– Там ведь не было никаких луж. Почему ты не захотел, чтобы мы все вместе пошли в мармеладную рощу? – спросила я.

Он нахмурился.

– А ты не понимаешь? – спросил он сердито.

– Нет. – Я растерянно хлопала глазами.

Он вздохнул и пошел быстрее. Мне пришлось его догонять.

– Мармеладная роща – особенное место, оно только для нас двоих.

– Но туда же многие ходят, не только мы.

– Все равно, – упрямился Женя. – Пусть ходят. Но когда мы там, то должны быть только вдвоем. Если это будет не так, то это место перестанет быть для нас особенным. Перестанет быть только нашим.

– Хорошо, я поняла.

Слова Жени показались мне логичными. И мармеладная роща стала только нашим местом. Но с тех пор я заметила, что Женю что-то тревожит. Особенно когда мы находились в компании других ребят. Когда я смеялась и дурачилась с другими, Женя становился грустным. Я спрашивала его много раз, что с ним такое, он говорил, что все в порядке. Но как-то в нашей роще все-таки признался:

– Орлик, сколько у нас друзей?

Я удивилась:

– Не знаю… Много.

– Пять?

– Ну…

– Десять?

– Давай считать. Света, Толик, Тимур, Кристя, Егор…

Получилось половина класса.

– Это очень много, – печально вздохнул Женя.

– Так это же, наоборот, хорошо! – удивилась я.

Женя грустно и серьезно посмотрел на меня.

– Но ведь мы же друг у друга всегда будем самыми лучшими друзьями? – спросил он с надеждой.

– Да, конечно. Как может быть по-другому?

Я улыбнулась. Мне хотелось, чтобы Женька тоже улыбнулся, но он оставался серьезным. Даже более того, нахмурился.

– Пообещай, что так будет, – твердо сказал он. – И что ты никогда не найдешь мне замену.

– Обещаю. Саша и Женька – это навсегда.

В тот день эту фразу мы вырезали на клене в мармеладной роще.

Саша и Женька – это навсегда.

После этого Женя успокоился. Как будто вырезанные на коре буквы были чем-то непреложным. И написанное будет существовать, пока живет дерево.

Нам было тринадцать, когда мы впервые сделали вафли самостоятельно. Было это у Женьки, когда мы пришли к нему после уроков. Замешивали тесто, дурачились. Я шутливо намазала тестом Женьке нос. Женька попытался обмазать меня, но я ловко увернулась, и мы стали носиться вокруг стола. Я убегала, а Женька пытался меня поймать.

Наконец он меня поймал и обмазал тестом мои щеки. Затем мы залили тесто в вафельницу. Стали ждать. Были жутко голодные, гипнотизировали вафельницу так, будто от наших взглядов вафли определенно приготовились бы быстрее. На фоне работал телевизор. Там крутили любовное шоу. Мы искоса отвлекались от вафельницы и смотрели в экран.

– Почему все уделяют так много внимания этой сопливой любви, как будто без нее нельзя обойтись? – прогнусавил Женька.

– Почему сразу любовь – сопливая? – обиделась я. – Это прекрасное чувство, и влюбляются все.

– Все ведут себя так, будто любовь важнее всего. Я вот считаю, что дружба важнее. Наша дружба, – поправился он.

– Ты просто никогда не влюблялся, – сказала я. – Когда влюбишься, весь остальной мир исчезнет. Будете только ты и она… И твое сердце сначала сильно-сильно сожмется, затем сильно-сильно забьется, так, будто собирается вырваться из груди и улететь, как птица…

Я забылась, закрыла глаза и ушла из реальности. Затем встрепенулась и открыла глаза. Женька с волнением на меня смотрел.

– Что? – спросила я.

– Я не хочу, чтобы у тебя кто-нибудь появился. И чтобы кто-нибудь вставал между нами.

От этих его слов сердце забилось быстрее.

– Между нами никто не сможет встать, – уверенно сказала я.

Женя подошел ко мне близко. Протянул руку и дотронулся до моих волос. У меня остановилось дыхание.

– У тебя там… тесто, – смущенно оправдался он и в подтверждение своих слов показал мне палец с тестом.

Но затем он не отступил. Остался стоять слишком близко ко мне. А потом потянулся ко мне и поцеловал меня в губы. Это был долгий взрослый поцелуй. Сначала мое сердце сильно-сильно сжалось, затем – сильно-сильно забилось, так, будто собралось вырваться из груди и улететь, как птица… Мне казалось, я стала такой легкой, что оторвалась от пола. Когда нам перестало хватать воздуха, мы наконец отпрянули друг от друга.

Я вопросительно смотрела на Женю, ожидая, что он сейчас объяснит, что это значит.

– Я… Просто… – смутился он. – Не хочу, чтобы кто-то другой забрал у тебя первый поцелуй. Поэтому решил забрать сам.

– А что насчет второго? – хитро спросила я, пытаясь скрыть волнение. – Второй кому-то другому забирать можно?

Женька задумался и нахмурился.

– Нет, второй тоже нельзя.

И он поцеловал меня второй раз. На этот раз мы отпрянули друг от друга, потому что оба почувствовали запах гари. Все сгорело. Женька, чертыхаясь, выключил вафельницу, стал соскребать подгоревшие вафли. Убедившись, что нам не удалось их спасти, мы посмотрели друг на друга и прыснули со смеху. Мы совершенно не расстроились и пообедали остатками вчерашнего ужина, найденного у Женьки в холодильнике. С тех пор, гуляя, мы стали держаться за руки, а еще целовались.

– Никому не позволю забрать твой восемьдесят третий поцелуй, – сказал Женька, когда мы в очередной раз поцеловались. Он считал наши поцелуи и говорил так каждый раз, меняя число.

Мы были счастливыми и влюбленными тринадцатилетними подростками. Но вскоре все изменилось…

Когда мы были в седьмом классе, в школу пришел работать Женин отец, Игорь Валерьевич. Он преподавал историю, и с первого же дня его возненавидела добрая сотня учеников. Отец Жени был из тех учителей, чье лицо в классном альбоме прожигают сигаретой сразу после вручения.

Первый урок у нас он начал без приветствия – зато сразу принялся по очереди выгонять нас к доске. Он спрашивал старый материал и издевался абсолютно над всеми. От него досталось не только тем, кто не мог связать двух слов, но даже зубрилам, цитировавшим учебник и отвечавшим на все вопросы. Он заявлял, что ему не нужны пустые пересказы, а нужно, чтобы мы научились думать и анализировать факты.

– Я крайне разочарован уровнем вашей подготовки, – протянул он в конце урока. – Ни один ответ не вытягивает даже на твердую тройку. Сплошной мусор. А ведь Ирина Андреевна – прекрасный педагог, не верю, что она не вложила в ваши головы хотя бы малую толику ценного. Ну ничего. Я вами займусь. С этого дня история будет для каждого из вас самым важным предметом в жизни. – И он поставил нам всем двойки.

Слово он сдержал. Если в других классах ученики обычно ненавидят физику и химию, то у нас все шли на историю как на казнь. История действительно стала для нас особенным предметом – предметом всеобщей ненависти. Мы ненавидели дни, в которые проходит история, а она была аж дважды в неделю. Ненавидели Игоря Валерьевича. Ненавидели учебники и тетради. Мы ненавидели колонии в Северной Америке и Великую французскую революцию, нена видели Наполеона, Тюдоров и Стюартов, Пруссию, Викторианскую эпоху, Кутузова, Союз спасения, Табель о рангах, Пестеля и Муравьева. Но самое страшное – класс возненавидел и Женьку. Ополчились на него не сразу, способствовало этому несколько событий.

Как-то Игорь Валерьевич так достал класс, что все сговорились бойкотнуть его урок: дать наконец понять, что подобные методы работы – отстой. Но полноценного бойкота не получилось – историю прогуляли все, кроме Жени. С урока Женя ушел с тремя пятерками, а у всех остальных вместо энок стояли двойки. Да и вообще, у Жени особых проблем не было. Все зубоскалили: «Ну конечно, тянет сынка». Но я знала, что это не так. Просто отец по части истории Женю здорово вымуштровал, дома над учебником Женя сидел побольше других, так что его оценки были заслуженными. Только вот, кроме меня, в это никто не верил. Все считали, что Женя получает пятерки по блату, и ужасно бесились. Игоря Валерьевича боялись, никто не мог даже слова пикнуть на уроке. Зато многие отрывались на Жене.

В восьмом классе к нам пришла сразу целая группа новеньких – обидчивых и озлобленных, из любителей травить слабых. Историк почуял новых жертв и вылил на них ушат позора. Вскоре они узнали, что этот демон из преисподней – Женькин отец, и Женька стал уже их жертвой. Они окончательно определили его судьбу: стали открыто издеваться над ним, подначивая других. Тех парней было человек пять, и все они, слава богу, ушли из школы после девятого класса. Но остальные вели себя не лучше. В основном они просто наблюдали: что будет? Как Женя отреагирует?

Чай Жени в столовой солили, учебники рвали, в рюкзак бросали окурки, на стул разливали клей. Когда я стала защищать Женьку? Сразу, как только поняла, к чему все идет. Больше всего на свете я ненавижу конфликты. Почему люди не могут жить в мире? Неужели им больше нечего делать, кроме как выяснять отношения?

Я пыталась убедить класс в том, что Женя получает пятерки заслуженно и не виноват в том, что для остальных история похожа на ад. А то, что он защищает отца и встает на его сторону, абсолютно нормально, они же семья, и жить Женьке с ним, а не с одноклассниками. Но меня никто не слушал. Нам было всего по четырнадцать-пятнадцать лет, мы плохо умели решать проблемы и не видели полутонов.

Настроение Жени тоже менялось кардинально. Общение с ним напоминало бесконечные киндер-сюрпризы – никогда не знаешь, чем все обернется. Может, день пройдет хорошо и мы будем гулять, держась за руки, и затем на последнем ряду кинотеатра Женя никому не даст забрать у меня четыреста тридцать девятый поцелуй, а в ночи будем обмениваться по телефону забавными мемами и нежными любовными сообщениями… А может, поссоримся из-за ерунды, он в очередной раз заявит, что я ему не нужна, и прогонит меня, и вечером я буду реветь в подушку. Вот вчера все казалось нормальным: мы были зашибись какими друзьями, он плел мне косу и, так как не было заколочек, держал несколько от деленных прядей в зубах. А сегодня все изменилось: я хочу к нему подсесть, а он молча демонстративно отсаживается. И все это – при одноклассниках. Они смотрят на меня и то ли осуждают, то ли жалеют. В глазах вопрос: «Чего она с ним нянчится?» В такие моменты я испытывала ужасный стыд. Женя знал, как уколоть и унизить меня даже без слов. Было стыдно и за него, и за себя.

Как-то одноклассники бросили Женю в мусорный контейнер. Я хотела помочь ему выбраться, а он с такой злостью и силой отбросил мою руку, что мне стало больно.

– Отстань! – рявкнул он.

– Чего ты такой? Я помочь хочу!

– Мне не нужна твоя помощь!

Женя выбрался сам и, не смотря на меня, пошел. Я догнала его.

– Злись на кого угодно, но не на меня, понятно? – бросила я ему.

Он остановился, развернулся и злобно сверкнул глазами:

– Так чего ты меня терпишь?

Эти его слова повергли меня в шок. Я прочитала их как «Давай расстанемся». До этого между нами не было ни намека на то, что мы однажды сможем расстаться. И вот это произошло. Я испытала сильнейшую боль. Осталась стоять на месте, растерянная. Не могла найти нужных слов. Женя еще какое-то время злобно на меня смотрел, будто винил меня в своих бедах, и ждал ответа на свой вопрос. Не дождавшись, махнул рукой и ушел. В этот раз я не стала его догонять.

В ту ночь я много плакала. Но решила, что останусь с Женей несмотря ни на что. Ему очень плохо, и поэтому он сказал эти обидные слова.

Женя извинился на следующий день. Подошел ко мне в школе, без приветствия крепко обнял и долго не отпускал.

– Орлик, Орлик, Орлик. Прости, что вспылил, – шептал он мне на ухо. – Я такой придурок. Ты у меня одна, единственная, самая замечательная, самая красивая. Единственный человек на всей земле, кто мне сейчас действительно нужен.

И от этих его слов я окончательно растаяла.