Ровно. Аккуратно. Не допуская разрывов и сохраняя равнение.

– Стой! На плечо! Смирно!

Солдаты отработали.

И царь с сопровождающей его свитой начал обход этих ребят.

Поглядел.

Отошел.

Махнул рукой.

И смотр Бутырского полка, производимый по просьбе Патрика Гордона, продолжился. Сам он присутствовать не мог из-за тяжелой болезни, но за полтора года добрым образом натренированные солдаты действовали слаженно.

И вертелись, меняя фронт.

И перестраивались в каре, а потом обратно в шеренгу.

И собирались в походную колонну из двух основных построений, а потом в них обратно разворачивались.

Ловко.

Муштра, конечно, мало кому нравится, но выучку она поднимала очень сильно. Особенно когда требовалась слаженность действий, доведенных до автоматизма.

Никто не толкался.

Ни у кого ничего из рук не валилось.

При стрельбах и выполнении строевых приемов никто не путался и не мешкал, быстро и ладно проводя все операции…

А потом были стрельбы на скорость.

Те самые, которые Алексей пытался внедрить по всем московским полкам, но получилось только применить лишь в Бутырском, да и то из-за упорного и энергичного давления Патрика Гордона.

– Стой! – рявкнул командир, отслеживающий время.

И строй замер в позиции на изготовку.

– Пять выстрелов! – торжественно произнес Лефорт, весьма впечатленный результатом.

– Шесть, – поправил его Алексей. – Заряжаться-то они стали с командой. А если бы перед тем изготовились, то и этот залп бы успели дать.

Конечно, натяжка.

И царевичу было крайне неприятно, что бойцы никак не могут выйти на стабильные шесть, а лучше семь, выстрелов, как у пехоты Фридриха Великого. Но даже пять выстрелов, которые организованно давали эти бойцы, по меркам 1699 года выглядели чем-то невероятным. В то время как в лучших европейских армиях обычно довольствовались двумя, в крайнем случае тремя.

Посему царь хоть и выслушал сына, но отмахнулся.

Он и сам видел: еще несколько секунд – и дали бы шестой.

А так…

Это все казалось мелочью, потому как он прекрасно представлял себе огневое воздействие пехоты, ведущей столь частый огонь.

– Отчего же иные полки не упражнялись в этом деле?

– Бутырский полк выделен генералом Гордоном под опыты, – пояснил князь Михаил Михайлович Головин. – Предложения царевича выглядели очень смелыми, и до получения успеха в них Алексей Семенович Шеин не желал распространять сию практику на все полки.

– Кроме штыкового боя, – поправил его Борис Петрович Шереметьев.

– Да и то ограниченно, – добавил Алексей. – Учеба штыковому бою велась спустя рукава. А дело стоящее.

– Да… да… – покивал царь.

На Шеина он был зол со времен бунта, подозревая его в том, что колебался, что едва не перешел на сторону Софьи. Если бы мог…

– Так чего теперь ждать? – хмуро произнес Петр Алексеевич после небольшой паузы. – Распространить сие доброе дело на все московские полки.

– Даже на те, что набраны из стрельцов? – спросил Ромодановский.

– Мыслишь, их учить не стоит? С дрекольем на врага посылать?

Князь-кесарь промолчал.

– Отец, Бутырский полк до конца не обучен. Да и сложно это. Тут требуется и его реорганизация, и перевооружение. Голландские мушкеты хоть и добры, но совсем не приспособлены для частой стрельбы.

– Не приспособлены? Отчего же? Пять выстрелов в минуту – это очень славный результат.

– А можно семь. Да и штыковой бой таким мушкетом вести сложно.

– А отчего ты зовешь сие оружие мушкетом, а не фузеей, как ныне всюду принято?

– Я сравнил старые мушкеты дедовских времен. Еще с фитилем. С новыми голландскими. И не нашел в них отличий. Ни размером, ни стволом, ни калибром они промеж себя не отличаются. Разве что замком – на них ныне стоит кремневый, французского образца. Но на них и ранее ставили кремневые, и даже колесцовые, от чего названия не меняли. Так и ныне, в чем смысл нового названия, не понимаю. Мушкет и мушкет. Зачем по-новому его называть? Он от этого лучше стрелять будет?

Петр нахмурился.

Чуть подумал, пожевав губами, но возражать не стал, вызвав тем самым определенную гримасу на лице Меншикова. Тот очень внимательно ловил такие приемы для манипуляций царем.

– А отчего же ты мыслишь сии мушкеты дурными? Вся Европа ими воюет и нахваливает. А ты ругаешь. Не слишком ли круто замахиваешься?

– В Европе могут выдавать по пять залпов в минуту солдаты?

– Твоя правда, – усмехнулся Петр. – Сказывай.

– Герасим! Подь сюды. И бумаги возьми, – крикнул царевич.

Спустя секунд пятнадцать его телохранитель подбежал ближе и протянул Алексею папку, которую тот передал уже отцу.

– Я взял несколько максимально сходных мушкетов. Разделил их на равные группы по три штуки. В первой я оставил обычный ствол. Во второй – укоротил его на дюйм. И так далее. Потом первый мушкет в группе заряжали и стреляли, зажав в тиски, выверив наведение с помощью нивелира. Вторым стрелял опытный стрелок. Третьим – новичок, едва обученный. Их результаты я свел вот в эти таблицы, что ты сейчас видишь.

– Интересно, интересно, – покивал царь, просматривая эти листы в папке. Впрочем, было ясно, он не сильно понимал, что там написано. Регулярного образования ему остро не хватало. А самоучкой он был в областях практических. Оттого просто пучил глаза, рассматривая все это…

– Стрельба велась группами на триста, двести, сто и пятьдесят шагов по ростовым мишеням, имитирующим солдат противника. Как ты видишь – очень интересный результат получился. Ежели бить по ним с тисков, то чем длиннее ствол, тем выше точность выходит. А если с рук, то наоборот. До определенного предела. Меньше тридцати девяти дюймов стол укорачивать не нужно^[2]. То во вред пойдет.

– И с чем это связано?

– С тем, что мушкет довольно тяжел и его центр массы смещен к срезу ствола, из-за чего держать его в положении на изготовку тяжело. Особенно если отворачиваться при выстреле, дабы искры не попали в глаза. В таком случае ствол чаще отклоняется, и пуля улетает черт знает куда. Чем короче же был мушкет, тем оказалось проще из него стрелять. Как ты видишь – на триста шагов пятая часть попадания в строй. На двести – уже почти четверть. А на сто – почти половина, ну почти^[3]. Так что, ежели укоротить ствол до указанных тридцати девяти дюймов, станет только лучше. Более того, можно будет утвердить единый стандарт мушкета для пехоты и драгун.

– А хорошо обученный стрелок не лучше бьет из длинного мушкета?

– Лучше. Однако стоимость обучения доброй стрельбе крайне высока. Нужно сделать сотни и сотни, а скорее – тысячи выстрелов. Это расход нескольких мушкетов и множества пороха. Вряд ли это сейчас имеет смысл. Слишком накладно для казны.

– Это да, – покивал царь.

– Я бы предложил еще одно улучшение для уменьшения расходов.

– Ну-ка?

– Калибр. Глянь там последние листы. Сейчас какой калибр у голландских мушкетов? Семьдесят восьмой. Так?

– Что значит семьдесят восьмой?

– Я так для удобства калибры ручного оружия считаю – в сотых долях дюйма. Семьдесят восьмой – это семьдесят восемь частей от дюйма, поделенного на сотню. Так мне кажется удобнее. Семьдесят восьмой, пятидесятый, восьмидесятый и так далее.

– Ясно. И что же? Да, выходит семьдесят восьмой.

– Если уменьшить его до семидесятого, то каждый выстрел будет съедать на четверть меньше свинца^[4] и пороха. Убойность же не пострадает, равно как и точность.

– Как это не пострадает? Бить-то он слабее станет.

– А ты глянь самый последний лист. Там мушкет как раз семидесятого калибра с укороченным стволом сравнивается с таким же, только семьдесят восьмого. В армиях всего мира далее ста шагов обычно не стреляют. Вот и глянь – на этой дистанции пуля в обоих случаях надежно пробивает сосновый щит толщиной в дюйм, чего за глаза достаточно для верного поражения как человека, так и лошади.

– А на трехстах шагах?

– А кто туда стреляет?

– Ты не проверял?

– Нет. Смысла особого не видел. Хотя… – Алексей задумался. – Проверю. Вряд ли там сильно хуже обстоят дела. В принципе, каждая пятая пуля, попадающая в цель, – это тоже дело доброе. Со ста выстрелов двадцать солдат противника упадет. А сколько таких залпов можно сделать, пока он сто шагов пройдет?

– У солдата с собой вряд ли больше трех-четырех десятков патронов^[5] в патронной сумке, – заметил Михаил Головин. – Ежели так палить, как ты удумал, никаких припасов не хватит. Даже пять выстрелов в минуту – это весьма и весьма прожорливо. Ежели кто будет наступать фронтом, а по нему открыть огонь с трехсот шагов, то как бы не лишиться огненного припаса в отражении такой атаки. Если не всего, то почти всего. Вдруг тем же днем новая атака? Чем стрелять-то? А если наутро новый бой? Откуда патроны брать?

– Крутить в полковых мастерских, – на голубом глазу ответил царевич.

– Пусть полк всего в полторы тысячи человек. Ты полагаешь, что за вечер можно накрутить сорок пять тысяч патронов? Если по тридцать на брата? – улыбнулся Шереметьев.

– Значит, их надо готовить загодя и возить в зарядных ящиках. Пропитанных воском от сырости и запечатанных им же. И при надобности вскрывать оные и раздавать бойцам.

– Это ты все накрутил… – покачал головой царь.

– Накрутил, – кивнул царевич. – Однако введение единого укороченного мушкета семидесятого калибра у солдат и драгун позволит сильно сэкономить. Как при изготовлении оружия, так и на войне. Получив огневое преимущество над неприятелем. Выйдет все дешевле и лучше. А ежели нет резона стрелять на триста шагов, то и ладно. Можно, как все, на сто бить.

– Резонно, – кивнул Ромодановский, присутствующий тут же.

Он до того молчал, поэтому, подав голос, удивил Петра Алексеевича – тот даже вздрогнул и скосился на Ромодановского.

– Это все? – после затянувшейся паузы спросил царь.

– Я хотел бы просить разрешение на создание еще одной мануфактуры. Селитряной.

– Невместно царевичу такими делами заниматься, – нахмурился Петр Алексеевич.

В те годы производство селитры в России было тесно связано с селитряницами, представляющими собой, по сути, компостные кучи, в которых и вызревала селитра. Как правило, поганая и малопригодная в порох, из-за чего почти всю годную селитру везли из-за границы. Так или иначе – производство селитры ассоциировалось у многих в России с копанием в навозе. И было в любом случае делом далеким от того, каким должно заниматься не то что царевичам или родовой аристократии, но и даже дворянам.

– А царю вместно лично топором махать на строительстве корабля?

– Я учился!

– Так и я для дела. Селитру хочу производить. Много. Чтобы от иноземцев в ней отвязаться.

Царь хотел было уже гаркнуть на сына, но осекся на полуслове. Прищурился и переспросил:

– Что, прости?

– Селитру делать хочу, говорю. Много. Очень много. С ней же вечная беда. А я, проводя опыты в химической мастерской, наткнулся на кое-какие решения. И хочу их опробовать.

– Какие же?

Алексей промолчал, глазами показав присутствие лишних людей.

– Говори. Здесь все свои. И болтать не станут. Ведь так?

– Так, – закивали окружающие царя люди.

Парню это не понравилось, но все же он произнес:

– При разложении одного субстрата, доступного в наших местах в достатке, я сумел получить особую воду, которая ускоряет вызревание селитряных куч. Должна ускорять. Сильно. Возможно, очень сильно. И я хочу попробовать – выйдет али нет. Руководить этим делом я только поначалу стану. А как все наладится – доверю верному человеку и прекращу мараться.

– Насколько сильно это должно ускорить ее вызревание?