– Фелл. Гидеон Фелл… Господи ты боже мой, – Хэдли отбивал рукой по столу на каждое слово, – что вы забыли у меня в офисе в таком виде? Я думал, вы в Америке. Кто-нибудь видел, как вы сюда входили?

– Э? Мой хароший друк! – обиженно запротестовал тот. – Фы, нафернае, ошибаетес, йа? Я герр доктор Сигизмунд фон Хорнсвоггле…

– Сейчас же снимайте это все, – потребовал Хэдли.

– Что ж, – джентльмен резко утратил акцент и изменил голос, – вы меня раскусили, не так ли? В Нью-Йорке мне говорили, что я мастер в искусстве перевоплощения. Мне казалось, я с легкостью обведу вас вокруг пальца. Не хотите пожать мне руку, Хэдли? Так вот, спустя три месяца я вернулся из Америки…

– В конце коридора туалет, – неумолимо продолжал старший инспектор, – пойдите избавьтесь от этих бакен-бардов, а иначе я вас посажу в камеру. Понять не могу, вы собрались дурачка из меня делать в последний месяц на службе?

– Что ж… – пробурчал доктор Фелл.

Он появился вновь спустя несколько минут в прежнем своем виде: с двойным подбородком, разбойничьими усами и копной седых волос. Его лицо еще сильнее раскраснелось оттого, что ему пришлось оттирать грим. Посмеиваясь, он оперся на трость и улыбнулся Хэдли поверх очков. Место цилиндра при этом заняла самая обыкновенная широкополая шляпа.

– Однако ж, – заключил он, – ваших подчиненных я все же обдурил. Чтобы достичь идеала, разумеется, нужно время. У меня есть диплом Школы маскировки Уильяма Пинкертона. Они называют это курсом по почте. Хе-хе-хе. Платишь пять долларов, а они отправляют тебе первый урок; а потом второй, третий, хе-хе-хе.

– Старый вы греховодник, – смягчился Хэдли, – но я все равно чертовски рад вас видеть. Как вам Америка?

Доктор Фелл удовлетворенно вздохнул, мечтательно подмигнув. Затем громыхнул своей тростью об пол.

– Всадил гнилое яблочко! – промурлыкал доктор Фелл. – Наелся лука! Ух-х, судью на мыло! Вот что, Хэдли, как бы вы переложили на латынь такое: «Он запустил помидор в левую пробелину мимо вехотки»? За океаном я уже всех успел спросить. «Запустил» и «помидор» еще ладно, но как Вергилий сказал бы «в левую пробелину» – большой вопрос.

– Это еще что такое?

– Кажется, диалект футбольных болельщиков одного местечка под названием Бруклин. Имел удовольствие бывать там со своими знакомыми из издательства, посещал литературные чаепития. Представьте себе, – заговорщицки ухмыльнулся доктор Фелл, – сколько таких чаепитий мы умудрились пропустить и со сколькими литераторами избежали встречи. Хе-хе, давайте-ка я вам покажу свой альбом. – Он достал из-за стула чемоданчик и вытащил оттуда на свет божий кучу вырезок, которые с гордостью разложил на столе у старшего инспектора. – Кстати, в газетных заголовках я значусь как «Гид».

– Гид? – недоуменно переспросил Хэдли.

– Кратко, звучно и в заголовок влезает, – объяснил доктор Фелл, будто цитируя кого-то, – взгляните-ка сюда.

Он открыл альбом наугад. Взгляд Хэдли сразу упал на заголовок: «Гид – судья конкурса красоты на Лонг-Бич», который сопровождался снимком сияющего, как медный таз, доктора Фелла, в плаще и шляпе, в окружении едва одетых девиц. «Гид на открытии пожарной станции в Бронксе; провозглашен почетным начальником пожарной службы», – значилось в другом заголовке. К этой вырезке прилагалось два снимка. На одном из них у доктора Фелла был какой-то хитрый головной убор с надписью «Шеф», а еще топор, которым он будто собирался кого-нибудь зарубить. На другом снимке, весьма впечатляющем, доктор скользил по серебристому шесту со второго этажа пожарной станции. К ним прилагалась подпись: «Сфеллился сам или подтолкнули?» Хэдли был ошеломлен.

– И вы действительно вот этим всем занимались? – поинтересовался Хэдли.

– Естественно. Говорю же, я отлично проводил время, – самодовольно ответил ему Фелл. – А вот здесь пишут про мою речь с собрания Ордена добрых друзей горных козлов. Я туманно помню те события, но, кажется, прочел ее довольно хорошо. А еще орден посвятил меня в достопочтенного кого-то там, не помню, в кого точно, дело было поздним вечером, и президент был едва в состоянии произнести мое звание. А что такое? Вы не одобряете?

– Я не стал бы этим заниматься и за… – пылко ответил Хэдли и задумался о равноценной денежной сумме, – и за тысячу фунтов! Убирайте альбом, не хочу больше смотреть… Так, и что вы дальше планируете делать?

Доктор Фелл нахмурился:

– Не знаю. Жена все еще не вернулась от родни; получил телеграмму, когда пришвартовался с утра. Так что, скорее всего, ничего. Хотя думаю наведаться в Саутгемптон к старому другу, полковнику Стендишу. Он партнер в «Стендиш-энд-Берк», мой издатель, хотя он только деньгами туда вкладывается, весь бизнес ведет Берк. А? Что вы сказали?

– Ничего, – ответил Хэдли, но глаза его заблестели.

Доктор шумно вздохнул:

– Не знаю, в чем там у него дело, Хэдли. Он встречал с корабля сына своего друга. Приятный такой молодой человек, кстати говоря, к тому же сын епископа Мэплхэмского. Я успел неплохо его узнать до того, как он попал в карцер.

– В карцер? – повторил Хэдли, откинувшись в кресле. – Да уж! И что же он натворил? Тоже свихнулся?

Доктор усмехнулся своим воспоминаниям, и смешок прокатился волнами по выпуклостям его жилета. Он ткнул тростью в угол рабочего стола Хэдли.

– Да ну, Хэдли. Что значит «свихнулся»? Дело было лишь в парочке женских… э-хем… в нижнем белье, скажем так…

– Он что, напал на леди?

– Хэдли, не перебивайте. Нет, боже правый, нет! Он стащил белье из шкафчика. А потом с парочкой других смельчаков водрузил его на мачту вместо флага компании. И все открылось лишь на следующее утро, когда проходящее мимо судно по радио передало поздравления капитану. Представьте себе, что тогда началось. Этот малый чудо как машет кулаками. Уложил первого помощника и двух стюардов, прежде чем его утихомирили…

– Довольно, – сказал старший инспектор, – так что там со Стендишем?

– Кажется, он что-то задумал. Пригласил меня к себе в Глостер на выходные и говорит, что у него есть для меня дельце. Меня удивило то, как он повел себя с юным Донованом, епископским сыном. Скорбно пожал ему руку, жалостно так смотрел на него и попросил не унывать… Кстати говоря, они вдвоем ждут меня в машине Стендиша. А? Что у вас с ним за дело?

Хэдли склонился к нему и сказал:

– Значит, так…

Глава вторая
Выстрел в голову

На улочке под названием Дерби-стрит, ведущей от Уайтхолла к Скотленд-Ярду, мистер Хью Эн Донован сел на переднее сиденье машины и тайком проглотил очередную таблетку аспирина. Запить ее было нечем, и он поперхнулся, ощутив всю горечь лекарства, прежде чем оно прокатилось по горлу. Он надвинул шляпу на глаза и, поежившись, угрюмо уставился в лобовое стекло.

Настроение его было гадким не только из-за физического состояния, хотя и оно было так себе. Прощальная вечеринка в Нью-Йорке порядочно затянулась и переросла в попойку, которая окончилась карцером, когда «Акватик» был в двух днях хода от Саутгемптона. Теперь ему стало немного легче. Его уже не тошнило при виде еды, желудок пришел в норму, словно его сложили, как раздвижной телескоп. В руках чувствовалась привычная твердость, а сознание более не блуждало. Но было и кое-что способное испортить ему все впечатление от первой встречи с Лондоном спустя год отсутствия.

Как он думал, все, что у него осталось, – это чувство юмора, и хорошо бы оно его не подвело.

Обаятельный и легкий на подъем молодой человек со смуглым лицом, один из лучших борцов в среднем весе, когда-либо переступавших порог Дублинского университета, Донован попытался усмехнуться приборной панели. Но лишь неопределенно булькнул при мысли о встрече с отцом.

Старик, конечно, был крепким малым, хоть и стал епископом. Он был старомоден, а значит, вполне допускал, что молодой человек может набедокурить в разумных пределах. Но, предав главное увлечение отца, сын дрожал от одной мысли о том, что будет дальше.

Возможность совершить годичное путешествие была предоставлена ему по единственной причине – ради изучения криминалистики. Тогда на него снизошло какое-то вдохновение. «Папа, – со всей прямотой заявил он, – папа, я хочу стать детективом». И грозный старик просиял. Теперь сын уныло вспомнил об этом. Будучи в Америке, он несколько раз натыкался на фотографии пожилого Уильяма Дженнингса Брайана, невероятно напоминавшего его отца. Те, кто лично знал обоих, говорили, что в жизни сходство было просто поразительным. Те же квадратное массивное лицо и широкий рот, те же тяжелые брови и проницательный взгляд темных глаз, те же плечи и решительная походка. И голос. Тот факт, что епископ Мэплхэмский обладал лучшим голосом во всей Англиканской церкви, был неоспорим: громовой глубокий голос, напоминавший звучание органа. Словом, авторитетная фигура.

Его сын машинально съел еще одну таблетку аспирина.

Если и была у епископа слабость, то это его хобби. Мир потерял великого криминалиста, когда Хью Донован-старший принял духовный сан. Его познания были невероятно обширны; он мог перечислить подробности каждого преступления, произошедшего за последнее столетие; он был осведомлен обо всех новейших научных достижениях в области расследования и предотвращения преступлений; он бывал в полицейских отделениях Парижа, Берлина, Мадрида, Рима, Брюсселя, Вены и Ленинграда, доведя до безумия сотрудников каждого из них; и наконец, он читал об этом лекции в Соединенных Штатах. Возможно, теплый прием в Америке и сыграл решающую роль в том, чтобы позволить сыну изучать криминалистику в Колумбийском университете…

– Га-а, – пробормотал Хью-младший, таращась на приборную панель.

Он подал туда документы в порыве честолюбия и прикупил множество мудреных книг с корочками на немецком языке. После этого к 116-й Западной улице он даже не приближался, обосновавшись в квартире некой блондиночки, которая жила на окраине города на улице Драйв.

И вот теперь он влип по самые уши. Старик станет рычать на него, перебирая все мерзопакостные подробности и мешая все в одну кучу, а в довершение всего уже началась какая-то чертовщина. Этим утром отца не было на причале, когда прибыл «Акватик». Вместо отца его встретил полковник Стендиш, с которым, как ему смутно помнилось, он когда-то был немного знаком…

Хью искоса глянул на полковника, тревожно ерзавшего на соседнем сиденье, он недоумевал, отчего все так. Обычно полковник, со своей аккуратной стрижкой и мясистым лицом, отливающим портвейном, был любезен и весел. Но теперь он вел себя совершенно иначе. Вертелся. Оборачивался и закатывал глаза. Постукивал по рулю, что выдавало его внутренние терзания; Донован пару раз подпрыгнул на месте оттого, что тот нечаянно нажал на клаксон. Они приехали сюда в компании старого чудака по имени Фелл, но Доновану и в страшном сне не приснилось бы, что «сюда» – это в самый что ни на есть Скотленд-Ярд. Было тут какое-то мутное дельце. И к Доновану закрадывались ужасные подозрения, что старик вознамерился отдать его под своеобразный трибунал или что-то вроде того. Хуже всего было то, что за все это время никто и словом не обмолвился ни об отце, ни о…

– Черт меня побери, – вдруг произнес полковник Стендиш, – черт побери, черт побери!

– Прошу прощения? – отозвался Донован.

Полковник прокашлялся. Его ноздри решительно раздулись.

– Молодой человек, – проговорил он осипшим голосом, – должен вам сказать. Просто обязан.

– Что, сэр?

– Насчет вашего отца. Должен вам сказать, а точнее, предупредить.

– О боже! – Донован съежился на сиденье.

– Так уж вышло. Бедняга перетрудился, и я пригласил его к себе отдохнуть. У нас были скромные посиделки: я, мой сын – не думаю, что вы знакомы, – мои жена и дочь. А еще были мой партнер Берк, Морган, знакомый писатель, и Деппинг, он живет у нас в гостевом доме. Его дочка и мой сын, пум-пурум-пурум, хотя бог с ним. Послушайте. В самую первую ночь что-то приключилось. И с тех пор, – сказал полковник, понизив голос, – пошло-поехало.

– Что же? – спросил Донован, опасаясь самого худшего.