Мария Берестова: Это не кража!

Прелюдия

630 год

Дрожащие замирающие звуки скрипки словно озвучивали собой косые лучи солнечного света, пронизывающие большую залу столичного муниципалитета. Казалось, что лёгкими пылинками в этих лучах дрожат повисшие в воздухе ноты медленной льстящей сердцу мелодии, вкрадчиво проникая под кожу и вызывая мурашки.

Грэхард не был поклонником музыки – но сегодня он наслаждался от души, потому что впервые давал новогодний бал в статусе ньонского владыки. Это был его триумф – представители самых гордых ньонских родов явились сегодня сюда, чтобы засвидетельствовать ему своё почтение. Он был доволен всем – и самим мероприятием, и музыкой, и нарядами гостей, и теми словами, которые они говорили ему теперь. Почти каждую минуту к нему подходили – изъявить благодарности за приглашения, представить членов семей, поклясться в фальшивой верности… впрочем, сегодня у Грэхарда было слишком лучезарное настроение, чтобы вспоминать о том, что словам присутствующих верить нельзя. Он врубит свою паранойю завтра на полную – а сегодня… сегодня он хочет просто сполна насладиться осознанием того, что это он – грозный повелитель этой страны, и все другие рода склонились пред ним и признали его власть.

Взяв у слуги изящный позолоченный бокал, Грэхард благосклонно оглядел со своего возвышения залу. Мраморные колонны с резными капителями были украшены зеленью и цветами – символом начала нового года. Драпировки из тонкого золотистого шёлка словно светились в россыпи солнечных зайчиков, вторя лучезарному триумфу Грэхарда.

На ньонских балах мало танцевали, и больше говорили, разбившись на женскую и мужскую половину ради приличий. Присутствующих мужчин Грэхард знал всех до одного, и на каждого у него в кабинете хранилось объёмное досье. Вот женщины… про женщин он знал куда как меньше.

Он лениво заскользил взглядом по женской половине: шитые золотом наряды и богатые украшения, бесчисленные россыпи полупрозрачных камней, в которых путались солнечные лучики, тонкие голоса, перебивавшие вкрадчивые звуки скрипок…

Грэхард как раз делал глоток, как взгляд его зацепился за особенно светлое золотое пятно.

В зыбких солнечных лучиках, обволакиваемая звуками скрипки и арфы, рядом с окном стояла совсем молодая ещё девушка с распущенными волосами поразительного светло-золотого оттенка. В Ньоне таких не встретишь! Возможно, иностранка?

Ньонские дамы и вообще предпочитали прятать волосы в причёски и под покрывала – демонстрировать эту роскошь стоило лишь мужу – так что дерзость девушки, определённо, привлекала к себе внимание.

Грэхард отложил бокал на поднос и чуть наклонил голову набок, вглядываясь.

Золотоволосая о чём-то беседовала с дамой в летах – в тёмном и закрытом одеянии. К сожалению, стояла она далеко, и услышать ничего было невозможно, – но лицо её было крайне оживлённым, и говорила она скоро и весело, активно жестикулируя. Тонкие белые руки так и порхали в складках бело-золотого воздушного одеяния, словно сотканного из капели арфы, у которой вместо струн были солнечные лучи. Девушка почти светилась – возможно, потому что Грэхард видел её на фоне окна, и лучи проходили сквозь её летящие тонкие волосы и сквозь складки нежного платья и слепили ему глаза.

Вдруг девушка засмеялась чему-то – и как раз тут случилась пауза в скрипичных тактах, и Грэхард, кажется, услышал её звонкий серебристый смех, или же ему показалось, что услышал.

Она смеялась заливисто, ярко, солнечно – и он не мог глаз отвести от её счастливого юного лица, от тонких пальцев, которыми она, блеснув перстнями, поправила роскошные волны своих волос, от стройного стана, который просвечивал сквозь ткань платья…

Дама, с которой она говорила, строго нахмурившись, сделала ей замечание, и девушка осеклась. Грэхарду было почти больно видеть, как яркое живое чувство на её лице сменилось тоскливой покорностью. Девушка склонила голову и, видимо, извинилась.

Грэхарду хотелось, чтобы она рассмеялась снова, но оживлённость её покинула после сделанного ей замечания. Она стала выглядеть грустно и скучно, и говорила дальше неохотно, явно уходя в свои мысли.

– Дерек! – Грэхард жестом подозвал к себе сподвижника, который как раз суетился по какому-то делу неподалёку.

– Мой повелитель? – немедленно подскочил он, с наслаждением выговаривая титул и сияя самой радостной улыбкой – Грэхард и сам лишь в последний момент сумел подавить ответную улыбку.

– Вон там у окна, – наклоняясь к нему, объяснил он предмет своего интереса, – с золотыми волосами. Узнай, кто.

Глаза Дерека живо забегали по залу и почти сразу нашли искомое.

– Ого! – присвистнул он и согласился: – Красивая, да!

И сбежал выполнять поручение раньше, чем Грэхард успел поморщиться, что причём тут красота!

Он, по правде сказать, даже не очень-то разглядел, красивая или нет – она была настолько живой и… солнечной… что красота уже не играла никакой роли и совершенно терялась на фоне её сияния.

Нетерпеливо притоптывая ногой, Грэхард ждал новостей, стараясь не наблюдать за объектом своего интереса совсем уж прямо. Её, впрочем, совершенно невозможно было потерять в этой праздничной пёстрой зале – ему положительно казалось, что она светится на самом деле, и что так или иначе взгляд его всегда находит именно её, где бы она ни была.

Увы, девушка больше совсем не смеялась, а только тихо разговаривала с кем-то из женщин или вообще стояла у окна, любуясь солнечными бликами на парче распахнутых штор и вслушиваясь в струящиеся интонации мерцающих струн. Еле ощутимо, почти незаметно, она покачивалась в такт музыке, слегка касаясь пальцами раскрытых лепестков огромных чайных роз, стоящих на окне, – и Грэхарду казалось, что ничто не идёт ей так, как эти вкрадчивые скрипичные порывы и россыпь солнечной арфы.

Наконец, Грэхард заметил белобрысую макушку Дерека рядом и повернулся к нему с нетерпением.

Лицо сподвижника, впрочем, выглядело хмурым.

– Грэхард, там без шансов, – мрачно доложил он. – Эснария, солнечная госпожа из рода Кьеринов, старшая дочь грозового адмирала.

Грэхард досадливо поморщился.

Внутри что-то оборвалось и ухнуло, как при внезапном падении с большой высоты.

Дочь адмирала Кьерина!

Да, здесь без шансов. Старый лис никогда не отдаст свою дочь за главного политического противника, а отнять её силой…

«С Кьеринами мне не тягаться сейчас, – мрачно сложил руки на груди Грэхард. – Если только выкрасть?»

Взгляд его снова неосознанно вернулся к златовласке.

– Ну, ну! – окоротил его Дерек. – Сделай рожу порадостнее, мой повелитель, а то тебя не так поймут!

Сморщившись ещё раз, Грэхард потряс головой и попытался выкинуть из неё сияющую девушку. Нет, Кьеринов ему сейчас не проглотить, так что нечего и думать!

Интерлюдия

638 год

(восемь лет спустя)

Он не стал отсылать жену на женскую половину – она осталась стоять при нём, принимая поздравления и светские любезности с ним наравне. Неслыханное для Ньона дело – но Грэхард полагал, что это, ко всему прочему, укрепит его политические позиции, ведь таким образом он показывает, что оппозиция теперь тоже на его стороне, что они теперь выступают единым фронтом.

Конечно, дело было не в трезвом расчёте, а в том, что он попросту не хотел отпускать от себя Эсну – нарядную, сияющую, восторженно улыбающуюся Эсну.

Семь лет он наблюдал за ней на этом проклятом балу исподтишка, тая свой интерес, зная, что не получит её, лелея в сердце планы всё же выкрасть её и запереть в своей Цитадели, мечтая о том, что однажды она всё же будет принадлежать ему – и зная, что мечтам этим не суждено сбыться.

Что ж! Он получил то, чего так страстно желал так давно – и реальность превзошла его мечты.

Теперь она улыбалась именно ему, и всё её оживление было посвящено именно ему, и он мог вызывать у неё смех снова и снова – и любоваться ею столько, сколько ему захочется. Никто не мог теперь сделать ей замечание и испортить её настроение – она была его женой, женой владыки Ньона, и это защищало её от любых вмешательств извне.

Она, кажется, и сама от души наслаждалась этим. Вся солнечная и сияющая, она встречала всех подходящих к ним светлой улыбкой, оживлённо и радостно беседовала с каждым – Грэхард удивился тому, как быстро она сошлась со многими вельможами, и сколь хорошо они стали ей знакомы. Он заподозрил, что и у неё тоже хранятся где-то в её покоях подробные досье на всех присутствующих – иначе он не мог объяснить себе, как ей удавалось помнить о каждом все эти мелочи и задавать свои быстрые вопросы о детях, о проектах, о здоровье родственников – она не ошиблась ни разу, уверено называя имена, места, даты!

Грэхард отчётливо видел, что это приятно сановникам и знати, и что они польщены тем, что солнечная госпожа не забыла их и их проблемы, что её слова становятся для них окрыляющими. Сам Грэхард никогда не умел быть таким любезным – да для его суровой репутации это только пошло бы во вред – и наслаждался тем, что женился столь удачно, и что жена его теперь так умело укрепляет его престиж.

Вдруг дрогнули скрипки – те самые парящие в солнечных лучах скрипки – складывая ноты в знакомую ему до боли тональность звенящих пассажей, ту самую, которая звучала, когда он увидел её впервые. Он сам не заметил, как улыбнулся, – но она, поминутно оглядывающаяся на него, чтобы убедиться, что он всем доволен и всё идёт по его плану, заметила и бросила на него вопросительный взгляд.

Он наклонился к ней и доверительно сообщил:

– Когда я увидел тебя впервые, звучала именно эта музыка.

Она покраснела – очень заметно – и тревожным жестом принялась оправлять узорчатую муаровую вуаль, декоративными золотыми цветами прикреплённую к плечам её изысканного наряда цвета слоновой кости. Она никак не могла привыкнуть к мысли, что он был влюблён в неё так давно, и Грэхард с недовольством отметил, что ему не стоило об этом заговаривать – он явно напомнил ей причину их последней серьёзной размолвки.

Нахмурившись, он выпрямился и даже сделал шаг от неё.

Она заметила, тревожно обернулась на него, огладила его виноватым взглядом…

Тут к ним снова подошли, и она снова увлеклась своим любимым делом – отыгрыванием роли всамделишной королевы. Венец из золотистых цветов, украшающий её светлые волосы, довершал это сходство.

Хорошее настроение покинуло Грэхарда. Теперь звуки скрипки стали казаться ему тоскливыми, елозящими по нервам.

«Она любит свой новый статус, а не меня», – вспомнил он, и последние отзвуки радости оставили его сердце. Он замкнулся в себе и перестал наблюдать за ней; тоскливые звуки скрипки напоминали ему о том, что он так и не получил её. Она была рядом, она принадлежала ему – но он так и не получил её.

Краем глаза он видел, что она продолжает встревоженно оглядываться на него, но ему уже не хотелось встречать её взгляд. Надрывно звенело в его сердце знание, что он не увидит в этом взгляде любви.

Он удалился с праздника так скоро, как это было для него возможно, чтобы обойтись без скандала.

В этот раз он чувствовал себя даже более одиноким и растерзанным, чем обычно. Да, он всегда, уходя с этого бала, знал, что не получит её… Но теперь!

Теперь она была так рядом, так близко, такая живая, настоящая, она была его женой, она ждала от него ребёнка, и…

Он так и не получил её.

– Грэхард! – ворвался в его мысли тревожный серебристый голос, оттеняемый скорым стуком каблучков.

Вздохнув, он встал посреди коридора.

– Ну куда же ты так сбежал? – огорчённо воскликнула она, догоняя его и берясь за его руку обеими своими маленькими ладошками.

Он тоскливо прикрыл глаза, вздохнул и повернулся к ней, попытавшись придать своему лицу любезное выражение:

– Я устал, солнечная, – по возможности мягко ответил он.