А что? Жизнь на окраине скучна и однообразна…

Следом приехала скорая помощь, из машины посыпались люди в белых халатах, готовые принять возможных жертв.

Первой вынесли Леони. Аккуратно положили на носилки, начали вентиляцию легких. Кто-то смел ошметки обгоревшей ткани длинного, чуть ниже колен, платья и с удивлением охнул: «Она не пострадала».

Огонь не тронул девушку. Пощадил. Должно быть, испугался или, напротив, невольно залюбовался необычной красотой, за которую многие сулили бы миллионы, родись Леони в большом городе.

Куда хуже дело обстояло с мужчиной слегка за сорок – второй жертвой внезапно разгоревшегося пожара. Ему повезло меньше: правая сторона сильно обгорела, тут и там въелись в кожу расплавленные и застывшие осколки стекла, голова разбита.

Но он был жив. Пока еще жив.

Глава 3 – Причудливый танец света и тьмы

В обед удалось запихнуть в себя только пару вилок тушеной капусты с поджаренной до черных боков котлетой и стаканчик вишневого, с крупными ягодами желе. От салата Леони отказалась – тот выглядел так, словно его уже кто-то съел и успел наполовину переварить. А вот чуть кисловатый десерт пришелся по вкусу – в нем отражалась настоящее: сладость радости (удалось выжить!) и разъедающая кислота мысли (куда же теперь идти?).

Шел третий день в больнице – и, кажется, последний. Окрашенные в бледно-голубой стены, запах хлорки и лекарств, черные от уличной пыли жалюзи на узких окнах, тусклый свет в коридоре, единственный телевизор в общей комнате и равнодушные взгляды чуть более больных, чем она сама, людей составляли девяносто процентов этих дней. Остальные десять удавалось поспать, проваливаясь в спасительную бездну пустоты.

Врачи отмалчивались, медсестры с любопытством и с некой ехидцей посматривали в ее сторону. Пару раз заходил полицейский – молодой офицер в темно-синей униформе, с самой заурядной внешностью и выражением скуки на лице. Он расспрашивал про пожар, иногда не к месту вставлял вопросы о личной жизни, но каждый раз уходил ни с чем.

«Меня не было дома».

«Нет, я не родственница».

«Мне, между прочим, уже восемнадцать».

«Страховка? Я не в курсе».

Рутинные вопросы без должных ответов.

Время словно застыло, и Леони не хотела, чтобы это когда-нибудь прекращалось, несмотря на отвратительного вида салат и запах болезни и смерти, каким пропитаны все больницы мира. Претила сама мысль о том, что, когда ее выпишут, придется заново искать себе жилье или возвращаться в бедлам, устраиваемый в бывшем доме. Радостное предвкушение будущего сменилось тягостным ожиданием. Словно смотрела в колодец, пытаясь разглядеть в мутной черной жиже отблески солнца, забывая поднять голову вверх.

Чувствовала она себя на удивление хорошо – явно не так, как полагается жертве пожара, тем более – было с кем сравнить, ведь Этьен Ле Гро пришел в себя только вчера вечером. Он сильно обгорел, отравленное ядом гари тело мучили дикие боли, поэтому его снова ввели в медицинский сон. И хорошо: вряд ли бы понравилось видеть и, главное, чувствовать себя пережаренной котлетой, какую подавали сегодня на обед…

Леони привычным жестом пригладила волосы, подумала, что пора бы подстричься покороче, и уставилась в окно. Там, за грязной решеткой жалюзи, на раскаленной солнцем улице, жизнь не останавливалась ни на минуту. Кто-то спешил на свидание в обеденный перерыв, кого-то привезла машины скорой помощи (то ли умирать, то ли дать новую жизнь). В голове зудела и чесалась одна и та же мысль: она не хотела уходить отсюда. Можно, конечно, попробовать вернуться в пекарню, где ждет с медицинской справкой розовощекая, перепачканная мукой Элен, но что-то подсказывало Леони, что эту страницу нужно перевернуть, не прочитав.

– Пам-па-па-пам, – безжизненно, просто по привычке, промурлыкала себе под нос девушка, откинула воняющее хлоркой одеяло, свесила длинные, еще больше исхудавшие ноги с больничной койки и нащупала кончиками пальцев ледяные кафельные плиты грязно-серого пола.

– Мадемуазель Жервиль? – в голосе полицейского сквозил сарказм.

«Опять ты? И чего ты сюда таскаешься?»

– Мсье… – Леони попыталась вспомнить имя.

– Я пришел сказать, что расследование приостановлено, к вам пока больше вопросов нет. Вы свободны. Но не рекомендую выезжать из города, – слишком официально, с акцентом на «вы» и «вам», поэтому не получилось расслышать в словах хоть нотку настоящего уважения или хотя бы сочувствия. Или это больничные стены, которые поглощали все, кроме боли и безысходности?

– Отличная новость, – улыбнулась Леони, проигнорировав слово «свободна» и впервые за последние три дня осознав, что ее подозревают в поджоге. Она почувствовала сквозняк, бросила рассеянный взгляд вниз, заметила, что так и сидит с оголенными ногами, быстро забралась обратно на кровать и укуталась одеялом. – А что выяснили? Почему начался пожар?

– Пожарные посчитали, что огонь горел в печке…

– Он всегда там горел, – утвердительно кивнула девушка.

«Ну, или почти всегда».

– Мы так и поняли. Он… Мсье Ле Гро… Он был что-то вроде… – полицейский скривился, пытаясь подобрать слово.

– Не что-то вроде. И не был – он есть. Вы же видели его работы?

Полицейский неуверенно пожал плечами и со скучающим видом выглянул в коридор.

– Они все сгорели. Мы нашли расплавленное стекло.

– Вот как? – погрустнела Леони. – Жаль… Он их так любил.

«Так любил, что не давал им ни минутой больше двух месяцев на то, чтобы найти себе новый дом».

– Что ж… – помялся полицейский. Он явно хотел о чем-то еще спросить – не о пожаре и не об Этьене. А может, как раз о нем… Точнее, об их отношениях. Но не решался.

– Была рада познакомиться, – быстро оборвала терзания Леони и растянула губы в улыбке.

– Взаимно, – ухмыльнулся полицейский и напомнил: – Будьте на связи. По месту прописки. И телефон… не выключайте.

Леони открыла было рот, чтобы предупредить, что вряд ли стоит искать ее в прежней квартире, но передумала. Закивала китайским болванчиком и, стараясь выглядеть естественно, проследила за полетом блестящей мухи: от коридора до окна. А когда повернулась обратно, увидела только пустой дверной проем.

Не терпелось сходить к Этьену, посмотреть, не пришел ли тот в себя. Внутри робко тлела надежда, что не все потеряно. Они найдут новый дом – пусть такой же старый или даже хуже. Оборудуют там мастерскую, обустроят такую же – в мелкий цветочек – комнату для нее на втором этаже. Она будет готовить завтрак и сидеть в углу, гипнотизируя пламя печи. А может быть, Этьен научит ее так же филигранно плавить и выдувать фигурки из стекла.

Леони посмаковала эту мысль, намазала тонким слоем недоверия на прежний страх огня и попробовала на вкус.