Д’Артаньян, по природе своей отличающийся любопытством, как, впрочем, все люди, имеющие склонность к интриге, делал все возможные усилия, чтобы узнать, кто такие в действительности Атос, Портос и Арамис, потому что под этими вымышленными именами каждый из них скрывал свою дворянскую фамилию, в особенности Атос, в котором за целое лье чувствовался аристократ. Поэтому он обратился к Портосу, чтобы получить от него сведения об Атосе и Арамисе, и к Арамису, чтоб узнать о Портосе.

К сожалению, Портос знал о жизни своего замкнутого друга только то, что о ней было известно. Говорили, что он претерпел большие несчастья в любовных делах и что ужасная измена навсегда отравила его жизнь. Что это за измена? Никто этого не знал.

Что же касается Портоса, то, за исключением настоящего его имени, известного, так же как имена обоих его товарищей, одному лишь де Тревилю, в жизни его не было ничего таинственного. Он был тщеславен и нескромен, и его можно было видеть насквозь. Единственно, в чём бы ошибся наблюдатель, – это если бы он поверил всему тому хвалебному, что Портос сам о себе говорил.

Арамис же, хотя со стороны и могло показаться, что у него нет никаких тайн, на самом деле был ими полон. Он редко отвечал на вопросы, которые ему задавали относительно других, и всячески избегал вопросов о себе самом. Однажды д’Артаньян, пространно расспросив его о Портосе и узнав от него о слухах насчёт интриги мушкетёра с какою-то принцессой, захотел узнать что-либо о любовных связях самого рассказчика.

– А вы, любезный друг, – обратился он к Арамису, – вы, так занимательно рассказывающий о чужих связях с баронессами, графинями и принцессами?

– Извините, – прервал его Арамис, – я говорю о подобных вещах лишь потому, что Портос сам повсюду говорит об этом, он кричал о том и при мне. Но будьте уверены, д’Артаньян, что если бы я знал это из другого источника или если бы Портос мне это доверил, то не было бы духовника скромнее меня.

– Не сомневаюсь, – возразил д’Артаньян, – но мне кажется, вы сами достаточно знакомы с гербами, доказательством чему служит известный вам платок, коему я обязан честью быть знакомым с вами.

На этот раз Арамис не рассердился, но, приняв самый смиренный вид, ласково отвечал:

– Любезный друг, не забудьте, что я готовлюсь к духовному званию и избегаю всяких светских связей. Платок, который вы у меня видели, был вверен не мне, а забыт у меня одним из моих приятелей. Я был вынужден его взять, чтобы не скомпрометировать этого человека и любимую им женщину. Что же касается меня, то я не имею и не хочу иметь любовницы, следуя в том примеру Атоса, у которого также её нет.

– Но, чёрт возьми, вы же не аббат, раз вы мушкетёр.

– Мушкетёр только на время, дорогой мой, как говорит кардинал, мушкетёр против воли, но в сердце – служитель церкви, поверьте. Атос и Портос втянули меня, чтобы отвлечь в то самое время, когда меня должны были рукоположить, у меня вышла маленькая история с… Но это вас не может интересовать, и я отнимаю у вас драгоценное время.

– Вовсе нет, это меня весьма интересует, – воскликнул д’Артаньян, – тем более что в эту минуту мне совершенно нечего делать.

– Да, но мне пора читать молитвенник, – отвечал Арамис, – а затем я должен написать стихи, о которых меня просила госпожа д’Эгильон, а потом зайти на улицу Сен-Оноре купить румян для госпожи де Шеврёз. Как видите, любезный друг, что если вы не торопитесь, то я, увы, очень тороплюсь.

И Арамис протянул руку своему молодому другу и простился с ним.

Как д’Артаньян ни старался, больше ему ничего не удалось узнать о своих новых друзьях. Он решил верить в настоящем всему, что говорили об их прошлом, надеясь в будущем собрать сведения более верные и более подробные. Пока же он считал Атоса – Ахиллом, Портоса – Аяксом, а Арамиса – Иосифом.

Впрочем, молодые люди жили весело. Атос играл – и всё несчастливо. Но он никогда не занимал ни единого су у своих друзей, хотя его кошелёк был всегда к их услугам. А когда он играл под честное слово, то будил своего кредитора в шесть часов утра, чтобы заплатить ему деньги, проигранные накануне.

С Портосом было иначе: когда он выигрывал, то был спесив и расточителен. Если же проигрывал, то совершенно исчезал на несколько дней, после чего появлялся с лицом бледным и измождённым, но с деньгами в кармане.

Что же касается Арамиса, то он никогда не играл. Он был предурной мушкетёр и прескучный гость за столом. Ему всегда нужно было заниматься.

Иногда, во время застолья, когда каждый из собеседников, увлечённый вином и разгорячённый беседой, полагал, что за столом просидят ещё часа два-три, Арамис посмотрит, бывало, на часы, встанет с любезною улыбкою и простится с обществом, чтобы, как он говорил, пойти посоветоваться с богословом, назначившим ему свидание. Иной раз он спешил домой, чтобы поработать над диссертацией и просил друзей не мешать ему.

При этом Атос улыбался грустною улыбкою, которая так шла его благородному лицу, а Портос пил и клялся, что Арамис никогда не пойдёт дальше сельского священника.

Планше, слуга д’Артаньяна, в первое время радовался своей удаче, когда получал по тридцать су в день и в течение месяца возвращался домой веселёхонький и внимательный к своему господину. Но когда над улицей Могильщиков подул противный ветер, то есть когда пистоли короля Людовика XIII были почти все издержаны, он начал заявлять жалобы, которые Атос находил тошнотворными, Портос – неприличными, а Арамис – смешными. Атос советовал д’Артаньяну рассчитать этого наглеца, Портос советовал предварительно поколотить его, а Арамис полагал, что господин должен слушать только похвалы себе.

– Вам хорошо говорить, – возражал д’Артаньян, – вам, Атос, всегда молчаливому и запрещающему Гримо говорить, и, следовательно, никогда с ним не ссориться. Вам, Портос, который живёт как вельможа и которого лакей ваш, Мушкетон, чтит, как божество, наконец, вам, Арамис, всегда поглощённому богословскими занятиями и внушающему глубокое почтение вашему Базену, человеку кроткому и набожному. А я, не имеющий ни положения, ни средств, я, не будучи ни мушкетёром, ни даже гвардейцем, каким образом могу я внушить привязанность, уважение или страх моему Планше?

– Дело серьёзное! – сказали трое друзей. – Это дело внутреннее. Лакеев, как и женщин, надо сразу же ставить на то место, на котором хочешь, чтобы они стояли. Итак, подумайте.

Д’Артаньян подумал и решил предварительно вздуть Планше, что и исполнил с обычной своей добросовестностью. Потом, отколотив его порядком, запретил ему оставлять службу без разрешения.

– Потому что, – прибавил д’Артаньян, – будущее не уйдёт от меня, я уверен, что скоро наступят лучшие времена. Следовательно, счастье твоё неизбежно, если ты останешься со мной, а я слишком заботливый господин, чтобы расстроить твоё счастье, отпустив тебя по твоей просьбе.

Этот способ действия внушил мушкетёрам большое уважение к политике д’Артаньяна. Планше точно так же был восхищён и уже не заговаривал о том, чтобы уйти.

Жизнь четверых молодых людей стала общей. Д’Артаньян, не имевший никаких привычек, потому что, прибыв из провинции, он попал в общество, совершенно для него новое, быстро усвоил привычки своих друзей.

Вставали зимою около восьми, а летом около шести и отправлялись к господину де Тревилю узнать пароль и положение дел. Д’Артаньян, хоть и не был мушкетёром, исполнял службу вместе с ними с трогательною точностью. Он был всегда в карауле, потому что оставался всегда с тем из своих друзей, кому выпадало нести караульную службу. Его знали в казарме мушкетёров и считали добрым товарищем. Де Тревиль, оценивший его с первого взгляда и привязавшийся к нему, беспрестанно говорил о нём королю.

Три мушкетёра тоже полюбили молодого своего товарища. Дружба, соединившая этих четверых людей, и необходимость видеться три или четыре раза в день – то из-за дуэли, то по делу, то ради удовольствия – заставляли их вечно бегать друг за другом, подобно теням. Неразлучных всегда можно было встретить в поисках друг друга между Люксембургом и площадью Сен-Сюльпис или между улицей Старой Голубятни и Люксембургом.

Между тем обещания де Тревиля сбывались. Однажды король приказал господину Дезессару принять д’Артаньяна кадетом в свою гвардейскую роту. Д’Артаньян надел, вздыхая, этот мундир и готов был отдать десять лет жизни, чтобы променять его на мушкетёрский плащ. Но де Тревиль обещал эту милость не ранее чем после двухгодичного испытания. Испытание это, впрочем, могло быть сокращено, если бы д’Артаньяну встретился случай оказать услугу королю или каким-либо иным способом особо отличиться. Д’Артаньян утешился этим обещанием и на следующий же день вступил в должность.

Тогда настала очередь Атоса, Портоса и Арамиса ходить в караул вместе с д’Артаньяном, так что рота Дезессара со вступлением в неё д’Артаньяна увеличилась на четыре человека.

Глава VIII
Придворная интрига

Между тем сорок пистолей короля Людовика XIII, как и всё на свете, имевшее начало, имели и конец, и с этого момента четыре товарища находились в стеснённых обстоятельствах. Сначала Атос в продолжение некоторого времени содержал общество из собственных средств. За ним следовал Портос, и благодаря очередному его исчезновению, к которым друзья его уже привыкли, он ещё две недели мог удовлетворять все их потребности. Наконец дошла очередь до Арамиса, и тот со своей стороны стал помогать товарищам, говоря, что добыл несколько пистолей от продажи богословских книг.

Затем, по обыкновению, обратились к господину де Тревилю, который дал им деньги вперёд в счёт жалованья. Но это мало помогло трём мушкётерам, у которых были и старые задолженности, и одному гвардейцу, у которого долгов пока ещё не было.

Наконец, оставшись на мели, они наскребли восемь или десять пистолей, на которые Портос и пошёл играть. К несчастью, ему не повезло: он проиграл их и, сверх того, ещё двадцать пять пистолей под честное слово.

Тогда затруднительное их положение превратилось в настоящую нищету: голодные друзья в сопровождении своих лакеев бегали по городу в поисках обедов у своих друзей, ибо, по мнению Арамиса, должно в счастии сеять обеды направо и налево, дабы в несчастии кое-где их пожинать.

Атос был приглашён на обед четыре раза и всякий раз приводил своих друзей с их слугами. Портосу повезло получить шесть приглашений, которыми также воспользовались и его товарищи, Арамису – восемь; этот человек, как мы могли уже заметить, мало говорил и много делал.

Что же касается д’Артаньяна, который не знал никого в столице, то он нашёл всего лишь один завтрак, и то только шоколадом, у земляка-священника и один обед у гвардейского корнета. Он повёл свою армию к священнику, у которого они истребили двухмесячный запас продуктов, и к корнету, который угостил на славу, но, как говорил Планше, сколько ни съешь, всё-таки ешь только раз.

Д’Артаньяну было очень совестно, что он мог предложить своим товарищам только полтора обеда, потому что завтрак у священника мог сойти только за пол-обеда, взамен пиршеств, доставленных Атосом, Портосом и Арамисом. Он считал себя в тягость обществу, забывая с юношеским прямодушием, что кормил это общество целый месяц, и ум его принялся деятельно работать. Он подумал и решил, что этот союз четырёх человек, молодых, храбрых, предприимчивых и деятельных, должен иметь какую-нибудь другую цель, кроме прогулок, фехтования и шуток, более или менее забавных.

И в самом деле, четыре таких человека, как они, преданных друг другу от кошелька до жизни включительно, поддерживающих друг друга во всём, никогда не отступающих и исполняющих врозь или вместе принятые сообща решения, четыре руки, грозящие четырём странам света или обращённые к одной точке, должны были непременно, тайно или явно, миной или траншеей, хитростью или силой, проложить себе путь к намеченной цели, как бы она ни была удалена или крепко защищена. Д’Артаньяна удивляло одно: каким образом его товарищи раньше не додумались до этого?