Харин поднимается и бредёт к реке медленно, выверяя каждый шаг. Призрак не отстаёт и тащится за ней вдоль земли, почти касаясь палой прошлогодней листвы полупрозрачными ступнями.

– Я не помню, когда умер, – осторожно говорит призрак. Харин понимающе хмыкает.

– Как и все остальные.

– И вы?

Харин и призрак замирают у самого берега, она ведёт плечом. Руки ноют, зубы неприятно сводит от застарелой злости, в которую превратилась вся её боль.

– Я не умирала, – отвечает Харин нехотя. – И всё помню.

Никакого мертвеца у реки нет. Ни в воде, ни на том берегу, ни ниже по течению. Харин принюхивается, приглядывается и возвращается к застрявшему у распадающегося устья призраку, качая головой.

– Что-то тут нечисто, приятель. Уверен, что тело твоё тут было?

Призрак кивает, но нерешительно. Значит, память его совсем подводит.

Многие мёртвые, вернувшиеся в мир смертных квисинами и квемулями, забывают не только момент своей смерти, но и всё своё прошлое. Скорее всего, такие и монстрами становятся, лишь бы сбежать от несчастной жизни. Переродиться им не даёт страх перед будущим или грехи, которые нужно исправить, вот и мыкаются между этим миром и тем в надежде на что-то большее, чем существование в качестве тени. Такие существа – одни из самых опасных: они не помнят, за что угодили в ловушку, и разбудить в них чудовище легче простого. Хватит одного мгновения, напоминающего что-то из их прошлого, чтобы они озверели.

За подобными существами охотится Союль, и раньше Харин думала, он убивает их по приказу Тангуна. Но она ошиблась насчёт своего бывшего мужа – Союль действует по своей воле и исполняет только свои прихоти. Например, сажает бывшую возлюбленную в бочку и даёт каким-то смертным бездарям двадцать серебряных монет, чтобы те закинули его сокровище на безлюдный остров и бросили там в одиночестве. Харин, видимо, должна была отчаяться и с головой нырнуть в пучину страданий, чтобы Союль приплыл за ней, словно спаситель, и забрал с собой. Обратно в свои объятия. Проклятый манипулятор.

– Скажи-ка мне, дорогой дружочек, – Харин присаживается на камень у реки и склоняется над текущей в ней ледяной водой. Отражение призрака появляется над её дрожащим в воде лицом. – Как тебя зовут, говоришь?

Призрак молчит, прячет глаза.

– Что? – почти пугается Харин. – Не помнишь тоже? Это плохо для тебя, очень плохо…

– Джи, – выдыхает призрак. – Бабушка звала меня Джи.

Отлично. У этого малыша есть имя и бабуля, уже кое-что.

– Что ж, Джи, – усмехается Харин. – Сдаётся мне, ты умер уже давно. Придётся поискать твоё тело, если от него ещё хоть что-то осталось. И, кажется, ты не простой призрак, если к той старой лачуге привязался, хотя трупа твоего рядом нет.

Джи кажется расстроенным, он весь вспыхивает на солнце и тут же тускнеет. Чтобы отвлечь его, Харин ведёт их обоих обратно к хижине.

– Ты сказал, можешь ещё рыбы приготовить, так? – Джи кивает. – Тогда зажарь ещё пару окуней, давай восстановим силы и решим, что с тобой делать.

Файл 4. Одна нога, одна голова

Харин садится на кожаный диван в центре тонущего в полумраке кабинета и вся подбирается. Огни ночного Хансона вливаются в комнату сквозь панорамные окна от стены до стены. Харин косится на них, отмечая, что письменный стол хозяина кабинета стоит ровно по центру литого стекла, между двумя чёрными колоннами. Нормально ему с такой высоты город осматривать каждый день? Как будто права на него имеет, индюк напыщенный.

– Не надо злиться, дорогая, – говорит Союль и садится напротив Харин. Его колени в выглаженных дорогих брюках упираются в журнальный столик между ними.

– Как же не злиться, если я твою рожу вижу, – огрызается Харин. Союль кривит губы в довольной ухмылке. Так бы и врезала по этой наглой физиономии, да она сюда не ругаться пришла, Джи прав.

Он топчется у дверей, и Харин дёргает головой: «Сядь уже рядом, дурачина». Джи устраивается на диване с ней, на Союля старается не смотреть. Вот тебе и защитник.

– А я помню тебя, мальчик, – говорит вдруг Союль и смотрит прямо на Джи. Тот вжимается в спинку дивана, кожа под его лопатками скрипит, и в них почти слышится испуганный стон. – Что ты дрожишь? Тебе сколько, кстати?

– Со мной говори, – встревает Харин и машет перед лицом Союля рукой с длинными ярко-красными ногтями. – К нему не лезь, он тебе ничего не сделал.

– Ну как же, – тянет токкэби и хищно скалится. Специально пугает, ну конечно же. – Разве не ты прицепился к хвостам моей дорогой жены и увёл её прямо у меня из-под носа?

– Эй! – рявкает Харин. – Я сама ушла! Покопайся у себя в мозгах и вспомни, раз уж ума хватает лица моих друзей запоминать.

– Друзей? У тебя друзья появились, моя колючка?

Союль переводит взгляд на неё и выдыхает сквозь стиснутые в оскале зубы.

– Не виделись больше века, а ты всё сердишься, – отмечает он. Слова льются из его рта сладко-горьким потоком, прохладной суджонгвой^[25] в жаркий летний день. Харин знает его манеру – и не поведётся на притворные ужимки. Они с Союлем знакомы больше трёх веков, и Харин уже не маленькая лисичка.

Да и Союль ублюдок, каких поискать.

– Не хмурься, душа моя, – улыбается он Харин, – морщины на красивом лице появятся, что делать будешь?

– Тебя сожру, – плюётся она. – Говорят, кровь токкэби вечную жизнь дарит и молодость возвращает. Лучше всяких кремов будет, как раз по мне.

– Какие слухи неправдоподобные! – ахает Союль. А после склоняется к Харин, ставит локти на колени и упирается в неё взглядом. – Не верь тому, что люди придумывают, ты же умная девочка.

В глубине его чёрных глаз светит голубой огонь. На кладбище он ходил, что ли?

– Умнее тебя буду, – отрезает Харин. Джи елозит на месте, сдавленно кашляет. Ах да. – Ладно, я тут не пререкаться с тобой пришла. Дело есть.

– Надо полагать! – восклицает Союль и театрально разводит руками. – Моя любимая жёнушка решила навестить меня спустя целый век – конечно, у неё есть ко мне какое-то дело. Может, развод?

Харин вспыхивает до кончиков волос.

– Мы не были официально женаты – нечего и разводиться. И я не…

– Просто штамп в паспорте не поставили, это не показатель.

– …Не. Твоя. Жена, – Харин договаривает и отводит взгляд в сторону. Сил нет терпеть этого позёра! Она смотрит на Джи – тот тоже таращит на неё глаза. «Ты будешь его спрашивать о синноке или как?» – Ладно. Ответь на вопрос, и мы уйдём.

– Значит, в моих интересах отвечать подольше, – скалится Союль. – Или не отвечать вовсе, да?

«Палкой по лбу на», – думает Харин. На языке вертится грубость, но она одёргивает себя и заглушает внутренний голос, вопящий всё то время, что приходится слушать бывшего.

– Два дня назад я нашла на свалке синнока, – говорит она. Союль щурится – того гляди, опять откроет поганый рот. Харин продолжает, отсекая языком каждый звук: – Его убили. Отрезали ему рога и оставили тело в горе мусора у Уйсонга. Знаешь свалку-«подкову»? Вот там.

Губа Союля дёргается – кажется, впечатлён. Или недоволен, или что-то скрывает, или уже всё знает про синнока и неприятно удивляется, что Харин завела разговор об этом.

– Кто мог убить священного оленя? – спрашивает она после паузы. – Это такой грех, какой и квисин на душу взять побоится.

«Фигурально выражаясь, конечно. Нет у квисинов никакой души».

– Ну, дорогая, по глазам же вижу… когда-то все квисины были людьми, – ведёт Союль в сторону, – и души у них есть. Испорченные, злые…

– Прямо как твоя!

– …вечно страждущие. Не стоит так отзываться о себе подобных.

Харин фыркает. Надо закончить с токкэби побыстрее и свалить из его мерзкого дорогущего кабинета в его мерзкой дорогущей высотке, пока Джи не словил инсульт.

– Не знаешь, кому такое по силам? – возвращается она к теме. Харин сцепляет пальцы в замок, чувствуя, как подрагивают колени. От нетерпения ли, страха ли от того, что впервые за сотню лет видит Союля, да ещё так близко? Она почти жалеет, что пришла к нему сама, но Союль вдруг выпрямляется и резко выдыхает.

– Тот, кто сделал такое, должен обладать неимоверной силой. И быть безмозглым, надо полагать. Или наглым, как божество.

– Наглости для убийства священного зверя нет даже у Тангуна, – шепчет вдруг Джи. Союль бросает ему ленивый взгляд, и тот весь съёживается. Харин двигает к нему сумочку, в которой припрятан баллончик, хотя Джи смелости не хватит вытащить свою пукалку на глазах у токкэби – и уж тем более ею воспользоваться.

– Он прав, – соглашается Харин и бросает Союлю: – Плохой намёк, если ты думаешь на Тангуна.

– А на кого мне думать? – вопрошает Союль, хлопая себя по коленям. – Священные звери просто так никому не показываются, и подойти к ним могут только боги вроде твоего покровителя.

Харин скрипит зубами от нахлынувшей волны злости.

– Он не мой покровитель. Точка.

– Тангун считает иначе, – отмахивается Союль. – Но дело не в этом, дорогая. Ты же понимаешь, что я прав? Только богу по силам убить синнока.

Харин хмурится. Она и сама первым делом подумала на Тангуна, но тут же себя осадила: этот душный мудрец создал всех священных зверей, он дал им форму, напитал своей энергией и вдохнул жизнь, подарив им возможность жить среди людей и оберегать их. Он же мог и забрать все свои дары разом.

– Даже если мы предположим, – тянет Харин задумчиво, кусая большой палец, – что это мог сделать Тангун… Зачем отпиливать рога? Так поступают смертные – браконьеры, охотники, твари, что убивают животных по своей прихоти, развлечения ради. Тело синнока не развеялось, понимаешь? Тангун бы не стал оставлять его… – она подбирает слова, в голове мешаются образы той чудовищной ночи, широко распахнутый глаз оленя мерещится ей, едва она прикрывает веки. Харин мотает головой и стискивает пальцы рук так сильно, что кости скрипят. – Не мог Тангун сотворить такое с синноком. Это сделал квисин.

– Или человек, – обрывает её мысли Союль. Харин почти ахает.

– Ты совсем ополоумел? – вспыхивает она. – Какой смертный сподобился бы? Нет, кому хватило бы сил? Нет-нет, не мог это человек сделать.

Союль смотрит на Харин, в полумраке кабинета блестят его глаза, зоркие, внимательные. Харин знает этот взгляд. Снисходительный, вот какой он.

– Тебе четыреста с лишним лет, а ты всё в сказки веришь, – почти по слогам тянет Союль. – Люди, милая жёнушка, коварнее и злее любых монстров и духов. Они способны на зверства, каких и квисин не придумает.

Он медленно поворачивает голову в сторону панорамного окна и следит за мерцающими огнями Хансона какое-то время. Харин пережёвывает обронённую им мысль, прикладывая заметные усилия, чтобы не дать той прорости в её сознании прочным стеблем. Ерунда, Хан Союль помешался на своих смертных подчинённых, потому и не видит границ.

– Среди наших слухи ходят, – говорит вдруг он. – Кто-то собирает вокруг себя мелких квисинов. Сон гакси^[26], сингивоннё^[27], мондальгви^[28]…

– Ты, что ли? – огрызается Харин. Союль шикает.

– Мне эти похотливые твари ни к чему. За кого ты меня принимаешь?

– За мафиози? – шепчет из своего угла дивана Джи. Харин давит смешок, но ухмылку замечает Союль и вздыхает. Ой, какой обидчивый! Можно поверить, будто его в самом деле задевает отношение бывшей, ага.

– У меня в клане другие духи, посильнее, – возражает он, медленно проговаривая каждое слово. – С мелкотнёй вроде холостяков я не вожусь.

– Кому тогда это надо? – морщится Джи. Беседа теперь занимает его настолько, что о страхе он, кажется, почти забыл.

Союль на ёндона не смотрит. Он не сводит глаз с Харин, и та почти не дышит, думая, что токкэби сейчас снова поразит её самым неприятным образом. И он оправдывает все ожидания: