«Паша был одним из лучших бальников в нашей школе. Всегда выигрывал. Брошь была ему не нужна. Но я думала, что это хорошая традиция. Мне даже в голову не приходило, что без этой броши Паша растеряет свою уверенность».

– Да, странная история. Так верить…

Митя в ответ кивнул:

– Я был в библиотеке, когда Павел принес брошь. Он рассказал, как начал проигрывать. Что ни делал, подняться выше второго места не мог. Потом он вспомнил историю броши, и у него созрел план – сделать копию, а оригинал забрать себе, чтобы всегда побеждать. Правда, ювелир, который вызвался помочь, механизм сделать не смог. Павлу не сказал, а тот не проверил и очень удивился, что подмену так быстро обнаружили.

– Это его Инесса попросила тогда положить брошь на место? – спросила Лена.

Митя отрицательно покачал головой:

– Брошку Кристина положила. Но там какая-то заваруха началась между Инессой и Полиной. Из-за броши. Ну, вы же знаете, Полина против… Не забивайте голову детям, и все такое. Кристина побежала Инессу спасать и витрину не закрыла. Вот тогда Паша ее и подменил.

– Почему же он сразу не воспользовался? – спросил Иванцов. – Помните соревнования, в которых Саша и Кристина победили? Кстати, эта победа нас с толку и сбила.

– Да, брошка тогда уже у Паши была, но Оля заболела, и они не участвовали. А когда он о победе Саши и Кристины узнал, сомнений не осталось – решил ее использовать.

– А мне его жалко, – вздохнула Аня. – Помните Пашкины глаза, когда мы после конкурса в гримерную всей толпой нагрянули? Там и Оля была. Она вообще думала, что это Инесса брошку им дала.

– Помочь даже ему захотелось, – согласился Митя.

– Ага, – кивнула Филиппова. – Ты такой: «Мы можем отнести брошь в школу. Скажем, что нашли…» Я даже растерялась.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – Иванцов радостно растянулся на сиденье. – Брошка вернулась на свое место, а Инесса Поликарповна теперь сто раз подумает, приучать ли детей к «счастливой броши» или пусть она остается красивой историей.

– Она, между прочим, хотела ее Павлу насовсем отдать. Но он отказался. Сказал, ему нужна своя брошь. Кстати, сегодня мы ее увидим, – Филин загадочно сверкнул глазами.

Аня тут же хотела все выяснить, но ведущий объявил выход пар. Павел и Ольга вышли на середину паркета. Она была ярко освещена и всем показалось, что загорелись два факела: их костюмы были огненно-желтыми.

– Брошки на груди, – сообщила Аня.

– Это какая-то птица? – спросила Лена.

– Феникс, – ответил Иванцов. – Он сгорает, а потом возрождается из пепла.

Светлана Пригорницкая
Дневник императора

– «Орленок, орленок, взлети выше солнца!» – страшно выпучив глаза, орал дед. – Гришаня, подпевай!

– «И степи с высот огляди», – испуганным фальцетом взвыл девятилетний Гришка, не сводя глаз с кулака, отбивавшего ритм по столешнице.

После третьей стопки дед требовал песен. Петь надо было громко, эмоционально. Иначе следовало наказание. Про орленка допели именно так. Во всяком случае, дед ни разу не нахмурился. После очередного куплета он провел перед Гришкиным носом открытой ладонью, давая понять, что этот этап развлекательной программы завершен, и перешел на поэзию.

– «Жри ананасы, рябчиков жуй…»

– «Ешь», – прошептал Гришка и привычно втянул голову в плечи.

За несвоевременное вмешательство можно было и затрещину получить. Но сегодня обошлось.

– Чего «ешь»? – удивленно переспросил дед, и даже рука его, потянувшаяся к бутылке, остановилась.

– Ананасы… – Гришка сжался еще больше. – У Маяковского… «Ешь ананасы».

– Брехня, – со знанием дела сказал дед и налил все-таки еще стопку самогона. – Владим Владимыч написал «жри», а потом эти ваши интеллигентишки все по-своему переписали. Вот, гляди. Где-то у меня было первое издание…

Дед с трудом поднялся, гулко выдохнул и, покачиваясь, прошел к книжному шкафу. Дверь за спиной скрипнула. Гриша скосил глаза. В приоткрывшуюся щелку пролезла бабушкина голова, повязанная платком в мелкий цветочек. «Ну как партейный?» – одними губами спросила бабушка. Гришка показал два пальца. Вторая стадия. Может, до плясок сегодня и не дойдет.

Из шкафа вылетело несколько книг, а затем высунулся дед, счастливо потрясая серым томиком Маяковского. Что-то глухо шлепнулось. Гришка перевел взгляд. На полу валялась потрепанная тетрадь.

– А вот они где, пис-с-сульки бур-р-ржуйские, – лицо деда исказила гримаса. Гришка на всякий случай отодвинулся подальше. Деда в таком состоянии не поймешь: то ли обрадовался находке, то ли разозлился. – Взял на раскрутки, да и забыл. Это, Гришаня, дневник последнего дармоеда российского – Николашки Второго. Когда правительство наше его племя в расход пустило, все ихнее имущество растащили. А я тогда в охране царской семьи в Екатеринбурге служил, вот евойный дневник и взял на раскрутки. Отдай бабке, пусть выбросит. Мы нынче люди богатые. И на «Беломор» деньгу имеем.

Бросив на стол тетрадь, дед нахмурил брови и прислушался к собственному организму. Гришка с надеждой следил за выражением его лица. Дед протяжно выдохнул, сделал несколько шагов и рухнул на кровать.

Пока бабушка снимала с деда тапки, укрывала пледом, Гришка нашел среди луковой шелухи и хлебных корок тетрадь. От синей обложки шло необъяснимое тепло. Ладони вдруг стали влажными. Странное чувство. Негнущимися пальцами он открыл первую страницу.

«30 апреля. Вторникъ. Ну вот мы и въ Екатеринбурге. Бедная Аликсъ! Что ей пришлось пережить! Толпа черни окружила поездъ и готова была снести его вместе съ нами. Сколько ненависти!»

Гриша быстро закрыл тетрадь. Показалось, что он влез во что-то очень личное. Ну, как будто открыл дверь в туалет в то время, когда кто-то сидит на унитазе. Даже кожа на щеках защипала. Закрыв тетрадь, он спрятал ее под рубашкой и выскочил из комнаты.

В сумраке подъезда у лифта стоял мужчина. Митя сразу узнал соседа с третьего этажа. Мужчина нажимал кнопку и удивленно вслушивался в тишину. Глядя на огромную сумку у его ног, Митя расстроенно вздохнул. Он-то точно знал, что лифт уже второй день на обслуживании. Мог бы пробежать на лестницу и сделать вид, что не заметил Григория Леонидовича, но момент был упущен.

– Здравствуйте, Дмитрий, – радостно, словно предчувствуя, кто будет тащить на третий этаж его сумку, поприветствовал он Митю. – Вы не в курсе, что случилось с лифтом?

– В курсе. Там же объявление висело.

– Висят какие-то обрывки, – Григорий Леонидович смущенно пожал плечами. – А я, видите ли, решил сходить в магазин, а заодно и физические нагрузки увеличить. Как вы говорите, соединил фитнес с шопингом. И спустился по лестнице. Но одно дело вниз с пустыми руками, а другое…

Ну никто и не обещал легкого дня. Ни слова не говоря, Митя подхватил сумку соседа и потрусил к лестнице.

Поднимались долго. Несмотря на то что Григорий Леонидович Нарышев был в хорошей физической форме, годы давали о себе знать, и останавливался он на каждом пролете. Митя старался как можно незаметнее доставать мобильный телефон и смотрел на время. Расстояние, которое он преодолел бы за полминуты, заняло втрое больше времени. Кажется, фитнес с шопингом, а потом и подъем отняли последние силы у соседа. Вот наконец и знакомая обитая дерматином дверь на третьем этаже. Можно было оставить сумку и бежать вниз, но, взглянув на тяжело дышавшего Нарышева, Митя задержался. Рука Григория Леонидовича дрожала, и ключ никак не попадал в замочную скважину. Не выдержав, Митя забрал из рук соседа ключ и открыл дверь.

До сегодняшнего дня он никогда не бывал в квартире Нарышева. Разглядывая тяжелые шторы, огромные фотографии в резных рамках, Митя словно попал век в девятнадцатый как минимум. Фотографии были везде. На полках книжного шкафа, на столе, покрытом велюровой выцветшей скатертью.

Нарышев был запечатлен то в джунглях, то у пирамид. В комнате резко пахло лекарством.

Нарышев прошел к дивану, попутно поставил на стол коричневую бутылочку, пустой стакан и бросил несколько серебристых блистеров с таблетками. Затем обессиленно опустился на продавленное от времени сиденье. Бледное лицо соседа походило на маску. Митя снова посмотрел на мобильник. Он, конечно, не торопился, но и задерживаться в чужой квартире не хотелось.

– Простите старика, – жалобно улыбнулся Григорий Леонидович. – Позавчера весь день на даче провел. Продал, а новый хозяин хочет все книги выкинуть. А там ведь бесценные сокровища. Первое издание Маяковского. Представляете? Хотел книги в библиотеку отдать, а там говорят, что сейчас такое не читают. Какую-то Абгарян им подавай. Иду Мартин. Помешались на иностранцах.

– Вообще-то, это российские авторы, – улыбнулся Митя, садясь на стул. – А вы что читаете?

В общем-то, Мите было совершенно неинтересно, что читает сосед, но оставить его в таком состоянии и уйти он не мог. На краешке стола лежала тетрадь, завернутая в полиэтилен. Григорий Леонидович перехватил взгляд Мити и улыбнулся:

– Если хотите, можете посмотреть. Вы, кажется, историей увлекаетесь? Вам будет интересно. Это последний дневник императора Николая II, написанный им в дни, предшествующие расстрелу. Мой дед служил в роте охраны императорской семьи, а после расстрела… Как бы это сказать покорректнее? Экспроприировал данный артефакт. Много лет назад я сам, лично, спрятал его и забыл. А вчера разбирал книги, нашел, даже не сразу вспомнил. Я-то не эксперт в данном вопросе, а вот мой друг, – широким жестом Нарышев показал на стоявшую на тумбочке фотографию, на которой он и еще один мужчина в белых халатах позировали на фоне лаборатории, – вот он специалист. Как увидел дневник, у него даже руки затряслись. Огромные деньги предложил. Только я решил не продавать. Отдам в музей. Это же не моя собственность. Вот пусть народу и послужит. А Ванька – друг мой – так расстроился, что разговаривать со мной не хочет. Я вчера сказал ему, что связался с музеем и жду эксперта, так он назвал меня скупердяем, голью перекатной и трубку бросил. Только, по мне, лучше быть голью перекатной, чем родной историей торговать.

Митя поднял глаза на соседа. Прикалывается? Ну не может же нормальный чел, пусть и в преклонном возрасте, говорить фразочками с доисторических плакатов. Григорий Леонидович сидел, закинув голову на спинку дивана. Взгляд его сконцентрировался на старой люстре с прозрачными висюльками, и казалось, сосед забыл о Митином присутствии. И Митя вдруг понял. Может! И главное, от чистого сердца.

Впрочем, Митя-то ко всяким реликвиям относился спокойно. Он же не Иванцов с его историческим клубом. Вот того бы этот артефакт парализовал на полдня.

Наконец цвет лица Нарышева восстановился, дыхание стало ровным. Митя поднялся, растерянно потоптался и, неуклюже попрощавшись, пошел к двери.

Выйдя на лестничную площадку, он достал телефон и набрал номер Иванцова. Если Сережа узнает, что Митя видел дневник самого настоящего царя и ничего не сказал, то обиды будет выше крыши.

Естественно, когда Иванцов был нужен, он оказался вне зоны доступности. Дверь подъезда глухо стукнула. Митя прислушался. Кто-то поднимался по ступенькам. Пальцы Мити уверенно скользили по экрану, набирая сообщение, когда рядом мелькнула чья-то тень. Митя поднял голову. Высокая спортивная фигура в серой толстовке и коричневой бейсболке поднималась на верхний этаж.

– Филин, если ты прикалываешься, то кара небесная обрушится на твою голову, – бурчал Иванцов, топая по лестнице вслед за Митей. – Не существует екатеринбургского дневника. Все вещи императорской семьи сперли. И ни о каком екатеринбургском дневнике царя никогда нигде не упоминалось.

– Может, и фальсификат, – раздраженно вздохнул Митя. – Сегодня должен прийти специалист из музея и забрать дневник на экспертизу. После этого будет известно, настоящий он или нет.

– Ага. Увидишь ты дневник после этого. Запрут куда-нибудь в запасники, и поминай как звали. Эх, не опоздать бы!