– Мой друг, – медленно проговорил он, – я хочу, как сыну моего старого друга, – потому что я верю в эту историю с потерянным письмом, – итак, я хочу, чтобы загладить холодность, с которой я вас было встретил, открыть вам некоторые тайны нашей политики. Король с кардиналом – лучшие друзья, мнимые их распри – только для обмана наивных и недалёких людей. Я не хочу, чтобы мой земляк, славный малый, красивый юноша, созданный для успехов, стал жертвой этих хитростей и, как глупец, попал впросак, подобно многим другим. Я искренне предан обоим этим всемогущим лицам, и все мои действия имеют единственной целью службу королю и кардиналу, одному из величайших гениев, когда-либо порождённых Францией. Итак, молодой человек, имейте это в виду, и если по семейным или каким-либо иным причинам или по внутреннему чувству вы питаете какую-либо вражду к кардиналу, как иные из наших дворян, то мы с вами немедленно простимся и разойдёмся. Я буду готов помочь вам во всём, но не возьму вас к себе. Надеюсь, что моя искренность расположит вас к дружбе со мной, потому что вы единственный молодой человек, с которым я когда-либо говорил так откровенно.

Де Тревиль размышлял: «Если кардинал подослал ко мне эту молодую лису, то, уж, наверно, зная, как я его ненавижу, сказал своему шпиону, что лучшее средство угодить мне – это наговорить о нём много всего дурного.

И, конечно, несмотря на все мои уверения, хитрый малый станет убеждать меня в том, что питает отвращение к его высокопреосвященству».

Но, вопреки его ожиданиям, д’Артаньян отвечал с величайшим простодушием:

– Господин капитан, я прибыл в Париж точно с такими же намерениями; отец наказывал мне никому ни в чём не уступать, кроме короля, кардинала и вас, которых он считает тремя первыми людьми во Франции.

Д’Артаньян, как мы видим, добавил к двум великим именам и имя де Тревиля. Он полагал, что этим он, во всяком случае, ничего не испортит.

– Я исполнен глубочайшего почтения к господину кардиналу и величайшего уважения к его делам, – продолжал он. – Тем лучше для меня, господин капитан, если вы со мною откровенны, как вы сказали, потому что тогда и моя искренность вам понравится. Но если вы питаете ко мне недоверие, что весьма естественно, то я чувствую, что приношу себе вред, говоря правду. Но, так или иначе, вы отдадите должное моей честности, а ваше уважение для меня дороже всего на свете.

Де Тревиль был крайне удивлён. Эта проницательность, эта искренность ему хотя и нравились, но ещё не устраняли всех сомнений.

Чем этот молодой человек казался привлекательнее других молодых людей, тем более он был опасен, если бы де Тревиль в нём ошибся.

Однако де Тревиль пожал д’Артаньяну руку и сказал:

– Вы честный малый, но сейчас мне невозможно сделать для вас более того, что я вам обещал. Дом мой всегда открыт для вас, вы можете приходить сюда, когда вам будет угодно, так что постарайтесь воспользоваться счастливым случаем, и я не сомневаюсь, что вы добьётесь того, чего желаете.

– Я понял, господин капитан, – ответил д’Артаньян, – вы хотите подождать, чтобы я оказался достойным этого. Будьте спокойны, – добавил он с фамильярностью гасконца, – вам не придётся долго ждать.

И он поклонился, готовясь уйти, как будто бы всё остальное теперь зависело только от него.

– Подождите же, – сказал де Тревиль, удерживая его, – я обещал вам письмо к начальнику академии. Или вы слишком горды, чтобы принять его, молодой человек?

– Нет, господин капитан, обещаю вам, что с ним не случится того, что с первым письмом. Оно попадёт по назначению, и горе тому, кто захочет отнять его у меня!

Де Тревиль улыбнулся, услышав эти хвастливые слова. Оставив молодого человека у окна, где они разговаривали, он сел за стол, чтобы написать обещанное письмо. Тем временем д’Артаньян, которому нечего было делать, барабанил по стеклу, глядя на мушкетёров, покидавших двор один за другим, и провожал их взглядом, пока они не исчезли за углом улицы.

Де Тревиль, написав письмо, запечатал его и подошёл к молодому человеку, чтобы вручить ему. Но в это мгновение, когда д’Артаньян протянул руку, чтобы взять письмо, Тревиль, к немалому своему удивлению, увидел, что его протеже вздрогнул, побагровел от гнева и бросился вон из кабинета, крича:

– А, чёрт возьми! На этот раз он не уйдёт от меня!

– Кто такой? – спросил де Тревиль.

– Мой вор! – вскричал д’Артаньян. – А, предатель!

И он стремительно выбежал вон.

– Сумасшедший! – проворчал де Тревиль. – Если только это не ловкий способ улизнуть, видя, что его затея не удалась.

Глава IV
Плечо Атоса, перевязь Портоса и платок Арамиса

Д’Артаньян, взбешённый, в три скачка промчался через приёмную, бросился на лестницу, по которой собирался сбежать опрометью, на всём лету столкнулся с мушкетёром, выходившим от де Тревиля из боковых дверей, и с размаху так врезался головой в его плечо, что тот закричал или, вернее, зарычал.

– Простите, – проговорил д’Артаньян, намереваясь бежать дальше, – простите меня, но я тороплюсь.

Не успел он пробежать один пролёт, как чья-то железная рука схватила его за шарф, и он вынужден был остановиться.

– Вы торопитесь! – вскричал мушкетёр, бледный как полотно. – По этой причине вы меня толкаете, говорите «простите» и полагаете, что этого достаточно? О нет, молодой человек. Вы думаете, что если господин де Тревиль поговорил с нами несколько строго, то с нами можно обходиться так, как он с нами разговаривает? Ошибаетесь, мой друг: вы ведь не де Тревиль!

– Уверяю вас, – возразил д’Артаньян, узнав Атоса, который после сделанной ему перевязки возвращался домой, – уверяю вас, я это сделал не нарочно и, допустив эту случайность, уже сказал: «Простите меня». Мне кажется, этого достаточно. Повторяю вам, однако, и это, может быть, даже лишнее, что, даю вам честное слово, я тороплюсь, очень тороплюсь; пожалуйста, позвольте мне уйти.

– Сударь, – сказал Атос, отпуская его, – вы невежливы. Видно сразу, что вы приехали издалека.

Д’Артаньян уже миновал три или четыре ступени, но при замечании Атоса остановился.

– Послушайте, сударь, откуда бы я ни приехал, не вам учить меня, как себя вести, предупреждаю вас!

– Как знать! – сказал Атос.

– Ах, если бы я не так торопился, – вскричал д’Артаньян, – и если бы я не гнался за одним человеком…

– Господин Торопливый, за мной вам не нужно будет гнаться, меня вы легко найдёте, слышите?

– Где же? Скажите!

– У монастыря Дешо.

– В котором часу?

– В полдень.

– В полдень? Хорошо, я там буду.

– Постарайтесь не опоздать, потому что в четверть первого я обрублю вам уши на бегу.

– Не беспокойтесь! – крикнул ему д’Артаньян. – Я там буду без десяти двенадцать.

И он вновь бросился бежать как угорелый, надеясь ещё настигнуть незнакомца из Мёна, который, судя по его неторопливой походке, не мог уйти далеко.

В эту минуту у ворот Портос беседовал с караульным; между ними оставалось место для прохода только одного человека. Д’Артаньян полагал, что этого пространства ему будет довольно, и бросился вперёд, чтобы проскочить между ними. Но он не принял в расчёт ветра. В то мгновение, когда он было уже проскользнул между собеседниками, порыв ветра распахнул длинный плащ Портоса и д’Артаньян запутался в нём. По-видимому, у Портоса были веские причины не расставаться с этой важной частью своей одежды, потому что, вместо того чтобы отпустить конец плаща, который он держал в руке, Портос потянул его к себе, так что д’Артаньян по вине Портоса крутанулся на месте и оказался закутанным в бархат плаща.

Д’Артаньян, слыша проклятья мушкетёра, попытался выбраться из плаща, закрывшего ему лицо. Он больше всего боялся испортить богатую перевязь, нам уже известную. Но, освободив глаза, он увидел, что нос его упирается в спину Портоса, как раз в самую перевязь. Увы, подобно многому на этой земле, что блестит только снаружи, перевязь сияла золотым шитьём лишь спереди, а сзади была кожаной. Портос, как истинный хвастун, не имея возможности купить перевязь, всю расшитую золотом, завёл себе разукрашенную наполовину. Поэтому-то ему и понадобился просторный плащ.

– Чёрт! – вскричал Портос, пытаясь освободиться от д’Артаньяна, который копошился у него за спиною. – С ума вы сошли, что так бросаетесь на людей?

– Простите меня, – проговорил д’Артаньян, появляясь из-под плеча исполина, – но я очень тороплюсь. Я должен нагнать одного человека и…

– Вы что, теряете глаза, когда за кем-нибудь гонитесь? – прорычал Портос.

– Напротив, – отвечал д’Артаньян, обидевшись, – своими глазами я вижу даже то, чего не видят другие.

Понял Портос или нет истинный смысл ответа, но он рассердился:

– Сударь, вас вздуют, предупреждаю вас, если будете задевать мушкетёров.

– Вздуют? Меня? – переспросил д’Артаньян. – Слово это звучит вызывающе.

– Оно сказано человеком, привыкшим смотреть врагу прямо в лицо.

– Не сомневаюсь в этом! Я-то теперь знаю, что вы никому не покажете своей спины.

И, довольный собственной шуткой, молодой человек продолжил свой путь, громко хохоча.

Портос задрожал от бешенства. Он был готов броситься на д’Артаньяна.

– После, после, – на ходу крикнул ему гасконец, – когда у вас не будет плаща!

– В час дня, за Люксембургским дворцом!

– Отлично, в час, – ответил д’Артаньян, поворачивая за угол.

Но ни на той улице, которую он миновал, ни на той, которую он теперь окидывал взглядом, он не увидел никого. Как ни медленно шёл неизвестный, его уже не было – возможно, он зашёл в какой-нибудь дом. Д’Артаньян спрашивал о нём у всех встречных, спустился до парома, поднялся по улицам Сены и Алого Креста – нигде никого. Но погоня эта не была для него бесполезной – по мере того, как пот выступал у него на лбу, сердце его остывало.

Он смог задуматься о случившихся происшествиях. Их было множество, и все неблагоприятные. Ещё не было одиннадцати часов, а он уже снискал немилость господина де Тревиля, который, вероятно, счёл крайней невоспитанностью поспешное бегство д’Артаньяна. Кроме того, он нарвался на два поединка с двумя людьми, из которых каждый способен был убить трёх д’Артаньянов, к тому же они были мушкетёрами, то есть теми людьми, которых он так почитал, что в мыслях и в сердце считал их выше всех прочих смертных.

Обстоятельства были неприятные. Убеждённый в том, что его убьёт Атос, молодой человек, понятно, мало беспокоился о Портосе. Но так как надежда последняя оставляет человека, то он даже стал надеяться, что, может быть, переживёт эти поединки, конечно, с ужасными ранами. На этот случай он стал укорять себя за совершённые ошибки.

«Какой я безумец и глупец! Храбрый и несчастный Атос ранен именно в то плечо, в которое я стукнулся лбом, как баран. Странно, что он не убил меня на месте, он имел полное на это право – я ему причинил, должно быть, ужасную боль. Что же касается Портоса, – о, что касается Портоса, то это, ей-богу, гораздо смешнее».

И молодой человек невольно засмеялся, оглядываясь, однако, не обидел ли кого из проходящих этим беспричинным смехом.