Я проехал в узенький переулок, под «кирпич». Развернулся и выждал пару минут. В здание вошли две фигуры. Я увидел, как на втором этаже зажегся свет, решил рискнуть и на секунду включил дальний свет. На вывеске было написано: «Нудкевич и сыновья. Огранка алмазов». Я закурил сигарету. По «Голосу Мира» Отис Реддинг пел (Sittin’ On) The Dock of the Вау, и я стал тихонько ему подпевать. Минут через пятнадцать они вышли. Каждый нес в руке по небольшому мешочку. О содержимом можно было не гадать: я почти слышал, как позвякивают бриллианты. Мужчины сели в машину, и она медленно тронулась с места. Я быстро сдал назад, проехал по боковой улице и успел выскочить как раз перед ними. Напротив здания, к которому они направлялись, переливалась неоном реклама апельсинового сока (загорелая девчонка в ярком бикини улыбалась, сжимая в руке банку сока, а на заднем плане к ней бежали два парня в шортах, но может, это были плавки неведомого мне фасона). Света со щита как раз хватало, чтобы разглядеть надпись «Шай Таль Лимитед. Огранка алмазов». На этот раз им понадобилось чуть больше времени. Я выкурил еще одну сигарету, потом еще одну, потом выпил кофе. Снова пошел дождь. Буквально через минуту он превратился в ливень. Струи льющейся с неба воды бешено стучали по капоту. «Хорошо, – подумал я. – Таль решил сам себя ограбить. Его жена утверждает, что уже несколько месяцев он где-то разгуливает по ночам. Если каждую ночь он сам себя грабит, то брать там, должно быть, уже нечего. Наверное, мне просто не повезло и сегодня нетипичная ночь». Самым правильным в моем положении было бы развернуться, быстренько добраться до дома, укрыться теплым одеялом и плюнуть на всю эту историю. Но я не развернулся, а продолжил сидеть в машине и смотреть на полуосвещенное здание.

Без шести минут четыре они появились снова, опять с маленькими мешочками, и сели в «Рено». Я потихоньку, задним ходом, начал от них отползать, но тут же резко ударил по тормозам. Позади меня, на дороге, лежал большой мешок, которого несколько минут назад там не было. Мимо на скорости промчался «Рено», и после секундного колебания я решил дать ему уйти, а сам вышел из машины. Вдруг раздался дикий вой – в алмазной мастерской включилась сигнализация. Или Таль установил на нее таймер, или у этих сукиных детей имелся третий сообщник, оставшийся в здании. Вылезая из машины, я прикидывал, сколько минут пройдет до того, как первый прибывший по тревоге полицейский поинтересуется у меня, а что я здесь, собственно, делаю.

Меньше чем в двадцати сантиметрах от моего заднего бампера лежала живая бандероль. Девушка была без сознания, но дышала. Навскидку ей было лет двадцать пять, может, меньше. Одной рукой с выставленным вперед локтем она прикрывала лицо, как будто защищаясь от удара. Кончики пальцев касались рассыпавшихся по плечам черных волос. На ней была белая блузка с длинными рукавами и кружевными манжетами, заправленная в длинную темно-синюю юбку.

Юбка задралась почти до пояса, открыв красивые стройные ноги в белых мужских носках и лодочках – без каблуков, но все равно очень элегантных. Во второй половине XX века существует только одна группа молодых девушек, которые одеваются подобным образом, – это члены ультраортодоксальных общин из Бней-Брака и Иерусалима. На какое-то мгновенье мне даже показалось, что она мертва. Я наклонился ниже и заметил у нее между ног темное пятно. Кровь частично свернулась, но кровотечение продолжалось, и по асфальту расплылись причудливые геометрические узоры. На шее девушки виднелась глубокая ссадина, а когда я приподнял ей голову, то нащупал чуть повыше затылка чудовищных размеров шишку. За всю карьеру в полиции мне только дважды пришлось столкнуться со случаями изнасилования, потому что ими занимался другой отдел. Но даже без этого я бы все равно понял, что произошло. Издалека послышался надрывный гул двигателя. Кто-то явно пытался выжать максимум из второй передачи. Я замер в напряжении, но гул утих. И только сигнализация продолжала завывать.

Я поднял девушку, осторожно уложил на заднее сиденье своего автомобиля и поехал в направлении полицейского участка Рамат-Гана, чтобы сообщить об ограблении и попросить вызвать скорую для потерпевшей. Я уже вырулил на улицу Жаботински, когда задумался и притормозил. Физически она не очень пострадала. Крови, конечно, было много, и выглядело это пугающе, но угрозы для жизни, скорее всего, не представляло. Окажись на ее месте любая другая девушка, я бы сдал ее на руки первой женщине-полицейскому, а назавтра, возможно, позвонил, чтобы узнать, как себя чувствует пострадавшая. Этой же девушке я бы тем самым полностью поломал жизнь. В полиции завели бы дело об изнасиловании, а потом, действуя строго по инструкциям, стали бы устанавливать алиби всех ее знакомых. Вопреки расхожему мнению, в девяноста случаях из ста жертва знала насильника до случившегося. Я попытался вообразить, как эти религиозные ребята отреагируют на известие о том, что изнасилована женщина из их общины. Довольно скоро я пришел к заключению, что не имею об этом ни малейшего представления.

Мимо меня в направлении алмазной биржи пронеслись две патрульные машины. Голубые отблески мигалок на секунду осветили белоснежную голень, под неестественным углом застрявшую между передними сиденьями. Я крутанул руль и поехал домой.

Припарковаться на Мапу, как всегда, было невозможно, и мне пришлось довольно далеко нести девушку к дому на руках в надежде, что никому из соседей не взбредет в голову выйти прогуляться с собачкой. И, как всегда, когда тащишь что-то тяжелое, не сразу разберешься с ключами, но в конце концов мне все-таки удалось открыть дверь. Я опустил девушку в кресло, и она тут же свернулась в позе эмбриона. Разложив диван, я перенес ее туда. Она не выказывала ни малейшего намерения очнуться.

Я направился в ванную смыть с себя кровь. С моих волос в раковину стекала розоватая вода, и я рассматривал ее, пока слабый, но отчетливый стон не заставил меня вернуться в гостиную. Нет, она не пришла в сознание. По-видимому, в забытьи она попыталась съежиться еще сильнее и задела открытую рану. Я укрыл девушку и отодвинул волосы у нее с глаз. Осторожно приподнял пальцем веко. Зрачка я не увидел. Только белок с тоненькими красными прожилками. Значит, она не придет в себя еще часа три, а то и четыре.

Я сел в большое кресло и подтянул к себе телефон. После краткого раздумья набрал номер, который давно выучил наизусть. Трубку сняли почти сразу.

– Кравиц слушает.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Джош?

– Я.

– Псих ненормальный. Сейчас пять утра.

– Я в курсе.

– Все настолько серьезно?

– Не знаю.

На заднем плане внезапно послышался заспанный голос. Женский. Кравиц ненадолго прикрыл трубку ладонью, а потом снова заговорил:

– Буду у тебя через двадцать минут.

– Не у меня. В другом месте.

– Что случилось?

– Я же тебе сказал. Пока не знаю.

– Джош, ты вытаскиваешь меня из постели в пять утра, и все что ты имеешь мне сообщить, это то, что ты не знаешь, насколько это серьезно?

– Да.

На минуту воцарилось молчание.

– Ладно. Приходи в «Баба».

– Хорошо.

– Через двадцать минут.

Я положил трубку. Накинул на футболку куртку, а через десять минут, припарковав машину на стоянке у кинотеатра «Пеэр», уже входил в «Баба». Подхватил со стойки бутылку пива и устроился за одним из деревянных столиков. Кроме меня в баре сидели два толстых рыбака, которые, окинув меня взглядом, снова вернулись к беседе о том, что Муса использует для рыбалки динамит и в конце концов портовая инспекция его накроет. Я вытащил из квадратной подставки салфетку и изобразил огромный нос с хищными ноздрями и широкой переносицей, а потом пририсовал к нему один закрытый глаз.

– У тебя получается все лучше и лучше.

Я поднял голову. Даже в этот ранний час Кравиц в своей застегнутой на все пуговицы синей куртке офицера полиции сиял, как до глянца начищенное зеркало в туалете «Хилтона». Все теории о честолюбии людей маленького роста писаны с Кравица. Метр шестьдесят восемь, прямая как палка спина – инспектор, один из самых молодых в полиции, отличался острым, как стрелки на форменных брюках, и блестящим, как носки выглядывавших из-под них итальянских туфель, умом. В последние годы у него появилась слегка кошачья походка, которая, по его мнению, выглядела угрожающе. Он сел рядом со мной и сделал знак официанту Гассану, чтобы принес ему кофе – не пиво и не сок, ошибиться было невозможно. Он сложил вместе два пальца, как будто осторожно держал маленькую чашечку: голова чуть откинута назад, губы вытянуты вперед, готовые отпрянуть от обжигающе горячего напитка. Гладкая кожа отливает – даже зимой – загаром, скрывающим усталые морщинки.

– С тобой все в порядке?

– Да.

– Это плохо. Значит, зря я посреди ночи вскочил с постели.

– Не уверен.

– Джош, никакой информации из полицейского компьютера ты от меня не получишь.

– Я и не прошу.

Гассан осторожно поставил на столик чашку кофе. Мы с Кравицем на минуту замолчали.

– С пивом можешь не торопиться. Спать я все равно больше не лягу.

– В Рамат-Гане ограблены две мастерские по огранке алмазов. По соседству с биржей. Приблизительно час назад. Не без помощи изнутри.

– Откуда ты знаешь?

– Так я тебе и сказал.

– Они ограбили себя сами или работали по наводке?

– Сами.

– Патрульные машины уже там?

– Да.

– Ты с кем-нибудь об этом говорил?

– Нет.

– И свидетельских показаний не дашь, потому что в деле замешан клиент.

Он не спрашивал. Потому и отвечать нужды не было. Кравиц немного подумал:

– Ничего не выйдет, Джош. Никто не поручит мне это дело.

– Почему нет? Это же компетенция отдела по особо тяжким.

– И что с того? Я неизвестно почему прекращаю расследовать убийство и начинаю разыскивать какие-то пропавшие бриллианты. И тут возникаешь ты. Так не бывает.

– Мне возникать не обязательно.

– Джош, я ведь тебя знаю. Ты не бросишь раскапывать это дело. В конце концов твое имя всплывет, и тогда Красавчик сделает себе кошелек из моей мошонки.

Он был прав. Совершенно прав. Я не должен был его просить. Почти всю свою жизнь я был полицейским. Все начинается с того, что ты насмотришься фильмов и начитаешься книг или поймешь, что у тебя нет никаких особых талантов, а для человека, с трудом окончившего среднюю школу, это неплохая работа. А попав на нее, вдруг обнаруживаешь, что, вместо того чтобы бегать по крышам домов, сжимая в руке верный «смит-вессон», ты стоишь на перекрестке улиц Гордон и Дизенгоф и орешь на старушек с лиловыми волосами, чтобы не смели переходить улицу на красный свет. Но ты потихоньку продвигаешься по службе, и каким-то непостижимым образом тебе удается не только попасть в следственный отдел, но и нечаянно распутать довольно сложное дело – просто потому, что ты в правильный момент случайно задал правильный вопрос. И все. Ты попал в точку. В каждом деле есть мгновение, когда все ниточки сходятся воедино и все становится абсолютно ясным. Вот ради этих мгновений ты и работаешь. Иногда их приходится поторапливать. Я работал тогда по делу о партии героина, отправленной из Амстердама – через Германию – в Ашдод. Ключом ко всему был дилер, которого тысячи исколотых рук перенесли из Яффского района Аджми прямо в Кфар-Шмарьяху – фешенебельный квартал Тель-Авива. Этот прилизанный ублюдок точно знал, куда будет доставлена дурь. Он сидел передо мной, лениво разглядывал ногти на руках и время от времени интересовался, когда уже появится его адвокат. Кравиц, мой напарник в том деле, улыбнулся и сказал, что пойдет принесет нам кофе. Когда дверь закрылась, я легонько вмазал ему в нос. Несильно, только чтобы немного сбить с него спесь. Он только-только успел снова устроиться на стуле, когда дверь распахнулась и в комнату вошел начальник управления с генеральным инспектором полиции, как раз приехавшим проверить, как идут дела в низовых подразделениях.

Их сопровождали два репортера уголовной хроники. Вся компания с пристальным вниманием уставилась на дилера и его элегантный костюмчик, на который из носа капала кровь. На следующее утро я подписал все необходимые бумаги и меня выставили за дверь. Генеральный инспектор вызвал меня для личной беседы и с утомительной сердечностью долго объяснял, что меня сделали козлом отпущения на фоне очередной волны общественного гнева против полицейского насилия. Начальник управления, Красавчик, меня на дух не переносил и пальцем о палец не ударил, чтобы меня защитить. Когда меня выгнали, он издал приказ, запрещающий любые контакты со мной, включая личные.

– Ты, конечно, не расскажешь, в чем твой интерес во всей этой истории?

– Пока нет. В принципе, это дело о разводе.

– Высоко летаешь.

– Ты пока тоже не самый большой начальник.

– По крайней мере, я не поднимаю друзей с постели посреди ночи.

– Это потому, что у тебя их нет.