Мир и покой царили в ее доме до тех пор, пока не состоялась встреча Элеттры и тети Аделайн с нотариусом, на которой было зачитано завещание покойного мистера Кинга. После нее Аделайн ходила сама не своя и каждый вечер жаловалась мужу:

– Не понимаю, что я сделала не так? За что он так со мной?! Ты посмотри, – Аделайн протянула Константину копию завещания. – Ни слова обо мне, ни слова!

– Аделайн, успокойся. Твой брат имел полное право распорядиться своим имуществом так, как ему заблагорассудится.

Константин взял копию и чтоб не расстраивать еще пуще жену, принялся внимательно изучать документ, содержание которого знал наизусть. Все до последнего пенни Бронсон завещал своей дочери.

– Но я же практически вырастила его, всегда была рядом с ним! Константин, это несправедливо! Никогда не прощу ему это!

– Бронсон мертв. Ему не нужно твое прощение.

Вскоре произошло еще одно событие, навсегда изменившее отношения Элеттры с тетей. Эл бродила по дому. Было около трех часов ночи, а сон все не шел. Элеттра тоже постоянно думала о завещании отца. И она так же, как и Аделайн, была обескуражена тем, что Бронсон ничего не оставил сестре. Элеттра остановилась у кабинета отца. Последний раз она заходила туда, когда Бронсон еще был жив. С каким страхом она всегда переступала порог этого кабинета, когда отец вызывал ее к себе! «Что я почувствую сейчас?» – задала сама себе вопрос Элеттра. И вот она была уже внутри… и тот же страх овладел ею. В кабинете до сих пор витал аромат парфюма отца (терпкий, такой же сильный, как и его обладатель, он перекрывал все запахи вокруг, вызывал тошноту и еще долго стоял в ноздрях), на письменном столе лежали бумаги в том порядке, в котором их оставили руки Бронсона. Каждая деталь, каждая пылинка в этом помещении были пропитаны Бронсоном. Дурное предчувствие тяжелым гнетом легло на сердце Элеттры. Казалось, что в следующую роковую секунду в кабинет явится отец как ни в чем не бывало, будто он и не умер вовсе, а просто скрывался где-то все это время. А потом Элеттре, до крайней степени взволнованной, почудилось, как густой, стоячий воздух вдруг сложился в его образ. Элеттра ощущала спиной его присутствие, затем почувствовала ласкающие прикосновения, и как затылок обдало его ледяным дыханием. Элеттра испуганно отбежала в сторону, стала судорожно щупать свой затылок, точно на нем остался след от соприкосновения с тем ужасом, что породило ее разгоряченное воображение. Страх ее смешался со злостью. Элеттра злилась на себя за то, что все еще боится отца, на свое тело за то, что оно все еще помнит его ласки, его запах. Она металась из стороны в сторону, не видя ничего перед собой, хваталась за что-то, бросала, впивалась ногтями, царапала, разрывала. Странная борьба с кем-то или чем-то вымотала ее, но Элеттра не сдавалась. В голове была только одна мысль: «Ненавижу! – И мысль эта вспыхивала каждую секунду. – Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!»

– Элеттра, что на тебя нашло?! – закричала Аделайн.

Элеттра не сразу заметила остолбеневших от ужаса тетю и дядю у двери. Через несколько страшных, тихих минут все пришли в себя. Аделайн стала осматривать кабинет и причитать:

– Это же его любимое бюро! – Элеттра, оказывается, перевернула стол отца. – Какой беспорядок! – По всему полу были разбросаны клочки документов, смятые тетради, растерзанные книги и все остальное, что вмещало в себя бюро. – А это уже не починить! – заверещала Аделайн, увидев разбитые хрустальные часы среди раскиданных вещей. – Объясни мне, что случилось?!

– Не могу… Прости, Аделайн.

Константин отвел Элеттру в ее комнату. Аделайн приступила к наведению порядка. Убрала осколки, вернула бюро на прежнее место, стала заполнять его ящички и полки. Подняв с пола ежедневник брата, Аделайн вдруг расчувствовалась, в груди разгорелось пламя отчаяния. Аделайн рассчитывала, что она откроет сейчас этот ежедневник и увидит записи Бронсона, его планы, так и не сбывшиеся. Конечно, ей будет больно читать все это, но вместе с тем интерес ее был громадный, жадный, он не позволил ей передумать и отложить в сторону этот ежедневник. Аделайн открыла первую страницу и обмерла…

«Мне нравится представлять, как отец тайком пробирается ко мне в комнату, пока я сплю, медленно стягивает одеяло, кладет свою большую, сильную руку на мою грудь, оберегаемую тонким шелком ночной сорочки, а затем скользит ниже, ниже…»

«Я не могу спокойно смотреть на него и не думать о том, как сильно хочется попробовать вкус его губ…»

«Папа, папочка, что ты со мной делаешь? Хочу вцепиться в тебя и закричать: «Я предлагаю тебе всю себя! Пожалуйста, делай со мной все, что хочешь! Ты мой, мой, только мой! Прими мою трепещущую плоть, войди…»»

Аделайн судорожно пролистала весь ежедневник. Каждая его страница была заполнена подробностями извращенных фантазий. Аделайн задумалась: а почему это она так удивилась? Разве она не догадывалась, что у Элеттры проблемы? Разве она не понимала, что рано или поздно ее болезнь проявит себя, как в тот раз, когда Элеттра обвинила отца в изнасиловании? Да, это отвратительно, но ни в коем случае нельзя поддаваться эмоциям. Сейчас необходимо руководствоваться здравым смыслом.

За окном уже занимался рассвет.

– Ну что? Успокоилась? – спросила Аделайн, войдя в комнату племянницы.

– Да… Прости, что напугала, – ответила Элеттра сонным голосом.

– Нет-нет, не извиняйся. И не нервничай, – заискивающим тоном проговорила тетя. – Элеттра, скажи, что это такое?

Эл взглянула на книжечку, что показала ей Аделайн, и ответила:

– Не знаю. Ежедневник чей-то.

– Чей-то… – Аделайн швырнула на кровать предмет ее тревоги, а сама села в кресло у окна.

Элеттра в недоумении взяла ежедневник, стала пролистывать его, не заостряя внимания ни на одной странице. Ей очень хотелось спать, сонные глаза так и норовили сомкнуться и не размыкаться несколько долгих, блаженных часов. Но вдруг взгляд ее пал на старательно выведенное слово «Папа». Элеттра стала читать дальше… Уж не снится ли ей все это? Она в самом деле сейчас читает дневник, написанный якобы ее рукой? Нет…

– …Это не я писала. – Аделайн промолчала. – Неужели ты не узнала папин почерк?

Да, это было творение Бронсона. Элеттра теперь забыла думать о сне.

Одним из развлечений Бронсона было написание вот этих пошлостей от лица Эл. Эти фантазии лишь придавали остроты его дьявольской любви к дочери. Таким образом он внушал себе, что Элеттра грезит им, любит его так же страстно, непреодолимо. Так он время от времени успокаивал себя, когда тосковал по ее телу, перечитывал свои записи, представляя, что это дневник Эл, и думал, что та тоже мучается, сгорает от желания. И еще… Нет. Не хочу говорить. Не дано нам постигнуть все замыслы этой юродивой души.

Элеттре было мерзко и радостно одновременно. Радостно оттого, что Аделайн наконец нашла подтверждение невменяемости своего брата, ведь невозможно не узнать его почерк и поверить в то, что этот дневник принадлежит Эл! Да и к тому же Элеттра поняла, что Аделайн нашла его в кабинете Бронсона. Как он там оказался, если все-таки предположить, что его владелицей является Эл? Сомнений больше не было: теперь Аделайн поверит племяннице, раскается. Вот теперь все точно будет хорошо!

– Это уже серьезно, Элеттра. Это лечить нужно.

Как? Как такое может быть?.. Неужели Аделайн не верит?!

Не верит. Аделайн, по правде сказать, и не задавалась вопросом, почему дневник находился в бюро Бронсона. Она восприняла этот факт как само собой разумеющееся. И почерк совсем не смутил ее. Аделайн вошла в комнату Элеттры с убеждением, что ей придется в данный момент разговаривать с нездоровым человеком. А все, что говорит нездоровый человек – полнейшая бессмыслица. Нужно просто спокойно наблюдать за ним со стороны, держать все под контролем.

Радость Эл быстро исчезла, когда вышеописанное она прочла в глазах Аделайн.

– Не смотри на меня так, тетя. Пожалуйста. Я не стану оправдываться, доказывать тебе что-то. Все это бесполезно. Давай закончим этот разговор.

– Да, ты права. Простыми разговорами эту болезнь не вылечить.

– Какую болезнь?!

– Ту, что передала тебе твоя мать.

– Найди Барбару! Она тебе все расскажет! – не сдержалась Элеттра.

– Что же она мне расскажет? – спросила Аделайн, горько усмехнувшись.

– Все, что она видела и слышала. Все, что происходило со мной в этом доме! Ты получишь все доказательства!

– Вот доказательства! – Аделайн указала на ежедневник дрожащим пальцем. – Доказательства твоей лжи! Бронсон принял твою болезнь… сохранил ее в тайне, чтобы уберечь тебя от пересудов, а ты отплатила ему такой страшной клеветой!

Аделайн на некоторый миг забыла, что совсем недавно кляла брата за то, что он не поощрил ее хотя бы мизерной частью своего огромного состояния. Сейчас Бронсон предстал перед ней героем, потрясающим отцом, лучшим братом, несчастным человеком. По ее мнению, Бронсон понял, что его дочь безумна, но все же предпринял попытку вразумить ее. Естественно, у него ничего не вышло, и Элеттра решила отомстить ему, обвинив в чудовищном преступлении. «Господи, да я же рассказала ему обо всем и еще спросила, правда ли это! – вздрогнула Аделайн. – Да как я могла усомниться в нем?! Я ведь тем самым привнесла в его и без того тяжелую жизнь еще больше боли…»

– Прости, прости меня. Тебя не обвинять нужно, а спасать. Я, конечно же, приму необходимые меры. Я помогу тебе. Обещаю. – Элеттра на это хотела бы ответить так: «Помочь? Ты хочешь мне помочь? Мне нужна была твоя помощь, когда отец был жив! Когда он насиловал меня, когда пытался забить до смерти, когда это чудовище убило маму, когда этот конченый ублюдок внушал всем, что она была сумасшедшей! А сейчас уже поздно. Поздно!» Но она промолчала. Не было больше сил для того, чтобы снова пытаться пробиться сквозь эту вечную стену непонимания. Бронсон прошелся по ее жизни, как война по миру. При нем было тяжко, но и без него легче не стало. На восстановление уйдет не одно десятилетие, а память о боли, пролитой крови и разрушениях еще целую вечность будет покоиться в вознесенной на небеса душе. Аделайн продолжила: – Я сделаю все от себя зависящее, но… любить тебя, как прежде, я больше не в силах. Все, Элеттра. Я сдаюсь.

Элеттра взглянула в зеркальце на прикроватной тумбочке, а оттуда на нее смотрел человек с навеки погребенной надеждой на лучшее.

Глава 11

Две бестии «Блэкстона» – Марийона Маккинни и Джустис Пруст – решили во что бы то ни стало вытравить Калли из школы. Объективных причин, почему они невзлюбили Лаффэрти, не было. Первая все припоминала тот случай на вечеринке Скендера, мол, с той встречи произрастали корни ее неукротимой ненависти. Вторая утверждала, что в принципе не может смириться с появлением на их территории засланца из «Греджерс». Джустис просто терпеть не может всех этих высокомерных, млеющих от своего превосходства девиц, которых им постоянно ставят в пример учителя и родители. Все кличут их маленькими божествами, редким сырьем, предназначенным для искусства создания благородной личности. Беспорочное поведение, цветисто-вычурная речь, картинная осанка – все, что было с дотошностью выстрогано в Калли за долгое время пребывания в «Греджерс», то высшее приобретенное, что уже было вровень с природным в ней, доводило Пруст до исступления, как мелкая соринка, попавшая глаз, невидимая, но остро ощутимая.